.. И ранены... Ночь была темной... Ночь была тем- пой...— не отрывая глаз от земли, повторил гонец.
Его невразумительное донесение и подавленный вид объяснили и правителю Бальджуана и кушбеги все: несомненно, погиб не только тысяцкий, но разгромлен весь его отряд.
«Вот и случилось то, чего я так боялся!» — промелькнуло в мыслях Мирзо Акрама.
Кушбеги насмешливо посмотрел на Мирзо Акрама. Взгляд Остонакула был для правителя словно кинжал у горла. С презрением глядя на гонца, Остонакул спросил:
— Что, струсили? Сбежали? Поле боя осталось за Восэ?
Десятский от стыда и страха весь покрылся потом. Едва преодолев связавшую язык немоту, прошептал:
— Их... врагов... было в десять раз больше нас...
Рукой, на которой висели четки, Остонакул указал ему
на дверь:
— Иди! Убирайся!
В растерянности, пятясь, десятский исчез за порогом шатра.
В тишине, воцарившейся после его ухода, Мирзо Акрам почувствовал себя, как узник перед казнью. Легчайшее постукивание перебираемых Остонакулом четок казалось ему звуком оттачиваемого палачом ножа.
— Господин! Вот уж такого злополучного события раб ваш никак не предвидел,— заискивающе заговорил он.— Я опозорен перед его высочеством и перед вами. Виноват, заслужил всяческое порицание. Готов к любому наказанию, какому вы сочтете нужным подвергнуть меня. Но если на то будет ваша милость, если вы и на этот раз простите меня,— вот я сижу за предложенным вами угощением, клянусь вам этим хлебом-солью: как только вернусь, лично выйду на этих проклятых и, пока всех не искрошу, а вожаков не пришлю связанными к вам во дворец, не вернусь в крепость.
Остонакул долго молчал. Хоть он и был огорчен случившимся, но Мирзо Акрама винил не слишком. Правитель Бальджуана был виноват разве лишь в том, что доселе не понимал, насколько эти горцы своевольны, дерзки и отважны. Быть может, теперь он это поймет и сделает должные выводы? ,
Мирзо Акрам сидел в ожидании. Что-то кушбеги скажет?
— Так выходит, что борьба вашего тысяцкого с Восэ закончилась победой Восэ? — спросил иронически Остонакул.
— Победой? Не думаю, досточтимый. Просто Восэ успел удрать и на этот раз. Вот и все...
— Нет, почтенный мирохур! Тысяцкий пал жертвой в этой битве,— значит, победа за восставшими. Теперь они еще больше осмелеют. К Восэ примкнут новые и новые мятежники. В войне каждая маленькая победа возносит победителя, его кичливость и зазнайство возрастают все больше. Теперь вполне возможно, что Восэ вскоре разожжет обещанный им костер на вершине Сурх-Сакау и двинется на Бальджуан. Но... ничего, пусть нападает...
Последние слова были Мирзо Акраму непонятны.
— Пусть нападает? —переспросил он. — Как это, досточитимый?
— В военных делах вы неопытны,— спокойно произнес Остонакул.— Так уж поясню вам на примере. В тысяча двести восемьдесят седьмом году хиджры1,, после победы в Шахрисябзе и Китабе, покойный эмир двинул войско к Ширабаду и Гиссару. Ваш покорный слуга также был у стремени светлейшего. Гиссар был захвачен, но в тылу, в окрестностях Байсуна и Денау, подданные взбунтовались. К ним примкнули бежавшие с поля боя, побежденные ширабадские и гиссарские солдаты, объединились в отряды и напали на Байсун. Властительный повелитель приказал мне, рабу своему, отправиться на расправу с восставшими. Покорный бйуга собрал тысячу солдат, пошел походом туда, расположил стан в крепости Байсуна, с намерением разгромить и захватить мятежников. Несколько раз выходили мы в окрестности, грабили и казнили жителей восставших селений, но мятеж все продолжался, усмирить повстанцев мы никак не могли, летучими отрядами они рыскали по ущельям и склонам гор, казалось, стали неуловимы. Я понял, что погоня за ними ни к чему не приведет, потому что там их родные места, они знают каждый уголок, все тайные тропинки, а нам местность неведома. Я возвратился в Байсун, повременил, а затем, однажды утром, вывел войско из крепости и отправился в Гиссар, оставив для защиты города всего лишь тридцать солдат. Я знал, что тайные лазутчики восставших сообщат им о случившемся. Отойдя на два «камня» от города, мы остановились на гиссарской дороге в горах. Оставленные мною в Байсуне и в окрестных селах разведчики ночью донесли, что мятежники собираются с рассветом напасть на город. Тотчас я разделил войско на три отряда, тайно ночью вернулся и затаился в засаде в «полукамне» от города, по садам и оврагам. На рассвете толпа мятежников * и в самом деле окружила город, прорвалась в двух-трех местах на его улицы. И тогда я дал приказ своим отрядам: с трех сторон напасть на город. Мятежникам некуда было бежать, все выходы мы закрыли. За два часа мы убили и ранили четыреста или даже пятьсот человек, остальные сдались. Так закончился их бунт...
