Гергея все еще томила жажда, и он отхлебнул большой глоток.
Отняв кубок ото рта, он увидел Мекчеи. Тот знаком позвал его.
Они спустились в сад. Вечерняя мгла подернула кусты и деревья. Сюда почти не доносился шум со двора.
Мекчеи остановился под раскидистой сливой.
— Так вот, я поговорил с Эвой. Глаза у нее заплаканы. Она умоляла мать и отца не выдавать ее замуж за Фюрьеша, а подождать и выдать потом за тебя. Но родители ее совсем ослеплены блеском двора, добротой королевы и щедростью монаха Дердя — они утешали дочку тем, что в свое время тоже поженились не по любви, а все же привыкли друг к другу.
Гергей слушал, затаив дыхание, и каждое слово как будто впивал даже глазами.
— Потому Эва и плакала, — продолжал Мекчеи. — Она любит только тебя, это ясно.
— И обвенчается с Фюрьешем?..
— Вряд ли. Она говорит, что непременно хочет повидаться с тобой и переговорит с королевой.
— А почему она раньше не сказала ей?
— Ее не спрашивали. Королевы привыкли поступать как им заблагорассудится, зная, что никто не посмеет им перечить. К тому же и ты не подавал никаких признаков жизни. Девушка не знала даже, жив ты или умер.
— А если королева сочтет только Фюрьеша достойным женихом?
— Тогда завтра перед алтарем Эва скажет: «Нет!»
— Не может этого быть!
— Она на все решила отвечать «нет». Ох, и каша заварится! Королева, конечно, рассердится, и Эва вернется домой, в Буду. А со временем ты женишься на ней.
— Но ведь тогда ее уж ни за что не отдадут за меня.
— Отдадут. Да и к чему толковать о том, что и как будет через четыре года! Эва велела передать, что если не удастся прийти раньше, она прибежит сюда в полночь. Здесь есть какая-то теплица. Эва просила тебя ждать ее там. Сказала, что не ляжет, пока не поговорит с тобой.
Теплицу они нашли без труда. В ней горел факел, и три садовника, согнувшись, собирали салат и зеленый лук. Садовники поглядывали на пришельцев, но не сказали им ни слова, решив, что это обыкновенные зеваки.
Мекчеи огляделся.
— Вот что, Гергей: я сейчас уйду, а ты прикинься больным или пьяным. Ложись где-нибудь в уголке и жди невесту. Быть может, и я приду вместе с нею.
И Мекчеи ушел.
Гергею и в самом деле казалось, будто он пьян. То ли вино ударило ему в голову, то ли волнение. У него горела голова, горело яростью сердце, и он судорожно сжимал кулаки.
Он прошелся по дорожкам теплицы, среди лимонных, фиговых деревьев и кактусов. Все громче топая, беспокойно шагал взад и вперед. А потом вдруг выскочил из теплицы, надвинул шапку на глаза и, схватившись за эфес сабли, помчался во дворец.
— Где здесь комната родителей невесты? — расспрашивал он в коридорах.
Слуга, пробегавший у стенки с зеленым кувшином в руках — видно, по поручению какого-то высокопоставленного лица, — ответил ему:
— Да вон она, изволите ли видеть.
И он указал на белую дверь. Там, как и на всех дверях, висела черная дощечка, и на ней мелом было выведено имя занимавшего комнату гостя.
Старик Цецеи сидел за столом в одной рубашке. Перед ним и за его спиной горели по две восковые свечи. Половина лица у него была намылена. Жена брила его. Деревянная рука лежала около него на столе.
Войдя, Гергей поклонился обоим старикам, но не поцеловал им руку. Юноше пришлось выдержать их ледяные взгляды.
— Батюшка… — начал Гергей и, почувствовав, как не подходит сейчас это обращение, поправился: — Ваша милость! Не сердитесь, что я здесь. Я не на свадьбу приехал, меня здесь никто не увидит. И не для того я приехал, чтобы напомнить про то обещание, которое вы дали, когда я вызволил малышку Эву из лап турок…
— Что тебе надо? — накинулся на него Цецеи.
— Я хочу только почтительно спросить: знаете ли вы, что Вица не любит этого…
— Какое тебе дело! — вскипел старик. — Что ты здесь раскричался? Убирайся отсюда!
И глаза его горели, как раскаленные угли.
Гергей сложил руки.
— Вы родную дочь свою загубите!
— Как ты смеешь спрашивать с нас отчета! Негодяй! Крепостной холоп! — завопил старик. От ярости у него выступила пена на губах. — Вон отсюда!
Старик схватил со стола деревянную руку и хотел уж запустить ею в Гергея, но жена удержала его и обернулась к юноше.
— Иди отсюда, сынок! Не губи счастье нашей дочери. Вы еще дети и воображаете, что любите друг друга, но, посуди сам, этот молодой человек уже имеет чин лейтенанта…
— Я тоже буду лейтенантом!
— Когда-то ты еще будешь, а он уже лейтенант. Этот брак по душе королеве. Уйди отсюда, Христом-богом тебя прошу, не нарушай праздник!
