— Оплот державы! Скажите, пожалуйста, сколько вам в этом году исполняется лет?
Кушбеги удивился неожиданному вопросу.
— Бог даст, к зимнему сорокадневью закончу семьдесят восьмой,— ответил он, а потом, подумав, что, может быть, Остонакул считает его дряхлым стариком и потому неподходящим для исправления обязанностей министра двора при новом эмире, добавил: — Но, благодарение богу, я еще бодр, крепок!
Между тем дрожащие голова и руки, три-четыре последних, еще уцелевших зуба, хриплое дыхание никак не подтверждали верности высказывания премьер-министра.
— Долгая жизнь — это счастье, посланное богом,— сказал Остонакул,— а долгая жизнь при здоровом теле — это вдвойне счастье... Этот сидящий перед вами тихий бедняк в свои молодые годы нашел в одном рукописном сборнике вот такое стихбтворение:
Радость жизни — до тридцати лет, К сорока — умерить надо работу.
Когдалюдойдешь к пятидесяти, найдешь ты слабость, К шестидесяти — не найдешь здоровья. К семидесяти смерть мужчины красива, К восьмидесяти подошел — свалился с ног. Девяносто — это безнадежье жизни, о друг, . К ста подойдешь — надоест тебе жизнь.
Но если хорошо подумать,— продолжал Остонакул,— то получается, что мысль поэта неверна, пример оплота эмирской державы, такого богатыря, как вы, опровергает это утверждение. И после тридцати лет вы видели радости жизни, в сорок лет труды ваши не только не умерились, а, напротив, умножились, в Полную богатырскую силу, в пятьдесят никакой слабости вы не знали, в шестьдесят были совершенно здоровы, живым-здоровым миновали и семьдесят, и вот теперь бодрым и сильным, ваша милость, подходите к восьмидесяти. Бог , даст, и в девяносто, и в сто вы будете оплотом державы, а если угодно будет богу, не потеряете радостей в жизни и жизнь не надоест вам. Особенно если эта долгая жизнь будет протекать так же, как и сейчас, в благостном величии, счастливо.
«Хитрец жалит меня,-— подумал Шо Мухаммед,— дескать, засиделся на должности, пора, освободи место! Нет, милейший, хоть мой стан и согбен наподобие лука, но этот лук зароет в землю сотни таких стрел, как твоя!»
И в ответ на намеки соперника он сказал:
— Если моя долгая жизнь и оказывается в тягость другим, то мне самому она не тяжела! Если всевышний по своей щедрости подарит своему рабу еще столько же лет жизни, я их все отдам моему повелителю, покровителю, благодетелю!
— Да, да! — быстро нашелся Остонакул.— Оплоту державы, вижу, ничуть не в тяжесть груз управления государством! Воистину вы — старик-богатырь!
Воцарилось долгое молчание. Остонакул дважды перебрал свои яхонтовые четки.
«Если он и не желает говорить, то цель его все равно выяснилась,—подумал кушбеги,— он хочет занять мое Место. И малолетних эмирских отпрысков он посадил под домашний арест с той целью, чтобы представиться Абдул Ахаду хорошим, а потом выпросить у него мой пост».
Тут Шо Мухаммеду пришла в голову мысль: «А ведь, пожалуй, было бы хорошо, если б он постарался занять трон эмира». И того, чего Шо Мухаммед сначала опасался, он теперь захотел всей душой: попытку Остонакула захватить трон Абдул Ахад легко мог бы с вооруженной помощью туркестанского генерал-губернатора подавить, и уж конечно тогда самого Остонакула он уничтожил бы. Вот тогда Шо Мухаммед сразу и навсегда был бы избавлен от своего опасного соперника.
С целью пощекотать самолюбие и тщеславие Остонакула он с коварной любезностью произнес:
— Вы, защитник справедливости, действительно достойный и благородный человек.
Остонакул вопросительно взглянул на него.
— Поскольку вы приехали в столицу с немалым воинством, да еще и с обозом, в Ширбадане безрассудные люди обеспокоились, стали говорить, что, может быть, правитель Шахрисябза прибыл, чтоб захватить эмирский престол... Ведь то, что вы первенец покойного прежнего эмира и старший брат ныне умирающего, известно и вашему покорному рабу, и кое-кому еще!..
Перестав перебирать четки, Остонакул как-то беспокойно посмотрел кушбеги в глаза.
— Да, это известно,— повторил Шо Мухаммед.— Поэтому, если, допустим, с вашей стороны и было бы проявлено что-нибудь, но чем думают безрассудные люди, никто этому не удивился бы. Однако ваши самолюбие и благородство столь высоки, что вы не только никогда не
помышляли о подобном, а, напротив, имея в виду интересы государства и покой подданных, в эти дни, когда наш охраняющий равновесие державы высокий повелитель покидает престол и этот тленный мир, вы, сочувствуя счастливому престолонаследнику, поддерживаете его...
Но и этот витиеватый шахматный ход ничуть не помог Шо Мухаммеду в его игре. Вместо ожидаемого кушбеги ответа, «приоткрывающего завесу», Остонакул вдруг насмешливо улыбнулся и проговорил полушутливо-полусерьезно:
— Оплот державы! Если у других гостиные — это только гостиные, то у вас она еще и место для зрелищ. Только этот сидящий перед вами несмышленый бедняк никак не может понять, почему его, старого человека, делают здесь предметом для обозрения?
Кушбеги смутился, почувствовав себя побежденным; голова его стала мелко трястись.
Дело в том, что под потолком гостиной, над второй дверью, которая вела во внутренний двор дома, виднелся тусклый просвет. Во время разговора Остонакул заметил, как за стеклом там скользнула тень и затем стала различимой женская голова. Она то появлялась, то скрывалась. Шо Мухаммед, сидевший спиной к входу, не видел просвета. А удивленный гость, исподволь наблюдая, вспомнил: как-то давно ему рассказывали об этом оконце, устроенном Шо Мухаммедом для того, чтобы во время приема иностранных послов или других важных гостей жены и дочери его могли тайно смотреть на них. Это тоже было одной из странностей старика.
Но сегодня подсматривание в тайное оконце было не просто любопытством женщин. Когда кушбеги привез Остонакула из Ширбадана в город, хитрый и любознательный сын премьера — государственный казначей Мухаммед Шариф — узнал, что отец намерен встретиться с гостем наедине. Он приказал одному из своих близких пойти в дом отца и предложить его дочери — сестре Мухаммед Шарифа, чтоб та подслушала их разговор и запомнила все, что услышит. Старшая дочь премьера была заодно с братом и не раз выполняла такие его поручения. Сын не очень-то доверял отцу, считая его слишком осторожными непредусмотрительным; он намеревался сам вступить в борьбу с Остонакулом, если в этой борьбе отец проявит слабость.
Набравшись спокойствия, кушбеги наконец так ответил своему гостю:
— Ничего не случилось, мой досточтимый друг! Я давно, запретил моим домашним заглядывать в это оконце, но только, когда они ходят по двору, их тень падает туда. Не обращайте на такой пустяк внимания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122