Остонакул помолчал, дав время Мирзо Акраму обдумать сказанное. Затем добавил:
— Там, где врага нельзя взять силой, нужны уловки, хитрость! Вот так-то, мирохур. Аминь! — Кушбеги провел ладонью по лицу, давая понять, что беседа закончена.
Если понадобится, могу послать вам на помощь какого- нибудь военачальника о отрядом солдат.
Мирзо Акрам вышел и, велев подать коня, сразу же отправился в Бальджуан. За ним скакали его спутники. Девочка и мальчик, привезенные в подарок, а также караковый жеребец остались в Нуреке.
Б шатер к Остонакулу вошел бородатый стольничий:
— Что прикажете относительно преподношения Мирзо Акрама?
— Сам знаешь! — ответил кушбеги.-
Это означало: доставить детей и коня в предгорный Каратаг, где правитель Гиссара проводил летние месяцы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Тот день народ горного Бальджуана назвал днем газавата. Впоследствии многие годы люди, отмечая значительные события своей жизни, отсчитывали время от этого дня.
Брезжит раннее утро. Вдали высится шра Чильдухтарон, похожая на крепость или старинный замок, с причудливыми зубцами и башнями, закрывающая горизонт. Солнце еще не показалось над этой естественною преградой, еще не прогревает прохладный воздух, но уже немного окрасило восточную половину видимого мира. Небосвод, однако, хмур, гневей. Дальние горы кажутся силуэтами каких-то фантастических огромных животных, припавших к водам моря, образованного линией горизонта.
Возвышенности, пригорки, тесно прижавшиеся друг к другу, один за другим, похожи на толпящиеся стада слонов, верблюдов, коров, которые сейчас лежат спокойно, но вот-вот, при первых лучах солнца, встанут пойдут, подминая под себя горные луга, на водопой. Утренняя тишина кажется насыщенной неведомым, сдерживаемым пока гневом и распрями. В этой тишине только монотонный шум реки и горных водопадов выдает слуху волнения и ярость, наполняющие мир. В это хмурое утро ласточки и воробышки поспешно, с усердием кружатся, их щебетание беспокойно, словно им грозит неведомая опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Его невразумительное донесение и подавленный вид объяснили и правителю Бальджуана и кушбеги все: несомненно, погиб не только тысяцкий, но разгромлен весь его отряд.
«Вот и случилось то, чего я так боялся!» — промелькнуло в мыслях Мирзо Акрама.
Кушбеги насмешливо посмотрел на Мирзо Акрама. Взгляд Остонакула был для правителя словно кинжал у горла. С презрением глядя на гонца, Остонакул спросил:
— Что, струсили? Сбежали? Поле боя осталось за Восэ?
Десятский от стыда и страха весь покрылся потом. Едва преодолев связавшую язык немоту, прошептал:
— Их... врагов... было в десять раз больше нас...
Рукой, на которой висели четки, Остонакул указал ему
на дверь:
— Иди! Убирайся!
В растерянности, пятясь, десятский исчез за порогом шатра.
В тишине, воцарившейся после его ухода, Мирзо Акрам почувствовал себя, как узник перед казнью. Легчайшее постукивание перебираемых Остонакулом четок казалось ему звуком оттачиваемого палачом ножа.
— Господин! Вот уж такого злополучного события раб ваш никак не предвидел,— заискивающе заговорил он.— Я опозорен перед его высочеством и перед вами. Виноват, заслужил всяческое порицание. Готов к любому наказанию, какому вы сочтете нужным подвергнуть меня. Но если на то будет ваша милость, если вы и на этот раз простите меня,— вот я сижу за предложенным вами угощением, клянусь вам этим хлебом-солью: как только вернусь, лично выйду на этих проклятых и, пока всех не искрошу, а вожаков не пришлю связанными к вам во дворец, не вернусь в крепость.
Остонакул долго молчал. Хоть он и был огорчен случившимся, но Мирзо Акрама винил не слишком. Правитель Бальджуана был виноват разве лишь в том, что доселе не понимал, насколько эти горцы своевольны, дерзки и отважны. Быть может, теперь он это поймет и сделает должные выводы? ,
Мирзо Акрам сидел в ожидании. Что-то кушбеги скажет?
— Так выходит, что борьба вашего тысяцкого с Восэ закончилась победой Восэ? — спросил иронически Остонакул.
— Победой? Не думаю, досточтимый. Просто Восэ успел удрать и на этот раз. Вот и все...
