«Ведь правитель не один раз объявил о прощении Восэ, если тот явится с повинной,— снова и снова повторял он про себя.— Объявил от имени кушбеги Гиссара и от имени самого эмира! Весь народ знает об этом! Неужели обманет?!»
Переночевав в Ховалинге, мулла на следующий день доехал до Бальджуана. Там он заехал прямо в дом богослова хаджи Якуба. В прошлом они были приятелями — когда-то оба вместе изучали богословие в медресе «Гари- бия» в Бухаре, были соседями по келье. Якуб в последние два года обучения стал в этой келье преподавать юным послушникам начатки религиозных знаний. А мулла Сафар помимо учебы занимался перепиской старинных рукописей. За его прекрасный почерк и другие таланты (он писал стихи, был хорошим лексикологом и художником) Якуб, считавшийся опытным грамотеем, очень любил и уважал
своего земляка. Богатый человек, он изредка давал ему на переписку рукописи, но за эту работу никогда не платил. Сафар, полный дружеских чувств к своему земляку, не требовал у него платы.
Хаджи Якуб приветливо, как и раньше, встретил давнишнего знакомого. Подумал: «Дам ему снять копию с «Этики» Джалоли — никто лучше не перепишет».
— Заходи, брат! Помнишь стихи: «Заходи, заходи, чтобы сердце в груди, а за ним поспеша, стала жертвой за тебя и душа!» Ну, бродяга, где ты бродишь теперь? — дружески пошутил Якуб.— Ты что-то грустный, из-за чего нос повесил?
— Был бы только нос, ничего бы, вот сердце у меня горит, все внутри корежит,— печально улыбнулся мулла.
Усадив гостя в переднем углу, богослов уселся и сам.
— Так из-за чего же у тебя сердце горит? На каком огне?
— На том самом, на каком горит сегодня эта страна.
— А-а, восстание, мятеж?
— Да, вот об этом-то я и хотел поговорить с вами.—« Мулла Сафар когда-то, в Бухаре, был с Якубом на «ты», но теперь, когда богослов стал старшим преподавателем в медресе и личным советником правителя, язык у Сафара не поворачивался выговаривать это близкое «ты».
— Та-ак!— поглаживая бороду, протянул хозяин дома.
— Я видел Восэ.
— Восэ! Так-так?!..— заинтересовался Якуб.— Выходит, ты с ним знаком? И где же находится этот проклятый?
— Об этом не спрашивайте. Он спрятан в таком месте, что солдаты, ищи его хоть сорок лет, не найдут.
Богослов лукаво прищурил, полузакрыл глаза и тихо сказал:
— Неужели и от меня скроешь? Я-то, ты сам знаешь, не из «припадающих к стопам» начальства!
— Не спрашивайте.
«Сейчас не скажешь, потом все равно скажешь. Как бы то ни было, а я уж вытяну из тебя эту тайну»,— подумал про себя советник правителя, а вслух произнес:
— Так о чем же ты мне хотел поведать?
— Правитель сказал, что, если Восэ сдастся, его простят. Правда ли это?
— Раз ты так слышал, значит, правда.
— Я не спрашиваю, от кого исходит этот приказ, я спрашиваю — слово это верное или обман? Если Восэ сдастся, действительно ли он будет оправдан?
— Постой-ка, мулла, что ты так заботишься об этом бунтовщике? Кто он тебе?
— Никто. Просто знакомый.
— Знакомый?
— Да, знакомый, даже приятель. А помимо того, просто человек, понимаете: человек!.. Сам я не знаю почему, но жалею его, беспокоюсь о нем. Да сказать правду, даже люблю. Хоть он всего-то деревенский маслодельщик, человек простой, но я не встречал еще такого разумного, отважного, чистосердечного и благочестивого. Были бы все рабы божьи были на него похожи. Если бы вы, достопочтенный, хоть раз побеседовали с Восэ, не пришло бы вам в голову назвать его бунтовщиком проклятым, убедились бы, что он достоин уважения.
«Видно, этот дьявол в человеческом образе,— подумал Якуб,— приворожил тебя. Однако помолчу лучше, дам тебе, дураку, выговориться!..» И, решив направить речь Сафара в «гладкое русло», заговорил так:
— Слова твои не лишены правды, мулла. Это я просто так, к слову назвал его «проклятым бунтовщиком». Знаешь, когда он попался мне на глаза в первый раз, я тоже был покорен его отвагой, его разумной речью. Это было на празднестве по поводу обрезания сына покойного Аллаяра, локайского старейшины. Восэ усмирил лошадь, которую никто не мог усмирить, а потом при разговоре с почтенным нашим правителем он так говорил, как может говорить только смелый и разумный человек. Потом, во второй раз, я его видел уже после начатого им восстания в Тут-и-буни-Хайдаре. Там он в самом деле очень мужественно вел себя. Вот бы все военачальники были такими! Лучшее в мире было бы у нас войско! Восэ достоин султанской службы... конечно, если раскается в им содеянном. К счастью, и наш великий эмир и кушбеги Остонакул подумали тоже об этом; кабы не их указание, Мирзо Акрам, конечно, не провозгласил бы о милостивом прощении Восэ. К твоему сведению, мулла, я когда был в крепости нашего правителя, то своими ушами слышал, как он диктовал писцу такой приказ. От всего сердца давал бек свое обещание.
