Лошадь изнурится, а наш горец — нет!..
— А скажи,— помолчав, спросил русский.- Как у вас в горах считают люди: эмир — хороший? Он любит своих подданных?
Восэ не удивился неожиданному вопросу. Подумав, ответил:
— Эмира я видел всего лишь раз в Каршах, господин. Я с ним не имел дела. Но если вы спросите об эмирских правителях, судьях, сборщиках податей и других его чиновниках, то они надоели народу.
— Надоели? — переспросил старший группы.
— Тысячу раз надоели! — решительно подтвердил Восэ.— Они, господин, не люди, все они ненасытные барсы и волки, раздирают подданных, как овец... Я думал, что дурные, безжалостные чинуши, воры и взяточники идут к нам в горы, а тут властители посовестливеё, потому что они тут ближе к эмирскому глазу, побаиваются эмира. Но смотрю — везде все они одинаковы, один другого хуже.
Отвечая на подобные расспросы живо заинтересовавшегося разговором русского, Восэ привел в качестве примера проделки амлякдаров Ховалинга и Сари-Хосора, рассказал, какого обложили взысканиями, как заключили в тюрьку Назира... Он называл Назира «братом двух миров», объяснил, что означает это — братом и в земной и в загробной жизни.
И русский и татарин проявили к рассказу о Назире особенный интерес: неужели Восэ принял на себя все эти тяготы и мучения на чужбине ради спасения Назира? Услышав ответ Восэ, русский не скрыл своего удивления. Примолк было, потом задал вопрос:
— Если бы у жителей ваших гор спросить: хотят ли они стать подданными русского царя, что ответили бы они? Как ответишь мне и сам ты?
— Я впервые вижу русского,— промолвил Восэ,— Не знаю, какие они. У нас в горах есть два-три человека, которые ездили по свету. Эти люди говорят: у русских есть нечто, которое называется «закун». Царь хранит этот «за* кун» в сокровищнице. Когда царь назначает кого-нибудь [чиновником, он показывает ему эту вещь. Кто посмотрит на нее, сразу видит все, что можно, чего нельзя, что правильно, что неправильно. И тогда поймет, как обращаться с подданными, сколько брать налога и податей, за что и сколько взыскивать денег, за какие проступки заключать людей в тюрьму, за какие не заключать. И если после этого знакомства чиновник станет мучить, обижать, принижать людей, то царь такого чиновника наказывает, гонит прочь. Так у нас в горах говорят. Правда это? Иди ложь?..
— А если правда, тогда что?
— Если правда, то дело хорошее.
— Если правда, то захотели бы вы стать подданными русского царя?
— Кто же не хочет справедливого государя? Все захотят!
— И даже если он не мусульманин, а неверный?
— Справедливый царь-кафир лучше во сто раз мусульманского падишаха-тирана.
Светловолосый русский на минуту задумался, уставившись в гриву своего коня, и так, молча, ехал довольно долго. Потом снова заговорил, сказал, что Восэ представляется ему человеком умным, смелым, правдивым, но вот ему, старшему группы, однажды довелось быть в Гиссаре и в Кулябе, и таджики показались ему скрытными, лукавыми, хитрыми... Чем это объяснить?
Теперь задумался Восэ. Он впервые слышал о своем народе такой отзыв.
— Если ты говоришь о чиновниках и о военных нашей страны, то ты прав, господин,— сказал Восэ.— Среди них нет ни одного честного человека. Все они с кривой душой, все нахлебники. Если ты богатый — льстят тебе, бедный — бросают в тебя камень. Мы народ безобидный, господин, никому не делаем зла. Всякого, кто приходит к нам в горы, если он хороший человек, не облаивает по-
собачьи и не рвет по-волчьи, мы уважаем. Все, что есть у бедного таджика — лепешка ли, горсть ли толокна, он рад поднести гостю...
Восэ был взволнован. Вспомнив историю, слышанную им когда-то в Нориндже от своего деда, он предложил русскому выслушать ее; тот охотно согласился и велел татарину переводить.
