Священник не отвечал, равнодушно глядя на турка.
— Когда повесишь меня, — продолжал Юмурджак, — выкопай яму под этим деревом и похорони так, чтоб я сидел в могиле. Поверни меня лицом к Мекке. Туда, к востоку. Сделай это за мои деньги.
Больше он не проронил ни слова. Молча ждал, когда накинут ему петлю на шею.
— Юмурджак, — заговорил священник, — я слышал вчера, как ты сказал, что мать твоя была венгеркой…
— Да, — ответил турок, и взгляд его оживился.
— Стало быть, ты наполовину венгр?
— Да.
— Тебя в детстве похитили турки?
— Ты угадал, господин.
— А где?
Турок вздернул плечами, уставился в пространство.
— Я уже забыл.
— Сколько тебе лет было тогда?
— Я был совсем маленьким.
— Отца своего не помнишь?
— Нет.
— И не помнишь, как тебя звали?
— Не помню.
— И никаких имен с детских лет не припомнишь?
— Нет.
— Странно, что ты не забыл венгерский язык.
— В янычарском училище было много венгерских мальчиков.
— А ты не знал мальчика по имени Имре? Имре Шомоди. Из селения Лак.
— Что-то не припомню…
— Круглолицый, черноглазый, пухленький мальчик. Ему еще пяти лет не исполнилось, когда его похитили. На левой груди у него родинка в виде трилистника — такая же, как у меня.
Священник раскрыл рубаху на груди: пониже левого плеча показались три родинки, слитые наподобие трилистника.
— Я знаю этого мальчика, — сказал турок, — и родинку эту видел у него не раз, когда мы умывались. Только теперь его зовут иначе, по-турецки — не то Ахмедом, не то Кубатом.
— А вы не вместе бываете с ним в походах?
— Когда вместе, а когда и нет. Сейчас он в Персии воюет.
Священник пристально поглядел на турка.
— Врешь!
Он внимательно смотрел на зашнурованные кожаным шнурком красные башмаки янычара, словно размышлял, почему именно порвался башмак на левой ноге и как раз на носке.
— Гад! — бросил священник с презрением. — Ты в самом деле достоин того, чтоб я тебя убил!
Турок пал на колени.
— О господин, пощади, помилуй! Возьми все, что есть у меня, сделай своим рабом! Буду служить тебе покорно, верно, как преданный пес.
— Вопрос только в том — человек ты или дикий зверь? Освобожу тебя, а кто поручится, что ты не будешь снова грабить и убивать моих несчастных соотечественников?
— Пусть аллах обратит на меня все бичи своего гнева, если я еще хоть раз в жизни возьму оружие в руки!
Священник покачал головой.
Турок продолжал:
— Клянусь тебе самой страшной клятвой, какую только может принести турок!
Священник скрестил руки на груди и посмотрел в глаза своему пленнику.
— Юмурджак, ты говоришь со мной, стоя на коленях у порога смерти, и меня же почитаешь глупцом? Думаешь, я не знаю, что гласит Коран о клятве, данной гяуру?
На лбу у турка выступил пот.
— Так потребуй что-нибудь от меня, господин! Скажи, что ты хочешь, — я все выполню.
Священник раздумывал, подперев рукой подбородок, и наконец промолвил:
— У каждого турка есть амулет, который защищает его в боях и приносит счастье.
Турок опустил голову.
— Деньги твои мне не нужны, — сказал священник. — Дай мне свой амулет.
— Возьми, — пробормотал турок. — Он на шее у меня висит. Просунь руку под поддевку.
Янычар поднял голову. Священник нашел амулет, зашитый в синий шелковый мешочек, сорвал его с золотой цепочки, сунул себе в карман. Затем встал позади турка и разрезал веревку, крепкими узлами стягивавшую ему руки и ноги.
Турок стряхнул веревки с рук и внезапно обернулся. Взгляд его желтых, как у тигра, горящих глаз обжег отца Габора.
Но тот уже держал копье наперевес и улыбался.
— Ну-ну, Юмурджак! Смотри, нос себе не уколи!
Юмурджак отпрянул от него и, весь пылая лютой ненавистью, отступал все дальше и дальше. Отойдя шагов на двадцать, он крикнул насмешливо:
— Так знай же, глупый гяур, кто был в твоих руках! Я сын прославленного Яхья-паши Оглу Мохамеда! Ты мог бы получить за меня целые мешки золота.
Священник не ответил. Он кинул копье на телегу. Лицо его выражало презрение.
14
Солнце уже погрузилось за край неба, когда отец Габор сел в свою повозку и выехал на большак.
Вдали еще виднелись последние телеги обоза невольников, направлявшегося вниз, к Печу. Но отец Габор подумал, что туда поехали лишь некоторые из его сотоварищей, а остальные двинулись на север.
Дорогу к дому он знал. Да, впрочем, путь по большаку был только один: из Печа через Капошвар в Секешфехервар и оттуда на Буду. Но отец Габор решил доехать только до Лака, до замка Пала Бакича, свернуть по узкой проселочной дороге на запад и направиться к озеру Балатон. Там на опушке березовой рощи раскинулось его родное селение. Как же обрадуются и удивятся прихожане, увидев, что он спасся!
Отец Габор сошел с телеги и подвязал колеса. Весело похлопал коней по мордам и стал спускаться по склону.
Но большак был загражден отрядом Добо.
— Ты зачем повернул обратно? — спросил отца Габора один из солдат, признав в нем только что освобожденного невольника.
Священник не понял вопроса.
— Турки идут! — объяснил ему солдат. — Мы их подстерегаем. Поворачивай обратно и гони скорее в Печ, вслед за остальными.
— Стой, милый мой! — крикнул Добо и подъехал к отцу Габору. — Ты из какой деревни?
— Из Кишхиды, — ответил священник.
— Возле Балатона?
— Да.
— Так вот о чем я тебя попрошу: возьми с собой этого парнишку и, как только представится возможность, переправь в Сигетвар к Балинту Тереку.
— С удовольствием, — ответил священник.
— Боюсь, как бы здесь не случилось с ним какой-нибудь беды, — объяснил Добо. — Мы решили разогнать большой отряд турок. Мальчика могут ранить.
Герге смущенно посмотрел на Добо.
— Меня матушка будет искать.
— Не будет, сынок. Она знает, куда ты поехал.
Священник повернул лошадей.
— Со мной сядешь? — спросил он Герге. — Или верхом поедешь?
— Верхом, — ответил мальчик, все еще глядя на Добо.
Он хоть и знал, что тут готовится кровавая битва, однако подле Добо не испытывал никакого страха. В сражении будут убивать? Ну что ж, ведь турки не люди, а дикие звери, грабители, разоряющие страну. Он уже ненавидел их всей своей детской душой.
— Благослови тебя господь, мой маленький витязь, — сказал ему Добо на прощанье. — Я знаю, тебе хочется сражаться вместе с нами. Но ведь у тебя еще и сапог нет. Так что поезжай-ка ты с отцом Габором, а через несколько дней мы встретимся.
Отец Габор развязал колеса телеги и хлестнул лошадей.
Герге печально затрусил вслед за повозкой.
15
Когда проезжали мимо Печской крепости, уже совсем смеркалось.
На ночлег там не остановились — священнику хотелось к утру быть дома.
Большой Мечек им пришлось объехать стороной.
Перед полуночью выглянула луна, и наши путники поехали быстрей по глинистой проселочной дороге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143