— Убирайся! — заорал Цецеи.
Гергей с мольбой взглянул на его жену.
— Но ведь Фюрьеш — трусливый лизоблюд! Вица любит меня. Вица может быть счастлива только со мной! Вы разобьете ее сердце… Подождите немного, пока вам можно будет выдать ее за меня. Клянусь, что я буду достойным человеком!
На глазах его блестели слезы. Он упал на колени.
Старик вскочил со стула.
— Убирайся прочь, а не то я пинками выгоню тебя!
Гергей встал, встряхнул головой, точно его оса ужалила в нос.
— Господин Цецеи, — сказал он твердо и сурово, — с этой минуты я с вашей милостью незнаком. Я буду помнить только о том, что золотые монеты, на которых запеклась кровь моей матери, находятся на сохранении у вашей милости.
— Триста пятнадцать монет! — закричал старик. — Мать, отдай ему эти деньги. Отдай сейчас же, даже если у нас ничего не останется!
Сказав это, он сдернул с себя кожаный пояс и высыпал из него золото.
Жена его отсчитывала на столе деньги — наследство Гергея, вернее его военную добычу — и делала это с таким выражением лица, будто крысиные уши считала. Гергей рассовал монеты по карманам.
Несколько мгновений он еще помедлил, весь бледный смотрел на стариков и думал, не обязан ли он поблагодарить их за что-нибудь — ну хоть за то, что сберегли ему деньги. Но ведь не для него, а для своей дочери они берегли! Он молча поклонился и вышел.
Как лунатик побрел он по коридору. На повороте столкнулся с каким-то пузатым человеком.
— Прошу прощенья!
Он прижался к стене, уступая дорогу другому господину, который шел с кем-то, важно закинув голову.
И как раз в эту минуту Гергей прочел на противоположных дверях фамилию Мекчеи.
Он вошел в комнату. Там не было никого. На столе горела свеча.
Гергей бросился на постель, и слезы хлынули у него из глаз, будто он хрену понюхал. Почему он плакал? Он и сам не знал. В кармане полно денег. С этого часа он вольный человек и сам себе господин. И все же юноша чувствовал себя покинутым сиротой.
Сколько оскорблений, сколько презрения пришлось ему вынести!
«Окаянный старик! Да что ж, у тебя и сердце деревянное?»
Веселые звуки рога огласили дворец — гостей приглашали к ужину.
В коридорах отворялись и захлопывались двери, по мраморным плитам застучали дамские, каблучки, зазвенели шпоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Отняв кубок ото рта, он увидел Мекчеи. Тот знаком позвал его.
Они спустились в сад. Вечерняя мгла подернула кусты и деревья. Сюда почти не доносился шум со двора.
Мекчеи остановился под раскидистой сливой.
— Так вот, я поговорил с Эвой. Глаза у нее заплаканы. Она умоляла мать и отца не выдавать ее замуж за Фюрьеша, а подождать и выдать потом за тебя. Но родители ее совсем ослеплены блеском двора, добротой королевы и щедростью монаха Дердя — они утешали дочку тем, что в свое время тоже поженились не по любви, а все же привыкли друг к другу.
Гергей слушал, затаив дыхание, и каждое слово как будто впивал даже глазами.
— Потому Эва и плакала, — продолжал Мекчеи. — Она любит только тебя, это ясно.
— И обвенчается с Фюрьешем?..
— Вряд ли. Она говорит, что непременно хочет повидаться с тобой и переговорит с королевой.
— А почему она раньше не сказала ей?
— Ее не спрашивали. Королевы привыкли поступать как им заблагорассудится, зная, что никто не посмеет им перечить. К тому же и ты не подавал никаких признаков жизни. Девушка не знала даже, жив ты или умер.
— А если королева сочтет только Фюрьеша достойным женихом?
— Тогда завтра перед алтарем Эва скажет: «Нет!»
— Не может этого быть!
— Она на все решила отвечать «нет». Ох, и каша заварится! Королева, конечно, рассердится, и Эва вернется домой, в Буду. А со временем ты женишься на ней.
— Но ведь тогда ее уж ни за что не отдадут за меня.
— Отдадут. Да и к чему толковать о том, что и как будет через четыре года! Эва велела передать, что если не удастся прийти раньше, она прибежит сюда в полночь. Здесь есть какая-то теплица. Эва просила тебя ждать ее там. Сказала, что не ляжет, пока не поговорит с тобой.
Теплицу они нашли без труда. В ней горел факел, и три садовника, согнувшись, собирали салат и зеленый лук. Садовники поглядывали на пришельцев, но не сказали им ни слова, решив, что это обыкновенные зеваки.
Мекчеи огляделся.
— Вот что, Гергей: я сейчас уйду, а ты прикинься больным или пьяным. Ложись где-нибудь в уголке и жди невесту. Быть может, и я приду вместе с нею.
И Мекчеи ушел.
