— А о моем возлюбленном супруге вы, ваша милость, ничего не слышали?
И вдруг она залилась слезами.
Добо покачал головой.
— Покуда этот султан не помрет…
Голова хозяйки поникла.
Добо стукнул кулаком по столу.
— Доколе же султан жить собрался? Лиходеи-тираны никогда не умирают в честной старости. Так учит история. Впрочем… Я думаю, что если бы нам попался в плен какой-нибудь паша с большим бунчуком, на него обменяли бы нашего господина.
Госпожа Терек печально покачала головой.
— Не верю, Добо. Моего мужа держат в плену не как заложника, а как льва: боятся его. Чего только не обещала я за Балинта! — продолжала она скорбно. — Я сказала: возьмите все наше добро, все золото, серебро. Но деньги, какие я посылаю, паши кладут себе в карман и говорят, что ничего не могут добиться у султана.
— А может быть, паши не смеют и подступиться к нему?
Мекчеи облокотился на столик, стоявший у постели.
— А нельзя было бы как-нибудь его оттуда…
Добо вздернул плечами и сказал:
— Из Семибашенного замка? Ты, братец, никогда не слышал о Семибашенном замке?
— Слышал. Но я слышал и то, что нет ничего невозможного, если люди чего-нибудь крепко хотят.
— Милый дружок Мекчеи, — ответила с горестной улыбкой жена Балинта Терека, — как же вы могли подумать, что моего супруга и нас, осиротелых, не томит одно и то же великое желание! Не ходила я разве к королеве, к монаху, к будайскому паше? Не поползла ли я на коленях к королю Фердинанду? Об этом я не посмела даже написать моему возлюбленному супругу…
Бедная женщина захлебывалась от слез, и все умолкли, скорбно глядя на нее.
Хозяйка утерла глаза и обратилась к Тиноди.
— Шебек, — сказала она, силясь улыбнуться; лицо ее было влажно от слез, — неужто мы грустью будем угощать друзей нашего дома? Возьмите-ка лютню и спойте те песни, которые любил слушать мой супруг. Только его любимые песни пойте, Шебек… А мы закроем глаза и вообразим, будто он сидит среди нас.
Три года не звучала в доме лютня Тиноди. Мальчики радовались заранее.
Шебек вышел в свою комнату и принес оттуда инструмент, похожий на гитару.
Тихо, точно повествуя о чем-то, рассказывал он историю Юдифи, выводя мелодию на струнах лютни.
Это была утешительная песня. Под Олоферном все подразумевали султана. Но где же та Юдифь, которая отсечет ему голову?
Когда Тиноди дошел до середины песни, пальцы его заиграли вдруг иную мелодию, и он запел глубоким, мягким голосом другую песню:
Сегодня Венгрия, стеная, вопиет.
Веселья больше нет, венгерец не поет.
Ее сокровища врагам пошли в доход,
И стали пленниками множество господ.
Трепет мучительного волнения прошел среди сидевших. Даже у Добо на глазах выступили слезы.
— Могу я продолжать? — робко спросил Тиноди.
Хозяйка кивнула головой.
Тиноди спел о том, как турки заманили в свои сети господина Балинта и увели его в кандалах сперва в Нандорфехервар, а затем в Константинополь.
К концу песни Тиноди уже не пел, а только горестно шептал:
А здесь твоя жена и двое сыновей,
И молятся сейчас и плачут, глядя вдаль.
Сиротство горькое царит в семье твоей.
О, доля тяжкая, великая печаль!
И нету радости у верных слуг твоих,
И просят за тебя они в мольбах своих.
Одни скитаются, в помине нет других,
Но только появись — и снова встретишь их!
Тут уж и сам лютник залился слезами. Ведь и он был теперь несчастным скитальцем и больше всех оплакивал своего господина.
Дети, рыдая, прильнули к матери. Она прижала их к себе. Тиноди бросил лютню и припал головой к столу.
Так прошло несколько минут в скорбном молчании, потом заговорил Добо. Голос его звучал глухо и горестно:
— Зачем я не вольный человек! Я бы целого года не пожалел, а уж поехал бы в тот город и поглядел, на самом ли деле так крепка эта тюрьма.
Мекчеи вскочил и крикнул:
— Я вольный человек! И клянусь всевышним, я поеду туда! Поеду непременно! И если удастся, то хоть ценой жизни, а освобожу Балинта Терека!
Вскочил и Гергей.
— Я поеду с тобой! Ради своего отца и господина я пробьюсь через все преграды!
— Матушка, — сказал потрясенный Янош Терек, — разве могу я остаться дома, если нашелся человек, который хочет освободить моего отца?
— Безумие! — пролепетала мать.
— Безумие или нет, — воскликнул, горячась, Мекчеи, — но я сделаю то, что сказал!
Тиноди встал и промолвил:
— Я тоже пойду с тобой. Пусть рука моя немощна, но, быть может, голова моя будет вам в помощь.
Хозяйка замка встряхнула головой.
— Что вы затеяли? Да где ж вам сделать то, чего не могли сделать два короля и поистине королевский выкуп!
— Вы правы, сударыня, — согласился Добо, к которому возвратилось его обычное спокойствие, — ни деньгами, ни уловками тут не помочь Только доброе желание султана может расторгнуть узы рабства.
— Но у султана такое доброе желание может и не возникнуть никогда! — ответил Мекчеи, вспыхнув.
На другое утро Добо тронулся в путь. Удерживать гостя не стали, зная, что у него каждый час на счету. Мекчеи остался в замке.
Он позвал Гергея к себе в комнату.
— После вчерашнего разговора я решил так: выспимся, а там посмотрим. Утро вечера мудренее. Решил я так не из-за себя. Я-то, сколько бы ни спал, все равно не изменю решения — проберусь на турецкую землю, пес ее побери!
— И я с тобой! — ответил Гергей.
— Ведь если уж на то пошло, мы сейчас здесь, дома, не воюем. А там, кто его знает, может, и найдем какую-нибудь лазейку.
— А потерпим поражение — тоже стыда не будет. Главное — попытаться. Кто пытается — тому и удается. А кто не пытается…
— Надо попытать и невозможное. Чем черт не шутит! Но скажи: Тиноди тоже возьмем с собой?
— Как хочешь.
— А Янчи?
— Наша госпожа все равно его не отпустит.
— Что ж, тогда поедем вдвоем. Тиноди пусть останется дома.
— Как хочешь.
— Мы ведь свои головы ставим на карту. Жаль было бы старика. Он сейчас один из самых нужных людей в нашей стране. Ему сам бог велел скитаться и разжигать в сердцах угасающий огонь. Он изливает в песнях всю скорбь нашего народа.
Янчи Терек приоткрыл дверь. На голове у него была широкополая дебреценская войлочная шляпа. Он был в желтых замшевых шароварах и желтых башмаках. В руке он держал хлыст для верховой езды.
Мекчеи только кинул взгляд на Янчи, потом, словно продолжая какой-то рассказ, улыбнулся и махнул рукой.
— Рыжий заяц! А еще жениться вздумал! — И, обернувшись к Янчи, пояснил: — Ты не знаешь его. Впрочем, Гергей, может быть, и рассказывал о нем.
— О ком? — равнодушно спросил Янчи.
— Об Адаме Фюрьеше.
— И на ком же он женится? — спросил Гергей с улыбкой.
— На дочери одного старика с деревянной рукой.
Вся кровь отхлынула от лица Гергея.
— На Эве Цецеи?
— Да-да. Ты что, знаком с нею?
Гергей с каменным лицом уставился на Мекчеи.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143