чем кормится и где спит по ночам — никому не ведомо. У него такая плутовская внешность, что люди, взглянув на парнишку, не могут удержаться от улыбки, вспоминают его каверзы, дурашливые проделки, какими он потешает одних и сердит других. Вот и сейчас непременно жди от него какой-нибудь выходки!
И в самом деле, только успев заметить Ризо на склоне горы, селяне уже видят его на плоской крыше мечети,— он подполз к самому краю крыши и тянет длинную-предлинную палку вниз, туда, где учитель Корана, задав ученикам урок, сам предался дремоте. Кончик палки осторожно приблизился к голове учителя и, чуть коснувшись бороды и усов его, почесал ему нос. Старик чихнул и открыл свои усталые слезящиеся глаза. А детвора хоть и видит на крыше озорника Ризо, но помалкивает: уж очень любопытно, что будет дальше. Старик в дремоте хлопает себя по носу и подбородку и, воображая, что беспокоящая его муха убита, вновь закрывает глаза, а дети смеются в свои кулачки, едва удерживаясь от хохота...
А Ризо уже нет на крыше,— он там, на вершине холма, где исток родника; он подкрадывается к высящейся над источником известковой глыбине, перед которой женщины, пришедшие за водой, отставив в сторонку глиняные и медные узкогорлые кувшины, расселись, как стайка крупных степных птиц, и горланят, увлеченные пересудами. Вот тут и падает в середину прудка, образованного родником, большой камень, обрызгав и перепугав женщин. Их стая с визгом рассыпалась в стороны, озираются, прячутся одна за другую Увидев над собой на скале Ризо, они, мокрые, мгновенно сменили испуг на гнев, осыпали проказника такой бранью, какая и мужчинам далеко не всегда удается. А Ризо что... Исчез!
...Тот [чернобородый, плечистый мужчина, что около сельской столярки тщательно осматривал и оглаживал ладонью новую ступу маслобойки, был уважаемый всем селением маслодел Восэ. Теперь с помощью двух приятелей он катил готовую ступу к своей маслобойне.
— Осторожнее, осторожнее!.. Назим, ты немного приподнимай ее, чтобы не поцарапать. И как бы не стукнуть о камень,— не дай бог, треснет!
Но предупреждения Восэ не помогали, спутники катили тяжелую ступу не так, как ему хотелось.
— Ладно, оставьте! — решительно молвил Восэ.— Станьте в сторону!
Дружки отошли, встали в сторонке. Восэ обнял ступу могучим объятьем, резким усилием поднял', опер на округлый камень, подставил спину, приспособился, крякнул и понес великую тяжесть, чуть-чуть пошатываясь. Восхищенные дружки перемигнулись. Назим ободряюще-весело гаркнул:
— Не умирай никогда, Восэ! Молодец!.. Не припомнить таких у нас!..
И пошли за ним, дошли до ворот его дома и стеснительно удалились...
Дошагав с тяжелою ношей до своего двора, Восэ осторожно поставил ступу у дверей маслобойки. А жена его, Аноргуль, полоскавшая под струей воды из желоба выстиранное белье, поглядев на Восэ с сочувствием, недовольным тоном сказала:
— Почему сам принес, отец Хасана? Не побоялся спину сломать? Взял бы одного-двух человек на помощь,— разве нельзя было перекатить сюда?
— Пробовали, не получилось! — отдышавшись, мол-
вил Восэ, хлопнул ладонью по ступе, добавил: — Хороша! Из старого шелковичного дерева выточить я велел. С ней, если будет угодно богу, двадцать — тридцать лет буду масло бить!..
Хасан и Даулят — малолетние сыновья Восэ — ходили по садам собирать съедобные травы. Хасану исполнилось всего шесть лет, Даулят четыре года, но оба уже умели различать пятнадцать — двадцать видов таких трав, наделенных красивыми и звучными названиями: только произнесешь их, как захочется положить в рот! Вот, к примеру,— джанбиляк, шумак, сузанак, лоля-ка-хак.
Два года засухи и неурожая даже малолетних сделали знатоками трав... Дети усвоили, что красноцветный лоля- кахак кладут в лапшевое, заправленное кислым молоком варево, а коренья сузанака, шульху и коку едят сырыми.
Маленькие девочки и мальчики, которым никогда не доводилось насытиться материнским молоком,— тонконогие, кожа да кости,— едва научившись говорить, бродили по горам — босиком, с непокрытыми головами,— как опытные врачи, помогая взрослым бороться со страшной болезнью — голодом.