Гергею и в самом деле казалось, будто он пьян. То ли вино ударило ему в голову, то ли волнение. У него горела голова, горело яростью сердце, и он судорожно сжимал кулаки.
Он прошелся по дорожкам теплицы, среди лимонных, фиговых деревьев и кактусов. Все громче топая, беспокойно шагал взад и вперед. А потом вдруг выскочил из теплицы, надвинул шапку на глаза и, схватившись за эфес сабли, помчался во дворец.
— Где здесь комната родителей невесты? — расспрашивал он в коридорах.
Слуга, пробегавший у стенки с зеленым кувшином в руках — видно, по поручению какого-то высокопоставленного лица, — ответил ему:
— Да вон она, изволите ли видеть.
И он указал на белую дверь. Там, как и на всех дверях, висела черная дощечка, и на ней мелом было выведено имя занимавшего комнату гостя.
Старик Цецеи сидел за столом в одной рубашке. Перед ним и за его спиной горели по две восковые свечи. Половина лица у него была намылена. Жена брила его. Деревянная рука лежала около него на столе.
Войдя, Гергей поклонился обоим старикам, но не поцеловал им руку. Юноше пришлось выдержать их ледяные взгляды.
— Батюшка… — начал Гергей и, почувствовав, как не подходит сейчас это обращение, поправился: — Ваша милость! Не сердитесь, что я здесь. Я не на свадьбу приехал, меня здесь никто не увидит. И не для того я приехал, чтобы напомнить про то обещание, которое вы дали, когда я вызволил малышку Эву из лап турок…
— Что тебе надо? — накинулся на него Цецеи.
— Я хочу только почтительно спросить: знаете ли вы, что Вица не любит этого…
— Какое тебе дело! — вскипел старик. — Что ты здесь раскричался? Убирайся отсюда!
И глаза его горели, как раскаленные угли.
Гергей сложил руки.
— Вы родную дочь свою загубите!
— Как ты смеешь спрашивать с нас отчета! Негодяй! Крепостной холоп! — завопил старик. От ярости у него выступила пена на губах. — Вон отсюда!
Старик схватил со стола деревянную руку и хотел уж запустить ею в Гергея, но жена удержала его и обернулась к юноше.
— Иди отсюда, сынок! Не губи счастье нашей дочери. Вы еще дети и воображаете, что любите друг друга, но, посуди сам, этот молодой человек уже имеет чин лейтенанта…
— Я тоже буду лейтенантом!
— Когда-то ты еще будешь, а он уже лейтенант. Этот брак по душе королеве. Уйди отсюда, Христом-богом тебя прошу, не нарушай праздник!
— Убирайся! — заорал Цецеи.
Гергей с мольбой взглянул на его жену.
— Но ведь Фюрьеш — трусливый лизоблюд! Вица любит меня. Вица может быть счастлива только со мной! Вы разобьете ее сердце… Подождите немного, пока вам можно будет выдать ее за меня. Клянусь, что я буду достойным человеком!
На глазах его блестели слезы. Он упал на колени.
Старик вскочил со стула.
— Убирайся прочь, а не то я пинками выгоню тебя!
Гергей встал, встряхнул головой, точно его оса ужалила в нос.
— Господин Цецеи, — сказал он твердо и сурово, — с этой минуты я с вашей милостью незнаком. Я буду помнить только о том, что золотые монеты, на которых запеклась кровь моей матери, находятся на сохранении у вашей милости.
— Триста пятнадцать монет! — закричал старик. — Мать, отдай ему эти деньги. Отдай сейчас же, даже если у нас ничего не останется!
Сказав это, он сдернул с себя кожаный пояс и высыпал из него золото.
Жена его отсчитывала на столе деньги — наследство Гергея, вернее его военную добычу — и делала это с таким выражением лица, будто крысиные уши считала. Гергей рассовал монеты по карманам.
Несколько мгновений он еще помедлил, весь бледный смотрел на стариков и думал, не обязан ли он поблагодарить их за что-нибудь — ну хоть за то, что сберегли ему деньги. Но ведь не для него, а для своей дочери они берегли! Он молча поклонился и вышел.
Как лунатик побрел он по коридору. На повороте столкнулся с каким-то пузатым человеком.
— Прошу прощенья!
Он прижался к стене, уступая дорогу другому господину, который шел с кем-то, важно закинув голову.
И как раз в эту минуту Гергей прочел на противоположных дверях фамилию Мекчеи.
Он вошел в комнату. Там не было никого. На столе горела свеча.
Гергей бросился на постель, и слезы хлынули у него из глаз, будто он хрену понюхал. Почему он плакал? Он и сам не знал. В кармане полно денег. С этого часа он вольный человек и сам себе господин. И все же юноша чувствовал себя покинутым сиротой.
Сколько оскорблений, сколько презрения пришлось ему вынести!
«Окаянный старик! Да что ж, у тебя и сердце деревянное?»
Веселые звуки рога огласили дворец — гостей приглашали к ужину.
В коридорах отворялись и захлопывались двери, по мраморным плитам застучали дамские, каблучки, зазвенели шпоры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143