Но вместе с тем он представил себе пожары по всей Москве, убитых людей по улицам, кровь, разорение…
И что будет делать он дальше? Пронский и Трубецкой станут ему льстить, приедет из ссылки Раф Всеволожский, князь Яков сделается его правой рукою…
– Смилуйся, государь, возьми сиротинок псковских челобитье, – поклонился опять в землю Мокей.
А что, если кто-нибудь уже узнал, что этот казак в его доме? Эта внезапная мысль обожгла Романова.
Схватят, начнут пытать да спросят: «Хотел стать царем? Принимал челобитные псковских воров?»
У боярина прошел по спине холодок.
Но кто же его знал, этого рыжего казака, – таков ли он крепок…
– Смилуйся, боярин, прими!.. – повторил Мокей и снова ударил лбом об пол.
– Встань, давай сюда грамоту, – внятно сказал Никита Иванович.
Мокей обрадованно вскочил, подал ему столбец и, подавая, поцеловал красивую, еще крепкую руку боярина.
– Как ты, вор, от воров государеву боярину грамоты смеешь нести?! Чаете – боярин Никита государю изменщик? – грозно нахмурив седые брови, спросил Никита Иванович.
– Смилуйся, не испытывай сироту твоего, государь! – поклонился казак, снова падая на колени.
– Молчи, холоп! – неистово закричал Романов и замахнулся палкой. – Как смеешь меня государем звать? Изменщик! Ты государю крест целовал…
– Без умысла, великий боярин! Прости, боярин, коли неладно молвил со страху: вовек ни единого боярина доселе в глаза не видал…
– Встань, – приказал Романов. – Что в грамоте писано?
– Не ведаю, боярин. Грамоты составляли выборные, а мне отвезти велел подьячий Томила Слепой да тебе тайным обычаем в руки отдать, – не вставая с колен, отвечал казак.
– От кого втай?
– От бояр-изменщиков, кои немцам Русь продают.
– Каких вы бояр государевых нашли в изменном деле? – нахмурился Романов.
– Писано тут, боярин: Морозова да Илью Милославского. Доказчики есть на них. Во Всегородней избе к расспросу приведены разные лица, кои за рубежом были. И немцы тоже с расспроса сказывали…
Романов насторожился при этих словах казака. Слишком уверенно говорил казак об измене бояр, чтобы это могло быть пустыми словами. А если в самом деле… тогда можно спокойно сидеть в Москве и ждать, когда недруги свалятся сами с высоких мест…
– А пошто же ко мне челобитье? Надобе отдать государю! – мягче сказал он.
– Послано государю, боярин, – ответил Мокей, – да боязно: не допустят изменщики до него, а ты наша надежа, не выдашь народа. Тебе всяких чинов люди верят…
– Ну, ну, довольно! Государь – наша надежа!.. – добавил он, – спать ступай. Утре тебя кликну. Федосей! – громко позвал боярин.
Дворецкий вошел.
– Накорми казака да уложи его спать, чтобы никто не ведал.
Казак вышел вместе с дворецким.
Боярин остался один. Псковская грамота лежала возле него между шахматными фигурами. Не терпелось сломать печать, и он взял в руки столбец, но тотчас отбросил назад, словно печать обожгла ему пальцы.
«Аглицкие парламенты!» – повторил он про себя и усмехнулся.
Усталый боярин закрыл глаза, и ему представилась плаха. Никита Иванович в испуге заставил себя проснуться от мгновенного сна и широко перекрестился, взглянув на кивот.
– Господи!.. – громко, почти со стоном воскликнул он.
Он услыхал шорох и в страхе поднял глаза. Даша стояла в дверях босиком, румяная, с растрепавшимися косами. Встревоженными глазами глядела она на него.
– Поздняя ночь, Никита Иванович, а ты не спишь, – сказала она, певуче растягивая слова. – А я сон видела страшнющий про тебя да князь Якова…
– Про что ж тебе снилось? – нахмурился Никита Иванович. – Слушала, что ль?
Она опустила голову.
– Вышивала, боярин. А как ты окно распахнул, тут я уж осталась. Мыслю – иной бы кто не пришел.
– Ступай, ступай спать! – закричал он. – Не женского то ума…
– Постеля готова, боярин, – сказала она, не испугавшись крика.
– Иди, иди… – Он опустил голову, но она никуда не ушла. Она стояла по-прежнему в дверях. Чтобы дать знать о себе, глубоко вздохнула.
– Чего тебе, Даша? – нетерпеливо спросил Никита Иванович, не подняв головы.
– Никита Иванович, не слушай ты их… – сказала она с мольбой.
– Чего не слушай, чего?! – громко воскликнул он. – Чего тебе, девка, примстилось?! Сидела ты, шила, вот и уснула часок, во сне и привиделось…
– Казак привиделся рыжий… – шепнула она.
– Замолчь! – крикнул боярин, вскочив с места.
Даша пошла на него грудью.
– Бей! – сказала она. – Бей девку, что любит старого!
Она стояла совсем рядом, красивая и теплая.
– Старого да неразумного, – покорно сказал Романов.
– Ночь поздняя. Постеля готова, Никита Иванович, – ласково повторила Даша. – Не майся!..
Боярин устал, но не поддался.
– Иди, иди спать, – с ласковой строгостью сказал он. – Да постой. Взбуди Федосея, пошли ко мне, – и боярин взялся за перо.
«…И те, государь, воры прислали ко мне, холопишку твоему, воровского казачишку Мокейку, а с ним тайные грамоты, и я, праведный надежа-государь, тех воровских грамот не распечатывал и не читал, не хотя измены, а казак Мокейка в моем, холопа твоего, дому, а из челядинцев моих и людишек того вора Мокейку никто не ведает, и о том, государь, как ты укажешь. Не положи гнева на своего холопишку, что намедни боярам сказывал в Думе, а сказывал я правды ради да скорбя о междоусобице православных людей. А коли прогневил тебя, государь, и о том скорблю и уповаю на твою християнскую милость к верному твоему холопу. Смилуйся, государь…» – писал боярин.
Федосей, разбуженный Дашей, вошел в палату. Романов поднял голову и отложил перо.
– Казака Мокейку того не выпускай никуда из светелки, – строго сказал он. – Скажи – я велел дожидать. Да чтобы никто с ним никаким обычаем слова единого не молвил… Твоя голова в ответе.
Федосей вышел, а боярин, придвинув ближе свечу, снова взялся за перо.
4
К крылечку свечной лавки, взволнованный, беспокойный, без обычного ласкового привета, как-то смятенно и торопливо почти подбежал Томила Слепой. Бабка взглянула на него с удивлением, но не успела ни о чем задать вопроса.
– Иванка дома? – быстро спросил Томила, и в голосе его бабка уловила такую же тревогу, как на лице.
– Дома, Иванушка.
Томила шагнул в избу:
– Иван, беги в Земску избу. Гаврилу сюда, да Козу, да Ягу и Михайлу – зови всех скорее.
– Сюды? – удивился Иванка.
– Сюды, сюды! Да живей, не болтай!
– Что стряслось? – спросил Иванка, встревоженный странным видом Томилы.
– Сказал – поворачивайся, чурбан! – сорвалось у Слепого.
Иванка помчался…

Они собрались в сторожке. Томила Слепой объявил, что получена тайная весть о падении Новгорода Великого. Ошарашенные вожаки восстания приумолкли, задумались и поникли.
– Не чаете ль, братцы, навстречу боярину выйти, свои башки несть на блюдах наместо хлеб-соли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194