— Ну, слушай тогда,— сказал Восэ.— У нашего народа есть предание... Наши предки в давние времена были все как на подбор богатыри. Они умело владели мечами, копьями и не раз обращали в бегство врагов, пытавшихся завоевать их страну. Вначале в горах были лишь волчьи логова да шакальи норы. Наши предки благоустроили эти места: убрали камни, расчистили поля, занялись земледелием. Заложили сады, разбили цветники. В высоких ущельях на крутизне построили города и крепости. А затем, взяв в руки кирку, мотыгу, сошник, постепенно стали забывать боевые сечи. Развесили свои мечи на стенах и потолках жилья. И поржавели мечи, и вместо их звона, вместо топота конских копыт и грома сражений горы услышали нежные звуки свирелей, скрипок, двух- струнок и семиструнок. Породистые скакуны под тяжестью хозяйственных работ переродились, к каменным кольям, поставленным некогда для боевых коней, наши деды стали привязывать быков да ослов. Однажды со стороны Китая показался враг, несметное, как саранча, войско. Наши деды взялись за мечи, чтобы сразиться, но оказалось, что мечей не вынуть из ножен, ржавчина слепила металл в одну ветхую рухлядь. Враг захватил страну, покорил ее; кому удалось убежать, убежал, кому нет — остался. Крепости были разрушены, города и селения разорены, посевы, сады и цветники растоптаны. Вражье войско начало грабить повсюду, забрало в плен красивых женщин и девушек, увезло их с собой. Бежавшие в ущелья и расщелины и жившие в тайных убежищах люди понемногу снова окрепли, расплодились. Теперешние наши горные таджики — это потомки того бежавшего от закабаления народа... И понятно, почему, когда видят чужого, боятся его: стали скрытными, затаившими злобу, остерегаются рассказывать чужому о своих тайнах. Враг поставил своих правителей, миршабов, духовников, судей, сборщиков податей, стал нещадно притеснять... Так прошло много месяцев, потом много лет, появился в народе
один мудрый человек по имени Фароз, который сказав народу: «Я пойду в Медину, расскажу халифу Умару», Фароз прошел по безлюдным пустыням, соленым рекам, сквозь лесные заросли Мазандерана, с большими трудностями и мучениями дошел наконец до Медины. Увидел он одного приветливого старца, который возле своего дома месил глину, делал кирпичи. Фароз спросил: «Почтенный старец, а где здесь дом халифа?» Старик сказал: «А какое у тебя дело к халифу?» Фароз ответил: «Я пришел с земли Востока, принес жалобу на угнетающих нас правителя и его подручных»,— «А какие притеснения учинили правитель и его подручные, если ты решился на такой дальний и мучительный путь сюда?..»—«Посмотри на меня, почтенный старец, мне еще не исполнилось и тридцати лет, а я похож на семидесятилетнего старика. От гнета и притеснений правителя и его чинуш весь народ стал таким, как я». Старец опечалился, рассердился на тех, на кого жаловался Фароз, и сказал: «Халиф — это я. Видишь, хотя я и халиф, а сам размешиваю глину, делаю кирпичи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
— А скажи,— помолчав, спросил русский.- Как у вас в горах считают люди: эмир — хороший? Он любит своих подданных?
Восэ не удивился неожиданному вопросу. Подумав, ответил:
— Эмира я видел всего лишь раз в Каршах, господин. Я с ним не имел дела. Но если вы спросите об эмирских правителях, судьях, сборщиках податей и других его чиновниках, то они надоели народу.
— Надоели? — переспросил старший группы.
— Тысячу раз надоели! — решительно подтвердил Восэ.— Они, господин, не люди, все они ненасытные барсы и волки, раздирают подданных, как овец... Я думал, что дурные, безжалостные чинуши, воры и взяточники идут к нам в горы, а тут властители посовестливеё, потому что они тут ближе к эмирскому глазу, побаиваются эмира. Но смотрю — везде все они одинаковы, один другого хуже.
Отвечая на подобные расспросы живо заинтересовавшегося разговором русского, Восэ привел в качестве примера проделки амлякдаров Ховалинга и Сари-Хосора, рассказал, какого обложили взысканиями, как заключили в тюрьку Назира... Он называл Назира «братом двух миров», объяснил, что означает это — братом и в земной и в загробной жизни.
И русский и татарин проявили к рассказу о Назире особенный интерес: неужели Восэ принял на себя все эти тяготы и мучения на чужбине ради спасения Назира? Услышав ответ Восэ, русский не скрыл своего удивления. Примолк было, потом задал вопрос:
— Если бы у жителей ваших гор спросить: хотят ли они стать подданными русского царя, что ответили бы они? Как ответишь мне и сам ты?
— Я впервые вижу русского,— промолвил Восэ,— Не знаю, какие они. У нас в горах есть два-три человека, которые ездили по свету. Эти люди говорят: у русских есть нечто, которое называется «закун». Царь хранит этот «за* кун» в сокровищнице. Когда царь назначает кого-нибудь [чиновником, он показывает ему эту вещь. Кто посмотрит на нее, сразу видит все, что можно, чего нельзя, что правильно, что неправильно. И тогда поймет, как обращаться с подданными, сколько брать налога и податей, за что и сколько взыскивать денег, за какие проступки заключать людей в тюрьму, за какие не заключать. И если после этого знакомства чиновник станет мучить, обижать, принижать людей, то царь такого чиновника наказывает, гонит прочь. Так у нас в горах говорят. Правда это? Иди ложь?..
