– Доброму обучался ль чему? – внезапно строже и суше спросил у Иванки монах.
– У Прохора у Козы в гончарне.
Старец взглянул с усмешкой:
– Ты, что ль, грамотей-то? Наместо трав всякие неладны слова писал?
– Я.
– Прогнал тебя Прохор?
– Прогнал, – признался Иванка.
– Вишь, свет, кругом нелады: иному грамота в голову, а иному нивесть куды! Опосле Прохора у кого живешь?
– Жил у Мошницына, кузнеца.
Старец взглянул еще веселее.
– Мех из кузни в кабак притащил? – спросил он, и морщинки, как лучи, брызнули вокруг его глаз сдержанным смехом.
– Отколе ты знаешь? – спросил удивленный Иванка.
– Стало, ты тащил мех?
– Я.
– Выгнал и кузнец тебя? – строго спросил монах.
– Выгнал.
– Прохор выгнал, Михайла выгнал, ну ты и умыслил пойти в конокрады. Добро! Ремеслу не обучен, так батьке на радость хоть татем стал – то и слава!.. Спросят батьку: «Кто сын твой?» – «Тать». – «Ну, стало, и сам ты на ту же стать». Тут батьке и честь! – заключил монах. – Светает, гляди. Пора… Развяжи-ка его, Афоня. Сведу его к батьке на радость, – сказал старец с горечью, и глаза его уже не смеялись, а глядели с укором и грустью.
6
Когда старец Пахомий привел к Истоме конокрада Иванку, звонарь просидел целый час на лавке, не в силах вымолвить слова и лишь пожевывая губами кончик седой бороды…
– Ваня, – тихо сказал он наконец, когда вышла из дому бабка и они остались вдвоем. – Ваня, вором стал?
– Вором, – прямо взглянув на него, признался Иванка.
Истома взял его за руку, вывел на середину избы и, обернув в передний угол, лицом к иконе, сам стал на колени и за собой потянул сына. Иванка опустился на колени рядом с отцом.
– Господи! – страстно воскликнул Истома. – Прости меня, окаянного, боже, что сына гублю!.. Ей, господи, боже мой, обещаюсь вина не пить и честно трудиться и сына Ивана, раба твоего, добру обучать…
Он перекрестился и дернул Иванку за рукав.
– Обещайся богу заповедь помнить, не красти добра чужого.
– Бедных не крал, а богатых добро покрасть – грех ли есть? – возразил Иванка.
– Иван, погубишь себя… Ты мне одна надежда, а чуть палачу не попал, – укорил звонарь. – Слышь, Иван, я обещался богу вина не пить. Станем горшечное дело править!
– Ин станем! – обещал Иванка.
С этого дня Истома покинул кабак.
Изредка, проходя по улице, позабывшись, сворачивал он к широкой красной двустворчатой, гостеприимно распахнутой двери, но вдруг, спохватившись, спешил убраться…
Переведенный на время в город Порхов стрелецкий старшина Прохор Коза поручил по-соседски Истоме беречь оставленную гончарню. Она стояла брошенная без дела, и Истома подумал, что в том не будет обиды, если он возьмется за промысел в Прохоровом покинутом сарае.
Истома устроил за поповским огородом свою гончарню. Иванка дружно работал с отцом, не без причуд, но во всем помогая ему.
Иногда Истома сердился, когда Иванка, наскучив однообразием работы, выделывал штуки: то налеплял козью голову на рукомойник, то вылепливал рыло свиное на глиняном кувшине… Но вскоре Истома заметил, что странный Иванкин товар быстрее сбывался с рук. Он перестал ворчать, и тогда Иванка надумал к святкам наделать на торг глиняных харь, и в долгие осенние вечера он их усердно раскрашивал краской, купленной в лавочке у богомазов.