— Нет, почтенный мирохур! Тысяцкий пал жертвой в этой битве,— значит, победа за восставшими. Теперь они еще больше осмелеют. К Восэ примкнут новые и новые мятежники. В войне каждая маленькая победа возносит победителя, его кичливость и зазнайство возрастают все больше. Теперь вполне возможно, что Восэ вскоре разожжет обещанный им костер на вершине Сурх-Сакау и двинется на Бальджуан. Но... ничего, пусть нападает...
Последние слова были Мирзо Акраму непонятны.
— Пусть нападает? —переспросил он. — Как это, досточитимый?
— В военных делах вы неопытны,— спокойно произнес Остонакул.— Так уж поясню вам на примере. В тысяча двести восемьдесят седьмом году хиджры1,, после победы в Шахрисябзе и Китабе, покойный эмир двинул войско к Ширабаду и Гиссару. Ваш покорный слуга также был у стремени светлейшего. Гиссар был захвачен, но в тылу, в окрестностях Байсуна и Денау, подданные взбунтовались. К ним примкнули бежавшие с поля боя, побежденные ширабадские и гиссарские солдаты, объединились в отряды и напали на Байсун. Властительный повелитель приказал мне, рабу своему, отправиться на расправу с восставшими. Покорный бйуга собрал тысячу солдат, пошел походом туда, расположил стан в крепости Байсуна, с намерением разгромить и захватить мятежников. Несколько раз выходили мы в окрестности, грабили и казнили жителей восставших селений, но мятеж все продолжался, усмирить повстанцев мы никак не могли, летучими отрядами они рыскали по ущельям и склонам гор, казалось, стали неуловимы. Я понял, что погоня за ними ни к чему не приведет, потому что там их родные места, они знают каждый уголок, все тайные тропинки, а нам местность неведома. Я возвратился в Байсун, повременил, а затем, однажды утром, вывел войско из крепости и отправился в Гиссар, оставив для защиты города всего лишь тридцать солдат. Я знал, что тайные лазутчики восставших сообщат им о случившемся. Отойдя на два «камня» от города, мы остановились на гиссарской дороге в горах. Оставленные мною в Байсуне и в окрестных селах разведчики ночью донесли, что мятежники собираются с рассветом напасть на город. Тотчас я разделил войско на три отряда, тайно ночью вернулся и затаился в засаде в «полукамне» от города, по садам и оврагам. На рассвете толпа мятежников * и в самом деле окружила город, прорвалась в двух-трех местах на его улицы. И тогда я дал приказ своим отрядам: с трех сторон напасть на город. Мятежникам некуда было бежать, все выходы мы закрыли. За два часа мы убили и ранили четыреста или даже пятьсот человек, остальные сдались. Так закончился их бунт...
Остонакул помолчал, дав время Мирзо Акраму обдумать сказанное. Затем добавил:
— Там, где врага нельзя взять силой, нужны уловки, хитрость! Вот так-то, мирохур. Аминь! — Кушбеги провел ладонью по лицу, давая понять, что беседа закончена.
Если понадобится, могу послать вам на помощь какого- нибудь военачальника о отрядом солдат.
Мирзо Акрам вышел и, велев подать коня, сразу же отправился в Бальджуан. За ним скакали его спутники. Девочка и мальчик, привезенные в подарок, а также караковый жеребец остались в Нуреке.
Б шатер к Остонакулу вошел бородатый стольничий:
— Что прикажете относительно преподношения Мирзо Акрама?
— Сам знаешь! — ответил кушбеги.-
Это означало: доставить детей и коня в предгорный Каратаг, где правитель Гиссара проводил летние месяцы.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Тот день народ горного Бальджуана назвал днем газавата. Впоследствии многие годы люди, отмечая значительные события своей жизни, отсчитывали время от этого дня.
Брезжит раннее утро. Вдали высится шра Чильдухтарон, похожая на крепость или старинный замок, с причудливыми зубцами и башнями, закрывающая горизонт. Солнце еще не показалось над этой естественною преградой, еще не прогревает прохладный воздух, но уже немного окрасило восточную половину видимого мира. Небосвод, однако, хмур, гневей. Дальние горы кажутся силуэтами каких-то фантастических огромных животных, припавших к водам моря, образованного линией горизонта.
Возвышенности, пригорки, тесно прижавшиеся друг к другу, один за другим, похожи на толпящиеся стада слонов, верблюдов, коров, которые сейчас лежат спокойно, но вот-вот, при первых лучах солнца, встанут пойдут, подминая под себя горные луга, на водопой. Утренняя тишина кажется насыщенной неведомым, сдерживаемым пока гневом и распрями. В этой тишине только монотонный шум реки и горных водопадов выдает слуху волнения и ярость, наполняющие мир. В это хмурое утро ласточки и воробышки поспешно, с усердием кружатся, их щебетание беспокойно, словно им грозит неведомая опасность.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122