– Чего там палили? – спросил Гаврила, в одной рубахе сойдя во двор и почесывая бороду.
– Перво – наш дворянин послал нападать, чтоб покой у них ночью отнять. Не поспят, мол, – слабее станут… а там наши заметили – кони плывут по реке от Снетной горы на наш берег. Ну – стали пуще палить…
– Что же – конных отбили? – спросил Иванка.
– Поди разгляди! Зги не видно.
– Чего же ты примчался? – спросил Гаврила.
– Сумненье в стрельцах, дядя Гавря, – сказал Кузя. – Я неволей примчался – стрельцы прислали к тебе: слышь – Хованский своих конных на наш берег гонит, а наш дворянин велит наших конных держать у Петровских ворот. Он сказывает, биться в кустах на конях несподручно… Чего же тогда боярин шлет конных? Он дурей Сумороцкого, что ли?
– Сказали ему? – спросил хлебник.
– Сказали. Он баит, что хитрости ждет: как-де мы на острожек ударим, тогда разом боярин на приступ пойдет у Петровских, – так было б чем биться…
– И то, – согласился Гаврила, – ты поезжай к Петровским воротам, скажи Максиму Яге, чтобы конных к вам выслал, а я прискачу – рассудим со дворянином.
Кузя влез на седло и поехал.
Иванка вздохнул.
– До света есть время, покуда посплю, – уходя в избу, сказал хлебник.
Иванка сидел у колодца. «И что за дурацкая доля! – досадовал Иванка. – То с Томилой в „припарщиках“, то сижу тут и едва от петли упасся!»
Уже два дня он сидел здесь, в доме всегороднего старосты, куды сыск не смел заглянуть. Он не показывался даже друзьям. Для одного лишь Томилы покинул он свое убежище на сеновале.
Томила пришел поздно вечером. Заговорил тихо и душевно:
– Левонтьич, в единстве все в городе – посадские люди, обительски трудники… Даже дворян двадцать пять человек из тюрьмы отпустили – все в дружбе… Один ты мятешься… Чего тебе надо? Иди со всеми.
Хлебник невесело усмехнулся:
– Я что вам дался один! Коли все вы в дружбе – чего вам меня не хватает? Аль я Добрыня Никитич могучий да всех московитов побью? Аль семеро ждут одного?
– И не ждут! – согласился Слепой. – Да срам на тебя падет, что бояр устрашился. По городу слух, что шапошник Яша письмо от боярина приносил тебе…
– Цыть, плешивый! – окрикнул возмущенный Гаврила. – Что же, Захарка твой баит, что я отписки слушал? Аль я страшуся?! Хованский с отпиской лез – я боярско письмо пожег… Я Москве не поддамся. И письмами ты мне не тычь!.. Аль угодно большим посадским меня задавить? Пусть полезут! Посмотрим тогда, кто кого! Устинову все расскажи – может, станет умнее. А ты б не совался служить им…
– Я?! – воскликнул оскорбленный Томила.
– Ты, ты! Ты от них пришел. Они за себя страшатся: ответа бегут… Сами сгубят весь город да скажут: Томилка с Гаврилкой винны в беде. Ан я под поклеп не дамся!
Томилка растерялся. Он привык к послушанию хлебника, к его согласию со всеми своими суждениями, а теперь вот уже около двух недель Гаврила стал вовсе иным, словно нарочно искал разлада и спорил во всех делах.
– Так что же, не воротишься в Земскую избу? – спросил летописец даже с какой-то угрозой, чувствуя, что растерял способность доказывать перед лицом человека, который упорно не верил в единство города и как бы назло разделял всех на «мы» и «они».
– Не пойду, не пойду, так и скажи там своим хозяевам… И уходи от меня. Коль приду – я все ваше единство нарушу, всю купность сломаю…
– Ну, не ходи, коли так… Авось прилезет Хованский, тебе польготит за то…
Томила не успел договорить, как очутился на пороге, подхваченный сильными руками Демидова и поставленный лицом к выходу.
– По старой дружбе тебя не бью. Уходи подобру, – в волнении сказал хлебник, слегка подтолкнув подьячего, и шумно захлопнул за ним дверь…
– То и есть слепой! – сказал он Иванке, когда за Томилой брякнула железная щеколда калитки. – Не долгое время пройдет, как спадет слепота и с иными речами вернется…
Иванка знал то, чего не знали в Земской избе, – что Гаврила не оставляет ни на один миг без своего внимания город: к нему приезжают стрельцы, приходят меньшие и говорят обо всем, что творится. Гаврила знал, что в Завеличье находится уже около тысячи человек из войска Хованского. Он припасал на них конницу. Между стрельцами шептались о том, что, как только начнется бой в Завеличье, Гаврила поскачет туда и сам поведет в битву стремянных стрельцов.
Уже начинали бледнеть звезды… Иванку одолела дремота, но вскрикнул петух… Иванка очнулся, качнул колодезное коромысло, свежая струя с шумом плеснула и полилась в колоду… Сытые кони пили, фыркая и подрагивая всем телом.
Иванка спохватился, что, просидев всю ночь на дворе, позабыл про сабли… Он повернул точило, стоявшее во дворе. С шипеньем и звоном точилась сталь, разбрызгивая искры. Скрипнула дверь избы. Хлебник стоял на пороге, готовый в битву.
– Хватит, хватит, давай… пора, – просто сказал он.
И от этого слова, которого ждал Иванка всю ночь, вдруг страхом и радостью сжалось сердце. Хлебник умылся и, разломив пополам лепешку, подал Иванке.
– Пожуй, молодой, – сказал он. – Ну-ну, не хочешь, а жуй.
Озябшие от студеной воды кони нетерпеливо рыли копытами влажную землю возле колодца. Иванка и хлебник взяли их под уздцы и тихо вывели за калитку. Сняв шапки, оба привычно перекрестились. Из мрака уже выступали дома с закрытыми ставнями. У забора белела дремлющая коза. Во дворе через дорогу монотонно побрякивал коровий «глухарь». На темной траве, покрывшей всю улицу, уже было видно серую ленту езжей колеи… Оба вскинулись в седла. Иванка еще подбирал поводья и одной ногой шарил стремя, когда из проулка послышался резкий топот.
– Постой, может, к нам, – сказал хлебник.
Он не ошибся. Стрелецкий пятидесятник Максим Яга подъехал к воротам.
– Левонтьич, ты слышь, что творится: я конных по слову Кузи послал в Завеличье, а Сумороцкий сызнова назад их к Петровским воротам пригнал, сказывает – не надобны. В кустах, мол, им биться нельзя… А мне к чему конные? Стены беречь?! На вылазку мы у Петровских не лезем, а им в поле надо… Измена, я чаю!..
– Где конные стали? – спросил Гаврила.
– Стоят у Петровских…
Хлебник молча стегнул коня и вместо того, чтобы скакать в Завеличье, во всю прыть пустился к Петровским воротам…
Они едва проскакали два перекрестка, как пальба из пищалей возвестила, что бой в Завеличье уже начался… Через миг ударили пушки со Снетогорья… Теперь всадники не скакали – летели по улицам.
Под самой стеной у Петровских ворот в ожиданье стояли конные сотни. Люди спешились возле коней, но не смешали строя и возбужденно слушали Завелицкую битву, не выпуская поводьев из рук.
– На кони! – крикнул Гаврила.
В матовой белизне рассвета он был уже ясно виден. Конники радостно закричали, узнав его. В несколько мгновений с оживленным и бодрым говором вскочили они по коням, которые почуяли общее возбуждение и с бряцанием уздечек трясли гривами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194