Просили Гергея, но он, как ученый человек, не привык ораторствовать.
Каждый завязал беседу со своим соседом, и зал наполнился веселым гомоном.
Добо тоже оживился, чокался то с одним, то с другим соседом. Он протянул кубок Гергею, а когда священник пересел побеседовать с Пете, поманил Гергея рукою.
— Сын мой, сядь сюда.
И как только Гергей сел рядом с ним, Добо сказал:
— Я хочу потолковать с тобой о сыновьях Терека. Я им тоже написал, да, как видишь, зря.
— Да, — ответил Гергей, поставив свой кубок, — думаю, что нам не дождаться их. Янчи предпочитает биться с турком в чистом поле. А Фери не поедет так далеко, он не покинет Задунайщину.
— Правда, что Балинт Терек умер?
— Да, умер, бедняга, несколько месяцев назад. Только смерть освободила его от оков.
— Намного ли он пережил жену?
— На несколько лет. Жена его умерла, когда мы вернулись из Константинополя. Мы как раз к ее похоронам прибыли в Дебрецен.
— Добрая была женщина, — сказал Добо, задумчиво кивая головой, и потянулся за кубком, будто желая помянуть покойницу.
— Да, таких не часто встретишь, — сказал Гергей, вздохнув, и тоже потянулся за чарой.
Они молча чокнулись. Быть может, оба думали, что добрая женщина видит с небесных высот, как они осушают чару в ее память.
— А Зрини? — спросил Добо. — Я написал и ему, чтобы приезжал в Эгер.
— Он приехал бы, да только уже несколько месяцев ходят слухи, будто боснийский паша готовится выступить в поход против него. В феврале я беседовал с дядей Миклошем в Чакторне. Он уже и тогда знал, что на Темешвар, Солнок и Эгер идет большая турецкая рать. Еще попросил, чтобы я написал для него письмо королю.
— Не пойму, куда девался Лукач. Давно пора ему вернуться. — Лицо Добо омрачилось. — Да и лазутчику Варшани тоже пора прибыть с донесением.
Перед дверями заиграли дудки и трубы:
Мишка-франт свалился в воду.
Панни ждет его у брода.
Казалось, будто всем влили новую кровь. По знаку Добо оруженосец впустил музыкантов: трех дударей и двух трубачей. В числе их был и цыган. На голове его красовался большой ржавый шлем с тремя петушиными перьями. У пояса на тесемочке висела сабля без ножен. К босым ногам были привязаны огромные шпоры. Усердно надувая щеки, трубил он на своем кларнете.
Все слушали с удовольствием. Когда песню повторили, кто-то из лейтенантов запел глубоким голосом:
Небо голубое, лес покрыт листвою.
Конь мой белоногий, дай вскочу в седло я.
Вновь пущу оружье в дело боевое,
Чтоб меня все турки поминали, воя.
Лейтенант был статный парень с холеными усами. Усы торчали у него в разные стороны двумя стрелами. Даже сзади можно было его узнать.
— А кто этот лейтенант? — спросил Гергей, склонившись к Добо.
— Иов Пакши, младший брат капитана Комаромской крепости.
— Хорошо поет!
— И должно быть, храбрый малый. Кто любит петь, тот и дерется храбро.
— А тот молодой человек, с огненным взглядом и закрученными усами?
— Пишта Будахази, офицер. Шесть конников привел с собой.
— Видно, что прирожденный воин. А тот подальше, с густой бородой, что тянется сейчас за кубком?
— Ференц Бай, офицер. Пять конников привел. Тоже славный малый.
— А этот молодцеватый паренек с шелковым платком на шее, рядом с эгерским горожанином?
— Пишта Фекете, офицер. Шесть конников привел.
— Да, верно, ведь я же беседовал с ним.
Лейтенанту Пакши хотелось спеть и второй куплет песни, да слова вылетели из памяти. Дудари ждали, когда он начнет.
Вдруг кто-то крикнул:
— Да здравствует наш священник!
— Да здравствует старейший в нашем войске! — крикнул Золтаи.
Цецеи весело возразил:
— Может, прадед твой старейший, а я еще совсем не старый!
— Да здравствует самый молодой защитник крепости! — гаркнул Пете.
Тут уж и Криштоф Тарьяни взял в руки кубок и, зардевшись, чокнулся с гостями.
— Да здравствует тот турок, — крикнул Гергей, — которому мы первому вышибем зубы!
Все захохотали, и каждый чокнулся с соседом.
С места поднялся румяный эгерский дворянин. Он откинул с правого плеча синий плащ с большим воротником, разгладил усы в обе стороны, пригладил чуб и сказал:
— Да здравствует тот, кто первый сложит голову за Эгер!
Гордым и серьезным взглядом посмотрел он вокруг и, ни с кем не чокнувшись, осушил бокал до дна.
Вряд ли думал он, что пьет за самого себя.
Стрелки больших стоячих часов показывали одиннадцать. Вошел караульный и, остановившись в дверях, доложил:
— Господин капитан, турки уже в Макларе.
— Только передовые части, сын мой.
