Его можно было принять и за барина и за цыгана. Он не отвечал ни на какие вопросы. От левого уха через всю щеку тянулся у него алый шрам. Странный запах исходил от него: так пахнет пороховой дым. Второй — тот крестьянин, которого вели на одной цепи со священником. Он смотрел на все широко раскрытыми глазами, словно удивлялся. Голова его свесилась на грудь, будто она была тяжелее, чем у других людей. Да и правда, голова у него была огромная.
Невольники ели паприкаш из баранины и тихо беседовали меж собой. Толковали о том, как бы освободиться от турок.
— Да никак, — сказал вдруг большеголовый крестьянин и, положив ложку, вытер губы рукавом рубахи. — Я-то знаю, — я уже однажды помучился в рабстве. Десять лет жизни у меня пропало.
— И что же, вас домой отпустили?
— Какое там отпустили!
— Так как же вы освободились?
— Как? А так — задаром, без выкупа. Привезли меня раз в Белград, и оттуда я удрал — переплыл Дунай.
— Каково же в рабстве-то? — спросил шестнадцатилетний парнишка со светлыми водянистыми глазами.
— Что ж, братец, нельзя сказать, чтобы там меня жареным и цыплятами кормили.
— А вы у богатого служили? — спросил кто-то из-под телеги.
— У самого султана.
— У султана? Кем же вы служили у султана?
— Главным чистильщиком.
— Каким это главным чистильщиком? Что же вы у него чистили?
— Конюшню.
Невольники рассмеялись, потом снова понурились.
— А с женщинами как обращаются? — спросила черноволосая молодица.
Крестьянин пожал плечами.
— Тех, кто помоложе, замуж берут — становятся турецкими женами. Но больше все служанками.
— А как обращаются с ними?
— Да с кем как!
— Зверствуют?
— Когда как.
— Бьют женщин? Правда, что они очень бьют женщин?
Священник встал.
— Стало быть, дорогу вы знаете?
— Лучше б я ее не знал!
Поставив ногу на ступицу колеса телеги, священник при отсветах костра пристально разглядывал широкое, гладкое кольцо кандалов, охватывающее щиколотку. На нем были выцарапаны значки. Это были записи какого-то невольника: страдания долгого пути, изложенные в двадцати словах.
Священник прочел:
— «От Нандорфехервара до Хизарлика один день. Потом Баратина…»
— Нет, — заметил крестьянин, — до Баратины пять привалов.
— Значит, эти пять крестов означают пять привалов. Стало быть, пять стоянок.
— «Затем следует Алопница…»
Крестьянин кивнул.
— «Потом Ниш…»
— Это уже Сербия, — вздохнул крестьянин, обняв свои колени. — Там растет этот… как его? Рысь, что ли…
— Рысь? — удивилась одна из женщин.
Крестьянин не ответил.
Священник продолжал рассматривать насечки на кандалах.
— «Потом следует Кури-Кемце…»
— Там много скорпионов.
— «Шаркеви…»
— Там три мельницы работают. Чтоб у них в запруде вода пересохла!
— «Цариброд…»
— Вот где меня исколошматили. Ртом и носом хлынула кровь. И голову рассекли.
— А за что? — спросили сразу несколько человек.
— За то, что я разбил кандалы на ногах. Вот за что!
— «Драгоман…» — читал священник.
— Это уже в Болгарии, — сказал крестьянин. — Оттуда мы приедем в Софию. А в Софии башен видимо-невидимо. Большой город!
Священник, послюнив палец, тер кандалы.
— «Иктыман…»
— Там девушка одна померла, бедняжка.
— «Капидервен…»
— Снегу там… Даже летом и то снег лежит в горах.
— «Позарки», что ли?
— Да, да, Позарки, чтоб они провалились! В Позарках мы ночевали в овчарне, и крысы бегали по нашим головам.
— «Филиппе…»
— Это тоже город. Чтоб он сквозь землю провалился! Да только чтоб ночью, когда все в сборе и спят под кровом.
— «Каладан…»
— Там продали моего дружка. Чтоб их проказа изъела!
— «Узонкова…»
— Фруктовых садов там пропасть. Место хорошее. Одна женщина подарила нам в Узонкове две корзины яблок.
— «Харманлы…»
— Там один знатный турок купил Антала Давидку. А сперва меня торговал.
— «Мустафа-Паша-Кепрю…»
— Там наведен огромный каменный мост. Чтоб ему треснуть пополам!
— «Адрианополь…»
— Большой вонючий город. Там водятся громадные твари — слуны.
Невольники удивились:
— С луны?
— Да вот, — ответил крестьянин, — живая скотина, этакая громадная, не меньше груженого воза, а то и больше. Голая, как буйвол. А нос у него не хуже хвоста у иной скотины. Как начнут его мухи кусать, так он носом спину себе чешет.
— «Чорлу…»
— Там мы увидим море!