— От всего сердца?
— Да. Говорю же, сам я свидетель! Или ты не принимаешь моего свидетельства?
— Свидетельства такого уважаемого человека, как вы, не принять, конечно, нельзя, но... а если Восэ не сдастся, тогда что?
— Да, действительно, в моем присутствии правитель обсуждал и такое предположение,— поспешил с ответом богослов.— Его высочество эмир в своей грамоте, посланной кушбеги Остонакулу, сообщил: быть может, Восэ по естественной осторожности не захочет сдаться, мы должны это понять. Поэтому, если он даже будет захвачен хитростью или силой, мы наказывать его не будем, дадим ему должность и будем покровительствовать.
Слуга богослова принес угощения, подбросил атласные подушки на мягкий персидский ковер. Сафар, опустив кусок лепешки в мед, отправил его в рот, не спеша подул на горячий чай и маленькими глотками стал пить. Он задумался.
— Вижу, мулла, ты не решаешься,— снова начал хаджи Якуб.— Неужели мне не веришь?
Сафар молчал. Якуб с суровым видом продолжал:
— Неужели я, человек с седой бородой, из-за какого-то непокорного мятежника стану лжецом, опозорю себя?
— Я услышал от вас такое, достопочтенный, что мой бедный ум не сразу может переварить ее... Надо подумать. Но, в сущности... поверю я или не поверю, какая от того польза?
— Какая польза? — постарался выразить удивление богослов.— Да ведь ты же знаешь место, где укрылся Восэ, и можешь разрешить сразу трудности и его самого и властей. Разве это не польза?
Сафар не ответил, богослов продолжал свое:
— Если хочешь добра своему другу Восэ, ты должен уговорить его сдаться...
— Он не сдастся,— быстро ответил мулла Сафар.
— Пойди к нему, повтори ему сказанное мной о приказе правителя. Он должен согласиться!
— Не согласится.
— Откуда ты знаешь, что он не согласится? — не удержал гнева хаджи Якуб.
— Знаю. Не зная, не говорил бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
Переночевав в Ховалинге, мулла на следующий день доехал до Бальджуана. Там он заехал прямо в дом богослова хаджи Якуба. В прошлом они были приятелями — когда-то оба вместе изучали богословие в медресе «Гари- бия» в Бухаре, были соседями по келье. Якуб в последние два года обучения стал в этой келье преподавать юным послушникам начатки религиозных знаний. А мулла Сафар помимо учебы занимался перепиской старинных рукописей. За его прекрасный почерк и другие таланты (он писал стихи, был хорошим лексикологом и художником) Якуб, считавшийся опытным грамотеем, очень любил и уважал
своего земляка. Богатый человек, он изредка давал ему на переписку рукописи, но за эту работу никогда не платил. Сафар, полный дружеских чувств к своему земляку, не требовал у него платы.
Хаджи Якуб приветливо, как и раньше, встретил давнишнего знакомого. Подумал: «Дам ему снять копию с «Этики» Джалоли — никто лучше не перепишет».
— Заходи, брат! Помнишь стихи: «Заходи, заходи, чтобы сердце в груди, а за ним поспеша, стала жертвой за тебя и душа!» Ну, бродяга, где ты бродишь теперь? — дружески пошутил Якуб.— Ты что-то грустный, из-за чего нос повесил?
— Был бы только нос, ничего бы, вот сердце у меня горит, все внутри корежит,— печально улыбнулся мулла.
Усадив гостя в переднем углу, богослов уселся и сам.
— Так из-за чего же у тебя сердце горит? На каком огне?
— На том самом, на каком горит сегодня эта страна.
— А-а, восстание, мятеж?
— Да, вот об этом-то я и хотел поговорить с вами.—« Мулла Сафар когда-то, в Бухаре, был с Якубом на «ты», но теперь, когда богослов стал старшим преподавателем в медресе и личным советником правителя, язык у Сафара не поворачивался выговаривать это близкое «ты».
— Та-ак!— поглаживая бороду, протянул хозяин дома.
— Я видел Восэ.
— Восэ! Так-так?!..— заинтересовался Якуб.— Выходит, ты с ним знаком? И где же находится этот проклятый?
— Об этом не спрашивайте. Он спрятан в таком месте, что солдаты, ищи его хоть сорок лет, не найдут.
