— Обратили ли внимание ваше высочество, повелитель мой, на казну, в каком состоянии казна государева?
— Не в очень хорошем,— откровенно сказал эмир.
— Налоги и подати этого года взысканы полностью?
— Нот. В нескольких провинциях взыскана только половина или немного больше половины. Особенно из провинций, где правителями мои дорогие братья, поступлений в казну очень мало, вот что удивительно! По-видимому, сыны моего отца большую часть взимаемого задерживают для самих себя и отговариваются перед столицей засухой, или низким урожаем, или саранчой, или падежом скота. Если спросите про горную часть — про Гиссар, Куляб, Бальджуан, Каратегии, Дарваз, то за три последних года оттуда или ничего не поступало, или поступало очень мало, и именно таковы, как я только что сказал, были отговорки правителей в их докладах... Ну, а почему вы задали этот вопрос?
— Сейчас доложу. Я уверен, что упущения во взыскании государственных налогов и податей — результат либо преступной бездеятельности чиновников эмирата, либо граничащих с изменою государству злоупотреблений. Засушливый ли будет год или обильный влагою, все полагающееся должно быть взыскано без недостач. Если те, кому доверено править провинциями и туменами, будут рачительными к службе, исполнительными, то недоимку с одного вида налога они всегда могут возместить при взыскании налога другого вида,— например, недостачу налога с поливных земель пополнить сбором с неполивных или
с торговли, со скота, с ремесла...
Теперь я отвечу на вопрос, соглашусь ли я стать премер-минцстром? Мой повелитель! Вы вольны поручать своему рабу любую службу, он, ничтожный, будет служить всей душой. Но если, по великой милости, у этого раба будет спрошено его мнение, то он ответил бы, что питает надежду получить под свое правление Гиссар... И что этот раб даст слово своему повелителю полностью взыскать со всех горных областей все налоги и подати с недоимками и сдать их в государственную казну.
На губах эмира появилась довольная улыбка, — И без этого слова и обещания,—сказал он,—мы считаем любой чин и любую доля, какие вы сами захотите, малым для вас знаком нашей признательности. Мы знаем вам цену!
. ...Через шесть месяцев после этого разговора Остонакул был осчастливлен чином кушбеги — первого сановника эмирата — и назначен правителем Гиссара, наместником эмира во всей Восточной Бухаре, вместо смещенного Мумина.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
...В ожидании лучших времен богач Мирзо Акрам преспокойно жил да поживал в своем селении. Деньги, полученные в Каршах от продажи лошадей, отдавал в рост окрестным земледельцам, торговцам, ремесленникам. Три процента на отданный в рост капитал сулили ростовщику немалый доход, беспокоиться было не о чем, а жизненный опыт говорил ему, что времена меняются и нужно только не прозевать тот благоприятный момент, который обязательно придет и которым надо умело воспользоваться, чтобы вновь обрести подходящий чин и крупную должность.
Теперь, когда эмир Музаффар умер, такой момент, по убеждений Мирзо Акрама, настал. Новый эмир Абдул Ахад, конечно, начнет переставлять чиновников по своему усмотрению, присматривать повсюду угодных ему людей, надо любым способом обратить на себя взор его милости.
В одну из ночей Мирзо-кори поделился этими тайными мыслями со своей старшей женой, вежливо и с достоинством попросил у нее совета.
Ибодат-пошо рассудила трезво: снискать милость сластолюбца эмира можно, только применив к делу подросшую Зеби.
— Неужели вы, в конце концов, не имеете власти распорядиться собственной дочерью? Прошлый раз вы напрасно испугались криков и воплей ее оглашенной матери. Куда пошла бы Рисолят искать помощи? Повизжала, по- вопила бы день-другой и замолчала бы. Что она может сообразить, что знает, кроме того, чем была занята всю свою жизнь: замесить тесто да вовремя вынуть из печки испеченную ею лепешку? Согласитесь, кори, место Рисолят у очага, а во все прочее нос ей совать нечего! Если эмиру угодно будет обратить свой взор на дочь этой женщины, то пусть она радуется. А вы, отец всей семьи, не уступайте женщине, мужчина должен держаться по- мужски!
— Вам, достойная Ибодат, я ведь действительно уступал во всех случаях нашей жизни!
— А вы, кажется, хотите меня сравнивать с Рисолят? — рассердилась старшая жена.-— Нечего сказать, удостоили! Я кто и кто она?! Слава богу, меня называют дочерью мударриса Камариддина, обучившей грамоте немало девочек. А ваша Рисолят кто? Какого она роду и племени?
— Да ведь вы сами, пошохон, сосватали мне ее! Не скажи вы «бери», разве взял бы я ее себе во вторые жены?
— Но нужна была мне кухарка и хлебопекарша! Вы хоть и привели ее в дом как жену, но я все же сумела поставить ее на место, сделав из нее служанку.
— Хорошо, хорошо, достойная! Что было, то прошло. Теперь нужно о деле думать! Наследник стал эмйром, меня он знает; если еще раз приду к нему с хорошим преподношением, может быть, опять окажусь в седле — на хорошей должности?.. Вы говорите: Зеби. Согласен. Но не получится ли так, что эта Рисолят, задрав подол на голову, побежит по улицам и осрамит меня на весь мир?
— Ну, если уж вы так боитесь ее, то под каким-нибудь предлогом отвезите свою дочь в Бухару, там мы без Рисолят обделаем свое. дело. Я в начале недели прежде вас выеду в Бухару, погощу в доме у своей сестры два-три дня. А вы как раз и подвезете девчонку. Хороший совет даю?
Мирзо Акрам, подумав, решил, что совет действительно хорош, и высказал одобрение своей супруге.
Когда Мирзо Акрам женился на пятнадцатилетней Рисолят, она была красивой девушкой. Теперь, через полтора десятка лет, мать Зеби ничуть не была похожа на прежнюю красавицу,— она выглядела пятидесятилетней старухой: лицо в морщинах, все тело стало дряблым, кожа висела, как говорят у нас, пустыми мешками. А ведь когда-то Мирзо Акрам любил Рисолят, ласкал ее, был добр к ней. Молодая женщина гордилась этой любовью и хорошим обращением с нею мужа... Но никогда не забудет старая Ибодат, как эта молодуха стала заноситься перед нею, словно пренебрегая ею, перестала замечать ее, унижала, перечила ей, всем своим отношением показывая Ибодат, что считает ее отставной женою, чуть ли не приживалкой в доме... Обида тех дней, скапливаясь в сердце Ибодат, превратилась в жестокую ненависть. Выговоры, колкие и полные яда упреки, мелкая, каждодневная, ежечасная месть стали оружием, каким Ибодат решила извести зазнавшуюся соперницу — сделать несчастной, превратить ее жизнь в проклятие... И теперь, давая мужу совет, Ибодат думала не о получении мужем чина и должности, а о полном удовлетворении иссушающей все ее существо жажды мести.
...Через два дня крытая полотном арба, скрипя двумя своими огромными колесами, увезла почтенную Ибодат в Бухару.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122