Невольники вздохнули. Иные закрыли лицо руками, другие уставились в темноту глазами, полными слез.
5
Заговорил человек, пропахший порохом и со шрамом на лице.
— Земляки, — сказал он, понизив до шепота свой грубый голос, — освободите меня, и я всех вас отобью от турок.
Невольники взглянули на него. Говоривший искоса посмотрел на турок и продолжал еще тише:
— Я знатный человек. У меня два замка, дружина и деньги. Так вот, когда я буду сидеть вон там, возле пятой телеги, вы нарочно поднимите шум и затейте свару.
Крестьянин, уже побывавший в рабстве, пожал плечами.
— Изобьют нас, да и вас тоже.
— Как ваше имя, сударь? — спросил священник.
— Мое имя Раб, — нехотя ответил человек со шрамом на лице.
Он поднялся, проковылял несколько шагов по направлению к туркам, потом сел и, прищурившись, стал рассматривать людей, освещенных пламенем костра.
— Подумаешь, знатный человек! — махнул рукой один из невольников. — Цыган какой-нибудь, а может, и палач.
При слове «палач» Герге вздрогнул и с ужасом уставился на незнакомца. Своим детским умом он понял так, что этот человек — цыганский палач.
— Эх, была бы у нас разрыв-трава! — вздохнул Гашпар, парень, которому кандалами натерло ногу. Он примостился возле самого колеса телеги.
Невольники сидели в печальном раздумье. Гашпар продолжал:
— От разрыв-травы любые кандалы спадают.
Янычары вдруг оживились и с радостными криками сгрудились вокруг одного бочонка. Они обнаружили в нем сладкое вино. Бочонок подкатили к костру, и турки, причмокивая, стали потягивать вино.
— Да здравствует Венгрия! — заорал Юмурджак и, подняв чару, показал ее невольникам. — Да здравствует Венгрия, чтоб турок мог пить до самой смерти!
— Откуда ты знаешь венгерский язык? — спросил человек со шрамом на лице, недавно назвавший себя Рабом.
— А тебе какое дело? — небрежно ответил Юмурджак и засмеялся.
В небе уже зажглись звезды, поднялась луна. Вокруг деревьев, осыпанных росой, жужжали майские жуки.
Невольники легли на траве, уснули и в сновидениях продолжали искать пути к освобождению. Заснул и священник, положив руку под голову, — видно, привык спать на подушке. Цыган спал, скрестив руки на груди и широко раскинув ноги. Все забылись глубоким сном. Только Гашпар вздохнул еще раз жалобно и сонным голосом сказал:
— Не видать мне больше прекрасного Эгера!
Герге тоже задремал, подложив ладошки под загорелую щеку и уткнувшись головенкой в торчащий угол перины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Невольники ели паприкаш из баранины и тихо беседовали меж собой. Толковали о том, как бы освободиться от турок.
— Да никак, — сказал вдруг большеголовый крестьянин и, положив ложку, вытер губы рукавом рубахи. — Я-то знаю, — я уже однажды помучился в рабстве. Десять лет жизни у меня пропало.
— И что же, вас домой отпустили?
— Какое там отпустили!
— Так как же вы освободились?
— Как? А так — задаром, без выкупа. Привезли меня раз в Белград, и оттуда я удрал — переплыл Дунай.
— Каково же в рабстве-то? — спросил шестнадцатилетний парнишка со светлыми водянистыми глазами.
— Что ж, братец, нельзя сказать, чтобы там меня жареным и цыплятами кормили.
— А вы у богатого служили? — спросил кто-то из-под телеги.
— У самого султана.
— У султана? Кем же вы служили у султана?
— Главным чистильщиком.
— Каким это главным чистильщиком? Что же вы у него чистили?
— Конюшню.
Невольники рассмеялись, потом снова понурились.
— А с женщинами как обращаются? — спросила черноволосая молодица.
Крестьянин пожал плечами.
— Тех, кто помоложе, замуж берут — становятся турецкими женами. Но больше все служанками.
— А как обращаются с ними?
— Да с кем как!
— Зверствуют?
— Когда как.
— Бьют женщин? Правда, что они очень бьют женщин?
Священник встал.
— Стало быть, дорогу вы знаете?
— Лучше б я ее не знал!
Поставив ногу на ступицу колеса телеги, священник при отсветах костра пристально разглядывал широкое, гладкое кольцо кандалов, охватывающее щиколотку. На нем были выцарапаны значки. Это были записи какого-то невольника: страдания долгого пути, изложенные в двадцати словах.
Священник прочел:
— «От Нандорфехервара до Хизарлика один день. Потом Баратина…»
— Нет, — заметил крестьянин, — до Баратины пять привалов.
— Значит, эти пять крестов означают пять привалов. Стало быть, пять стоянок.
— «Затем следует Алопница…»
Крестьянин кивнул.
— «Потом Ниш…»
— Это уже Сербия, — вздохнул крестьянин, обняв свои колени. — Там растет этот… как его? Рысь, что ли…
— Рысь? — удивилась одна из женщин.