К рождеству Истома пристроился исполу торговать в лавку к старому посадскому горшене. Глиняная посуда была у псковитян в ходу, но еще ходчее шел на торгу небывалый Иванкин товар – глиняные хари. Народ собрался толпой перед лавкой поглазеть на страшные и смешные рожи кощеев, коз, медведей и цыган, раскрашенные яркими красками.
Иванка сам продавал свои хари; примеряя себе то одну, то другую маску, он блеял козой, рычал медведем, хрюкал свиньей, выкрикивал неслыханными голосами, пищал, визжал, лаял, расхваливая свой веселый товар.
– Подходи, посадский люд, честные крестьяне, приказные и бояре! Подходи, каждому дам по харе!.. – кричал Иванка.
– Ты б бояр-то оставил, – одергивал Истома вполголоса, но Иванка не слушал его.
– Кощей бессмертный, богословскому дьякону дед – вчерась исполнилось триста лет!.. – рекомендовал он зрителям харю кощея.
– Серый волк – площадной подьячий, бродит без дороги, а кормят его ноги…
– Попадья Хавроша, собой хороша: рожей пестра – свинье сестра! – выкликал Иванка. Народ гоготал на Иванкины прибаутки, приценялся к харям. Иванка брал по полалтына за харю. Посадские покупали. Старые люди останавливались, прислушивались и, отплевываясь, отходили прочь…
Хозяин лавки серчал, что Иванка собрал толпу. Он уверял, что другие горшечники к празднику важно торгуют, а у него ротозеи заслонили толпой лавку и честному человеку нельзя подойти за товаром.
– Я с тобой на горшечный торг порядился, а ты скомороший позор чинишь! В съезжую избу еще попадешь с вами! – ворчал он. – Утресь чтоб не было в лавке харь! Торгуй честным товаром…
– Птица совка, алтынная головка, к людям охальник – кабацкий целовальник! – не слушая ворчанья, кричал Иванка, выставляя харю пучеглазой совы, сделанной под всем известного завеличенского кабатчика, прозванного Совкой.
– Иванка, здоров! – расталкивая толпу, закричал высокий толстомордый парень. – Глотку твою от Рыбницкой башни слыхать.
Иванка поперхнулся собственным криком от радости и удивления, – это был Кузя, позабытый друг, давний приятель.
Они обнялись, словно два брата.
– Гляжу, дурацкие хари несут по торгам. Слушаю – озорник орет. Ну, мыслю, то мой Иванка – кому еще! – пояснил Кузя толстый.
И они оба смеялись, схватившись за руки и в новых, возмужалых чертах друг друга стараясь прочесть воспоминания о раннем детстве…
– Соловей, чего приумолк, все, что ли, хари? – спросил покрытый синяками, оборванный ярыжка Иванку.
– Тебе пошто? У тебя и своя страшна! – засмеялся Иванка, и все кругом захохотали.
Чтобы не пропустить конец торга и не торговать назавтра, Иванка усадил Кузю в сторону, а сам закричал опять, выставляя свой потешный товар перед толпой.
– Зверь-бычок – посадский мужичок, собой невидный, всем безобидный, сымай три шкуры, молчит, как дура! – кричал Иванка, выставив харю бычка.
Потом он взялся за ощеренного черта, в котором толпа узнала торгового гостя Федора Емельянова.
– Гость богатый, сам черт рогатый, зубы в два ряда, сердцем скареда! – задорно выкликал Иванка и чуть потише добавил: – Сатана породой, а друг с воеводой!
7
– Эх, Иван, беды наживешь! – тихонько сказал осторожный Кузя, когда Иванка все продал и уходил с торга.
– Пошто беды? – удивился Иванка.
– Посильней тебя люди гинут, – со вздохом сказал Кузя. – Дядю Гаврю, чай, помнишь?
– Как мне не помнить!
– А слышал, чего с ним стряслось?
И когда с торга они пошли к Кузе в Запсковье, он рассказал Иванке о том, как назад тому месяца три хлебник Гаврила поймал на обвесе емельяновского приказчика при покупке соли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194