Собранные в крутосклоньях травы, выкопанные корни высокогорных растений дети приносили матерям, старшим сестрам, и те, хлопоча у очагов, отваривали и сушили ревень и кору каркаса — железного дерева — или ров и лолму, о которой никто не знал, что в других странах она называется фритиллярией,.. Перемалывали в муку, варили болтушки, пеки нечто напоминающее хоть по виду хлеб. Когда удавалось достать горсть пшеничных или ячменных зерен, истолочь их и добавить к травяной муке, к измельченным соломе и сену, свежевыпеченные лепешки приобретали если не вкус, то хоть запах настоящего хлеба.. Но и такие привлекательные лепешки доводилось выпекать немногим!
Восэ на принадлежащем ему клочке покатого горного склона посеял яровую пшеницу. Ко дню, о котором сейчас идет речь, эта пшеница достигла восковой спелости. Детвора знала: если бросить зерна такой полусозревшей пшеницы в горячую золу и испечь, они становятся очень вкусными,— съесть горстку таких и залечь под овчиной пораньше — будешь крепко и долго спать, не терзаясь голодом...
Вот потому-то Хасан и Даулят, набрав полные торбы трав и кореньев, забрались на горный склон, в отцовскую пшеницу, решив принести своей старшей сестре Гулизор чудесные зерна — она испечет их в золе.
Срывая украдкой колосья, они не знали, то кто-то с вершины горы следит за ними недобрым глазом. Они попросту забыли о том, что сборщики зернового налога расставлены амлякдаром во всех укромных местах, чтобы услеживать: не. попользуется ли какой-либо крестьянин хоть горсткой урожая со своего посева прежде, чем выплатит натуральный налог из тщательно обмеренной, примазанной глиною, прихлопнутой сверху запретным, неприкосновенным камушком зерновой кучи...
И когда здешний сборщик, широкомордый Джобир, внезапно возник возле детей, оба мальчика застыли в растерянности, слушая непотребную ругань охранника. Он за уши вытащил ребятишек с пшеничного поля, вырвал у них из рук, швырнул наземь и со злобою растоптал колосья, сбил с ног обоих увесистыми пощечинами.
Хасан и Даулят опомнились, когда сборщик исчез так же внезапно, как появился. Подняв на спину торбы с собранной травой и кореньями, дети, предавшись плачу и стонам, размазывая ручонками по грязным щекам слезы, поспешили к селению.
Когда они очутились дома, их мать Аноргуль сперва подумала, что ее дети избиты в ссоре с какими-нибудь другими мальчишками, но, узнав от разревевшихся ребят суть дела, позвала из маслобойни мужа:
— О-эй! Отец Хасана! Выйди, послушай, что твои дети говорят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122
И в самом деле, только успев заметить Ризо на склоне горы, селяне уже видят его на плоской крыше мечети,— он подполз к самому краю крыши и тянет длинную-предлинную палку вниз, туда, где учитель Корана, задав ученикам урок, сам предался дремоте. Кончик палки осторожно приблизился к голове учителя и, чуть коснувшись бороды и усов его, почесал ему нос. Старик чихнул и открыл свои усталые слезящиеся глаза. А детвора хоть и видит на крыше озорника Ризо, но помалкивает: уж очень любопытно, что будет дальше. Старик в дремоте хлопает себя по носу и подбородку и, воображая, что беспокоящая его муха убита, вновь закрывает глаза, а дети смеются в свои кулачки, едва удерживаясь от хохота...
А Ризо уже нет на крыше,— он там, на вершине холма, где исток родника; он подкрадывается к высящейся над источником известковой глыбине, перед которой женщины, пришедшие за водой, отставив в сторонку глиняные и медные узкогорлые кувшины, расселись, как стайка крупных степных птиц, и горланят, увлеченные пересудами. Вот тут и падает в середину прудка, образованного родником, большой камень, обрызгав и перепугав женщин. Их стая с визгом рассыпалась в стороны, озираются, прячутся одна за другую Увидев над собой на скале Ризо, они, мокрые, мгновенно сменили испуг на гнев, осыпали проказника такой бранью, какая и мужчинам далеко не всегда удается. А Ризо что... Исчез!
...Тот [чернобородый, плечистый мужчина, что около сельской столярки тщательно осматривал и оглаживал ладонью новую ступу маслобойки, был уважаемый всем селением маслодел Восэ. Теперь с помощью двух приятелей он катил готовую ступу к своей маслобойне.
— Осторожнее, осторожнее!.. Назим, ты немного приподнимай ее, чтобы не поцарапать. И как бы не стукнуть о камень,— не дай бог, треснет!
Но предупреждения Восэ не помогали, спутники катили тяжелую ступу не так, как ему хотелось.
— Ладно, оставьте! — решительно молвил Восэ.— Станьте в сторону!