Крестьянин не ответил.
Священник продолжал рассматривать насечки на кандалах.
— «Потом следует Кури-Кемце…»
— Там много скорпионов.
— «Шаркеви…»
— Там три мельницы работают. Чтоб у них в запруде вода пересохла!
— «Цариброд…»
— Вот где меня исколошматили. Ртом и носом хлынула кровь. И голову рассекли.
— А за что? — спросили сразу несколько человек.
— За то, что я разбил кандалы на ногах. Вот за что!
— «Драгоман…» — читал священник.
— Это уже в Болгарии, — сказал крестьянин. — Оттуда мы приедем в Софию. А в Софии башен видимо-невидимо. Большой город!
Священник, послюнив палец, тер кандалы.
— «Иктыман…»
— Там девушка одна померла, бедняжка.
— «Капидервен…»
— Снегу там… Даже летом и то снег лежит в горах.
— «Позарки», что ли?
— Да, да, Позарки, чтоб они провалились! В Позарках мы ночевали в овчарне, и крысы бегали по нашим головам.
— «Филиппе…»
— Это тоже город. Чтоб он сквозь землю провалился! Да только чтоб ночью, когда все в сборе и спят под кровом.
— «Каладан…»
— Там продали моего дружка. Чтоб их проказа изъела!
— «Узонкова…»
— Фруктовых садов там пропасть. Место хорошее. Одна женщина подарила нам в Узонкове две корзины яблок.
— «Харманлы…»
— Там один знатный турок купил Антала Давидку. А сперва меня торговал.
— «Мустафа-Паша-Кепрю…»
— Там наведен огромный каменный мост. Чтоб ему треснуть пополам!
— «Адрианополь…»
— Большой вонючий город. Там водятся громадные твари — слуны.
Невольники удивились:
— С луны?
— Да вот, — ответил крестьянин, — живая скотина, этакая громадная, не меньше груженого воза, а то и больше. Голая, как буйвол. А нос у него не хуже хвоста у иной скотины. Как начнут его мухи кусать, так он носом спину себе чешет.
— «Чорлу…»
— Там мы увидим море!
Невольники вздохнули. Иные закрыли лицо руками, другие уставились в темноту глазами, полными слез.
5
Заговорил человек, пропахший порохом и со шрамом на лице.
— Земляки, — сказал он, понизив до шепота свой грубый голос, — освободите меня, и я всех вас отобью от турок.
Невольники взглянули на него. Говоривший искоса посмотрел на турок и продолжал еще тише:
— Я знатный человек. У меня два замка, дружина и деньги. Так вот, когда я буду сидеть вон там, возле пятой телеги, вы нарочно поднимите шум и затейте свару.
Крестьянин, уже побывавший в рабстве, пожал плечами.
— Изобьют нас, да и вас тоже.
— Как ваше имя, сударь? — спросил священник.
— Мое имя Раб, — нехотя ответил человек со шрамом на лице.
Он поднялся, проковылял несколько шагов по направлению к туркам, потом сел и, прищурившись, стал рассматривать людей, освещенных пламенем костра.
— Подумаешь, знатный человек! — махнул рукой один из невольников. — Цыган какой-нибудь, а может, и палач.
При слове «палач» Герге вздрогнул и с ужасом уставился на незнакомца. Своим детским умом он понял так, что этот человек — цыганский палач.
— Эх, была бы у нас разрыв-трава! — вздохнул Гашпар, парень, которому кандалами натерло ногу. Он примостился возле самого колеса телеги.
Невольники сидели в печальном раздумье. Гашпар продолжал:
— От разрыв-травы любые кандалы спадают.
Янычары вдруг оживились и с радостными криками сгрудились вокруг одного бочонка. Они обнаружили в нем сладкое вино. Бочонок подкатили к костру, и турки, причмокивая, стали потягивать вино.
— Да здравствует Венгрия! — заорал Юмурджак и, подняв чару, показал ее невольникам. — Да здравствует Венгрия, чтоб турок мог пить до самой смерти!
— Откуда ты знаешь венгерский язык? — спросил человек со шрамом на лице, недавно назвавший себя Рабом.
— А тебе какое дело? — небрежно ответил Юмурджак и засмеялся.
В небе уже зажглись звезды, поднялась луна. Вокруг деревьев, осыпанных росой, жужжали майские жуки.
Невольники легли на траве, уснули и в сновидениях продолжали искать пути к освобождению. Заснул и священник, положив руку под голову, — видно, привык спать на подушке. Цыган спал, скрестив руки на груди и широко раскинув ноги. Все забылись глубоким сном. Только Гашпар вздохнул еще раз жалобно и сонным голосом сказал:
— Не видать мне больше прекрасного Эгера!
Герге тоже задремал, подложив ладошки под загорелую щеку и уткнувшись головенкой в торчащий угол перины.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143