— А если правда, тогда что?
— Если правда, то дело хорошее.
— Если правда, то захотели бы вы стать подданными русского царя?
— Кто же не хочет справедливого государя? Все захотят!
— И даже если он не мусульманин, а неверный?
— Справедливый царь-кафир лучше во сто раз мусульманского падишаха-тирана.
Светловолосый русский на минуту задумался, уставившись в гриву своего коня, и так, молча, ехал довольно долго. Потом снова заговорил, сказал, что Восэ представляется ему человеком умным, смелым, правдивым, но вот ему, старшему группы, однажды довелось быть в Гиссаре и в Кулябе, и таджики показались ему скрытными, лукавыми, хитрыми... Чем это объяснить?
Теперь задумался Восэ. Он впервые слышал о своем народе такой отзыв.
— Если ты говоришь о чиновниках и о военных нашей страны, то ты прав, господин,— сказал Восэ.— Среди них нет ни одного честного человека. Все они с кривой душой, все нахлебники. Если ты богатый — льстят тебе, бедный — бросают в тебя камень. Мы народ безобидный, господин, никому не делаем зла. Всякого, кто приходит к нам в горы, если он хороший человек, не облаивает по-
собачьи и не рвет по-волчьи, мы уважаем. Все, что есть у бедного таджика — лепешка ли, горсть ли толокна, он рад поднести гостю...
Восэ был взволнован. Вспомнив историю, слышанную им когда-то в Нориндже от своего деда, он предложил русскому выслушать ее; тот охотно согласился и велел татарину переводить.
— Ну, слушай тогда,— сказал Восэ.— У нашего народа есть предание... Наши предки в давние времена были все как на подбор богатыри. Они умело владели мечами, копьями и не раз обращали в бегство врагов, пытавшихся завоевать их страну. Вначале в горах были лишь волчьи логова да шакальи норы. Наши предки благоустроили эти места: убрали камни, расчистили поля, занялись земледелием. Заложили сады, разбили цветники. В высоких ущельях на крутизне построили города и крепости. А затем, взяв в руки кирку, мотыгу, сошник, постепенно стали забывать боевые сечи. Развесили свои мечи на стенах и потолках жилья. И поржавели мечи, и вместо их звона, вместо топота конских копыт и грома сражений горы услышали нежные звуки свирелей, скрипок, двух- струнок и семиструнок. Породистые скакуны под тяжестью хозяйственных работ переродились, к каменным кольям, поставленным некогда для боевых коней, наши деды стали привязывать быков да ослов. Однажды со стороны Китая показался враг, несметное, как саранча, войско. Наши деды взялись за мечи, чтобы сразиться, но оказалось, что мечей не вынуть из ножен, ржавчина слепила металл в одну ветхую рухлядь. Враг захватил страну, покорил ее; кому удалось убежать, убежал, кому нет — остался. Крепости были разрушены, города и селения разорены, посевы, сады и цветники растоптаны. Вражье войско начало грабить повсюду, забрало в плен красивых женщин и девушек, увезло их с собой. Бежавшие в ущелья и расщелины и жившие в тайных убежищах люди понемногу снова окрепли, расплодились. Теперешние наши горные таджики — это потомки того бежавшего от закабаления народа... И понятно, почему, когда видят чужого, боятся его: стали скрытными, затаившими злобу, остерегаются рассказывать чужому о своих тайнах. Враг поставил своих правителей, миршабов, духовников, судей, сборщиков податей, стал нещадно притеснять... Так прошло много месяцев, потом много лет, появился в народе
один мудрый человек по имени Фароз, который сказав народу: «Я пойду в Медину, расскажу халифу Умару», Фароз прошел по безлюдным пустыням, соленым рекам, сквозь лесные заросли Мазандерана, с большими трудностями и мучениями дошел наконец до Медины. Увидел он одного приветливого старца, который возле своего дома месил глину, делал кирпичи. Фароз спросил: «Почтенный старец, а где здесь дом халифа?» Старик сказал: «А какое у тебя дело к халифу?» Фароз ответил: «Я пришел с земли Востока, принес жалобу на угнетающих нас правителя и его подручных»,— «А какие притеснения учинили правитель и его подручные, если ты решился на такой дальний и мучительный путь сюда?..»—«Посмотри на меня, почтенный старец, мне еще не исполнилось и тридцати лет, а я похож на семидесятилетнего старика. От гнета и притеснений правителя и его чинуш весь народ стал таким, как я». Старец опечалился, рассердился на тех, на кого жаловался Фароз, и сказал: «Халиф — это я. Видишь, хотя я и халиф, а сам размешиваю глину, делаю кирпичи;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122