Богослов лукаво прищурил, полузакрыл глаза и тихо сказал:
— Неужели и от меня скроешь? Я-то, ты сам знаешь, не из «припадающих к стопам» начальства!
— Не спрашивайте.
«Сейчас не скажешь, потом все равно скажешь. Как бы то ни было, а я уж вытяну из тебя эту тайну»,— подумал про себя советник правителя, а вслух произнес:
— Так о чем же ты мне хотел поведать?
— Правитель сказал, что, если Восэ сдастся, его простят. Правда ли это?
— Раз ты так слышал, значит, правда.
— Я не спрашиваю, от кого исходит этот приказ, я спрашиваю — слово это верное или обман? Если Восэ сдастся, действительно ли он будет оправдан?
— Постой-ка, мулла, что ты так заботишься об этом бунтовщике? Кто он тебе?
— Никто. Просто знакомый.
— Знакомый?
— Да, знакомый, даже приятель. А помимо того, просто человек, понимаете: человек!.. Сам я не знаю почему, но жалею его, беспокоюсь о нем. Да сказать правду, даже люблю. Хоть он всего-то деревенский маслодельщик, человек простой, но я не встречал еще такого разумного, отважного, чистосердечного и благочестивого. Были бы все рабы божьи были на него похожи. Если бы вы, достопочтенный, хоть раз побеседовали с Восэ, не пришло бы вам в голову назвать его бунтовщиком проклятым, убедились бы, что он достоин уважения.
«Видно, этот дьявол в человеческом образе,— подумал Якуб,— приворожил тебя. Однако помолчу лучше, дам тебе, дураку, выговориться!..» И, решив направить речь Сафара в «гладкое русло», заговорил так:
— Слова твои не лишены правды, мулла. Это я просто так, к слову назвал его «проклятым бунтовщиком». Знаешь, когда он попался мне на глаза в первый раз, я тоже был покорен его отвагой, его разумной речью. Это было на празднестве по поводу обрезания сына покойного Аллаяра, локайского старейшины. Восэ усмирил лошадь, которую никто не мог усмирить, а потом при разговоре с почтенным нашим правителем он так говорил, как может говорить только смелый и разумный человек. Потом, во второй раз, я его видел уже после начатого им восстания в Тут-и-буни-Хайдаре. Там он в самом деле очень мужественно вел себя. Вот бы все военачальники были такими! Лучшее в мире было бы у нас войско! Восэ достоин султанской службы... конечно, если раскается в им содеянном. К счастью, и наш великий эмир и кушбеги Остонакул подумали тоже об этом; кабы не их указание, Мирзо Акрам, конечно, не провозгласил бы о милостивом прощении Восэ. К твоему сведению, мулла, я когда был в крепости нашего правителя, то своими ушами слышал, как он диктовал писцу такой приказ. От всего сердца давал бек свое обещание.
— От всего сердца?
— Да. Говорю же, сам я свидетель! Или ты не принимаешь моего свидетельства?
— Свидетельства такого уважаемого человека, как вы, не принять, конечно, нельзя, но... а если Восэ не сдастся, тогда что?
— Да, действительно, в моем присутствии правитель обсуждал и такое предположение,— поспешил с ответом богослов.— Его высочество эмир в своей грамоте, посланной кушбеги Остонакулу, сообщил: быть может, Восэ по естественной осторожности не захочет сдаться, мы должны это понять. Поэтому, если он даже будет захвачен хитростью или силой, мы наказывать его не будем, дадим ему должность и будем покровительствовать.
Слуга богослова принес угощения, подбросил атласные подушки на мягкий персидский ковер. Сафар, опустив кусок лепешки в мед, отправил его в рот, не спеша подул на горячий чай и маленькими глотками стал пить. Он задумался.
— Вижу, мулла, ты не решаешься,— снова начал хаджи Якуб.— Неужели мне не веришь?
Сафар молчал. Якуб с суровым видом продолжал:
— Неужели я, человек с седой бородой, из-за какого-то непокорного мятежника стану лжецом, опозорю себя?
— Я услышал от вас такое, достопочтенный, что мой бедный ум не сразу может переварить ее... Надо подумать. Но, в сущности... поверю я или не поверю, какая от того польза?
— Какая польза? — постарался выразить удивление богослов.— Да ведь ты же знаешь место, где укрылся Восэ, и можешь разрешить сразу трудности и его самого и властей. Разве это не польза?
Сафар не ответил, богослов продолжал свое:
— Если хочешь добра своему другу Восэ, ты должен уговорить его сдаться...
— Он не сдастся,— быстро ответил мулла Сафар.
— Пойди к нему, повтори ему сказанное мной о приказе правителя. Он должен согласиться!
— Не согласится.
— Откуда ты знаешь, что он не согласится? — не удержал гнева хаджи Якуб.
— Знаю. Не зная, не говорил бы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122