— Нет, побольше, господин капитан. Они лавой идут при лунном свете, а позади в поле видно множество шатров и огней.
— Ну, стало быть, завтра они будут здесь, — сказал Добо, кивнув головой.
Он отпустил караульного, сказав, что до утра можно не являться с новыми донесениями, и встал. Это означало, что пора расходиться.
Мекчеи увлек в угол зала Гергея, Фюгеди, Пете и Золтаи. Он перекинулся с ними несколькими словами, затем поспешно подошел к Добо и, звякнув шпорами, сказал:
— Господин капитан, двести человек готовы выехать ночью.
— Куда это, к лешему?
— В Маклар.
— В Маклар?
— Пожелать туркам спокойной ночи.
Добо весело пригладил левый ус и отошел к оконной нише, куда за ним последовал и Мекчеи.
— Что ж, Пишта, не возражаю. Такая вылазка ободрит народ в крепости.
— И я подумал так же.
— Когда охота биться — и сабля здорово берет. Но я тебя не пущу.
Мекчеи огорчился.
Добо спокойно взглянул на него.
— Ты ведь точно бык — на любое дерево налетаешь. И, смотри, когда-нибудь сломишь рога. А тебе надобно голову беречь. Если моя голова упадет, пусть хоть твоя цела останется. Это я говорю только тебе. Борнемисса и остальные могут ехать. Гергей осторожнее тебя — пусть он встряхнет хорошенько турецкие передовые отряды. Позови его сюда.
Гергей мигом очутился возле Добо.
— Что ж, Гергей, можешь ехать, — сказал Добо, — только возьми с собой не двести, а восемьдесят — девяносто человек. Хватит и этого. Вы ударите внезапно, вызовете смятение. И тотчас летите обратно. Да смотри, чтоб ни один не погиб!
Подошли и другие офицеры.
— Господин капитан, разрешите и мне.
— Всем ехать нельзя. Я поручаю это дело Борнемиссе. Пусть выберет троих. А тот, кого не возьмут, должен помнить о присяге: беспрекословное подчинение.
— Пете, Золтаи, Фюгеди! — перечислил тоном приказа Гергей.
Пишта Фекете взглянул на него с такой мольбой, что Гергей добился разрешения взять и его.
— Пиште Фекете я уже давеча обещал.
— Господин капитан, — умоляющим тоном произнес юный Тарьяни, — разрешите и мне поехать!
Добо снова пригладил усы.
— Ладно уж, так и быть. Только держись все время около господина лейтенанта Гергея! — И шутя добавил: — Смотри, если тебя убьют, не смей показываться мне на глаза!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Каждый завязал беседу со своим соседом, и зал наполнился веселым гомоном.
Добо тоже оживился, чокался то с одним, то с другим соседом. Он протянул кубок Гергею, а когда священник пересел побеседовать с Пете, поманил Гергея рукою.
— Сын мой, сядь сюда.
И как только Гергей сел рядом с ним, Добо сказал:
— Я хочу потолковать с тобой о сыновьях Терека. Я им тоже написал, да, как видишь, зря.
— Да, — ответил Гергей, поставив свой кубок, — думаю, что нам не дождаться их. Янчи предпочитает биться с турком в чистом поле. А Фери не поедет так далеко, он не покинет Задунайщину.
— Правда, что Балинт Терек умер?
— Да, умер, бедняга, несколько месяцев назад. Только смерть освободила его от оков.
— Намного ли он пережил жену?
— На несколько лет. Жена его умерла, когда мы вернулись из Константинополя. Мы как раз к ее похоронам прибыли в Дебрецен.
— Добрая была женщина, — сказал Добо, задумчиво кивая головой, и потянулся за кубком, будто желая помянуть покойницу.
— Да, таких не часто встретишь, — сказал Гергей, вздохнув, и тоже потянулся за чарой.
Они молча чокнулись. Быть может, оба думали, что добрая женщина видит с небесных высот, как они осушают чару в ее память.
— А Зрини? — спросил Добо. — Я написал и ему, чтобы приезжал в Эгер.
— Он приехал бы, да только уже несколько месяцев ходят слухи, будто боснийский паша готовится выступить в поход против него. В феврале я беседовал с дядей Миклошем в Чакторне. Он уже и тогда знал, что на Темешвар, Солнок и Эгер идет большая турецкая рать. Еще попросил, чтобы я написал для него письмо королю.
— Не пойму, куда девался Лукач. Давно пора ему вернуться. — Лицо Добо омрачилось. — Да и лазутчику Варшани тоже пора прибыть с донесением.
Перед дверями заиграли дудки и трубы:
Мишка-франт свалился в воду.
Панни ждет его у брода.
Казалось, будто всем влили новую кровь. По знаку Добо оруженосец впустил музыкантов: трех дударей и двух трубачей. В числе их был и цыган. На голове его красовался большой ржавый шлем с тремя петушиными перьями. У пояса на тесемочке висела сабля без ножен. К босым ногам были привязаны огромные шпоры. Усердно надувая щеки, трубил он на своем кларнете.