Дружки отошли, встали в сторонке. Восэ обнял ступу могучим объятьем, резким усилием поднял', опер на округлый камень, подставил спину, приспособился, крякнул и понес великую тяжесть, чуть-чуть пошатываясь. Восхищенные дружки перемигнулись. Назим ободряюще-весело гаркнул:
— Не умирай никогда, Восэ! Молодец!.. Не припомнить таких у нас!..
И пошли за ним, дошли до ворот его дома и стеснительно удалились...
Дошагав с тяжелою ношей до своего двора, Восэ осторожно поставил ступу у дверей маслобойки. А жена его, Аноргуль, полоскавшая под струей воды из желоба выстиранное белье, поглядев на Восэ с сочувствием, недовольным тоном сказала:
— Почему сам принес, отец Хасана? Не побоялся спину сломать? Взял бы одного-двух человек на помощь,— разве нельзя было перекатить сюда?
— Пробовали, не получилось! — отдышавшись, мол-
вил Восэ, хлопнул ладонью по ступе, добавил: — Хороша! Из старого шелковичного дерева выточить я велел. С ней, если будет угодно богу, двадцать — тридцать лет буду масло бить!..
Хасан и Даулят — малолетние сыновья Восэ — ходили по садам собирать съедобные травы. Хасану исполнилось всего шесть лет, Даулят четыре года, но оба уже умели различать пятнадцать — двадцать видов таких трав, наделенных красивыми и звучными названиями: только произнесешь их, как захочется положить в рот! Вот, к примеру,— джанбиляк, шумак, сузанак, лоля-ка-хак.
Два года засухи и неурожая даже малолетних сделали знатоками трав... Дети усвоили, что красноцветный лоля- кахак кладут в лапшевое, заправленное кислым молоком варево, а коренья сузанака, шульху и коку едят сырыми.
Маленькие девочки и мальчики, которым никогда не доводилось насытиться материнским молоком,— тонконогие, кожа да кости,— едва научившись говорить, бродили по горам — босиком, с непокрытыми головами,— как опытные врачи, помогая взрослым бороться со страшной болезнью — голодом.
Собранные в крутосклоньях травы, выкопанные корни высокогорных растений дети приносили матерям, старшим сестрам, и те, хлопоча у очагов, отваривали и сушили ревень и кору каркаса — железного дерева — или ров и лолму, о которой никто не знал, что в других странах она называется фритиллярией,.. Перемалывали в муку, варили болтушки, пеки нечто напоминающее хоть по виду хлеб. Когда удавалось достать горсть пшеничных или ячменных зерен, истолочь их и добавить к травяной муке, к измельченным соломе и сену, свежевыпеченные лепешки приобретали если не вкус, то хоть запах настоящего хлеба.. Но и такие привлекательные лепешки доводилось выпекать немногим!
Восэ на принадлежащем ему клочке покатого горного склона посеял яровую пшеницу. Ко дню, о котором сейчас идет речь, эта пшеница достигла восковой спелости. Детвора знала: если бросить зерна такой полусозревшей пшеницы в горячую золу и испечь, они становятся очень вкусными,— съесть горстку таких и залечь под овчиной пораньше — будешь крепко и долго спать, не терзаясь голодом...
Вот потому-то Хасан и Даулят, набрав полные торбы трав и кореньев, забрались на горный склон, в отцовскую пшеницу, решив принести своей старшей сестре Гулизор чудесные зерна — она испечет их в золе.
Срывая украдкой колосья, они не знали, то кто-то с вершины горы следит за ними недобрым глазом. Они попросту забыли о том, что сборщики зернового налога расставлены амлякдаром во всех укромных местах, чтобы услеживать: не. попользуется ли какой-либо крестьянин хоть горсткой урожая со своего посева прежде, чем выплатит натуральный налог из тщательно обмеренной, примазанной глиною, прихлопнутой сверху запретным, неприкосновенным камушком зерновой кучи...
И когда здешний сборщик, широкомордый Джобир, внезапно возник возле детей, оба мальчика застыли в растерянности, слушая непотребную ругань охранника. Он за уши вытащил ребятишек с пшеничного поля, вырвал у них из рук, швырнул наземь и со злобою растоптал колосья, сбил с ног обоих увесистыми пощечинами.
Хасан и Даулят опомнились, когда сборщик исчез так же внезапно, как появился. Подняв на спину торбы с собранной травой и кореньями, дети, предавшись плачу и стонам, размазывая ручонками по грязным щекам слезы, поспешили к селению.
Когда они очутились дома, их мать Аноргуль сперва подумала, что ее дети избиты в ссоре с какими-нибудь другими мальчишками, но, узнав от разревевшихся ребят суть дела, позвала из маслобойни мужа:
— О-эй! Отец Хасана! Выйди, послушай, что твои дети говорят!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122