Все слушали с удовольствием. Когда песню повторили, кто-то из лейтенантов запел глубоким голосом:
Небо голубое, лес покрыт листвою.
Конь мой белоногий, дай вскочу в седло я.
Вновь пущу оружье в дело боевое,
Чтоб меня все турки поминали, воя.
Лейтенант был статный парень с холеными усами. Усы торчали у него в разные стороны двумя стрелами. Даже сзади можно было его узнать.
— А кто этот лейтенант? — спросил Гергей, склонившись к Добо.
— Иов Пакши, младший брат капитана Комаромской крепости.
— Хорошо поет!
— И должно быть, храбрый малый. Кто любит петь, тот и дерется храбро.
— А тот молодой человек, с огненным взглядом и закрученными усами?
— Пишта Будахази, офицер. Шесть конников привел с собой.
— Видно, что прирожденный воин. А тот подальше, с густой бородой, что тянется сейчас за кубком?
— Ференц Бай, офицер. Пять конников привел. Тоже славный малый.
— А этот молодцеватый паренек с шелковым платком на шее, рядом с эгерским горожанином?
— Пишта Фекете, офицер. Шесть конников привел.
— Да, верно, ведь я же беседовал с ним.
Лейтенанту Пакши хотелось спеть и второй куплет песни, да слова вылетели из памяти. Дудари ждали, когда он начнет.
Вдруг кто-то крикнул:
— Да здравствует наш священник!
— Да здравствует старейший в нашем войске! — крикнул Золтаи.
Цецеи весело возразил:
— Может, прадед твой старейший, а я еще совсем не старый!
— Да здравствует самый молодой защитник крепости! — гаркнул Пете.
Тут уж и Криштоф Тарьяни взял в руки кубок и, зардевшись, чокнулся с гостями.
— Да здравствует тот турок, — крикнул Гергей, — которому мы первому вышибем зубы!
Все захохотали, и каждый чокнулся с соседом.
С места поднялся румяный эгерский дворянин. Он откинул с правого плеча синий плащ с большим воротником, разгладил усы в обе стороны, пригладил чуб и сказал:
— Да здравствует тот, кто первый сложит голову за Эгер!
Гордым и серьезным взглядом посмотрел он вокруг и, ни с кем не чокнувшись, осушил бокал до дна.
Вряд ли думал он, что пьет за самого себя.
Стрелки больших стоячих часов показывали одиннадцать. Вошел караульный и, остановившись в дверях, доложил:
— Господин капитан, турки уже в Макларе.
— Только передовые части, сын мой.
— Нет, побольше, господин капитан. Они лавой идут при лунном свете, а позади в поле видно множество шатров и огней.
— Ну, стало быть, завтра они будут здесь, — сказал Добо, кивнув головой.
Он отпустил караульного, сказав, что до утра можно не являться с новыми донесениями, и встал. Это означало, что пора расходиться.
Мекчеи увлек в угол зала Гергея, Фюгеди, Пете и Золтаи. Он перекинулся с ними несколькими словами, затем поспешно подошел к Добо и, звякнув шпорами, сказал:
— Господин капитан, двести человек готовы выехать ночью.
— Куда это, к лешему?
— В Маклар.
— В Маклар?
— Пожелать туркам спокойной ночи.
Добо весело пригладил левый ус и отошел к оконной нише, куда за ним последовал и Мекчеи.
— Что ж, Пишта, не возражаю. Такая вылазка ободрит народ в крепости.
— И я подумал так же.
— Когда охота биться — и сабля здорово берет. Но я тебя не пущу.
Мекчеи огорчился.
Добо спокойно взглянул на него.
— Ты ведь точно бык — на любое дерево налетаешь. И, смотри, когда-нибудь сломишь рога. А тебе надобно голову беречь. Если моя голова упадет, пусть хоть твоя цела останется. Это я говорю только тебе. Борнемисса и остальные могут ехать. Гергей осторожнее тебя — пусть он встряхнет хорошенько турецкие передовые отряды. Позови его сюда.
Гергей мигом очутился возле Добо.
— Что ж, Гергей, можешь ехать, — сказал Добо, — только возьми с собой не двести, а восемьдесят — девяносто человек. Хватит и этого. Вы ударите внезапно, вызовете смятение. И тотчас летите обратно. Да смотри, чтоб ни один не погиб!
Подошли и другие офицеры.
— Господин капитан, разрешите и мне.
— Всем ехать нельзя. Я поручаю это дело Борнемиссе. Пусть выберет троих. А тот, кого не возьмут, должен помнить о присяге: беспрекословное подчинение.
— Пете, Золтаи, Фюгеди! — перечислил тоном приказа Гергей.
Пишта Фекете взглянул на него с такой мольбой, что Гергей добился разрешения взять и его.
— Пиште Фекете я уже давеча обещал.
— Господин капитан, — умоляющим тоном произнес юный Тарьяни, — разрешите и мне поехать!
Добо снова пригладил усы.
— Ладно уж, так и быть. Только держись все время около господина лейтенанта Гергея! — И шутя добавил: — Смотри, если тебя убьют, не смей показываться мне на глаза!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143