В руках его оказались рисунки какого-то лазутчика, планы более тридцати венгерских крепостей.
Что ж теперь делать?
Украсть? Невозможно.
Сжечь? Турок задушит.
Бледный от волнения, Гергей держал в руке бумажки, потом вынул из кармана поддевки заостренный кусочек свинца, зачеркнул на всех чертежах значки О и Х и расставил их по другим местам.
Вот и все, что он мог сделать.
Так как турок все не возвращался, Гергей долго разглядывал последний чертеж. На нем была изображена Эгерская крепость в виде лягушки с перебитыми лапками. Рисунок привлек внимание юноши, потому что он заметил там четыре подземных хода, а между ними — залы и четырехугольное водохранилище. Что за причудливое сооружение! Казалось, его строители рассчитывали продолжать битву и под землей. Если и там не удастся одолеть врага, они отступят из крепости подземными ходами, а преследователи погибнут в водохранилище.
Гергей поднял глаза, посмотрел, не идет ли турок.
Турок уже приближался, двигаясь высокой, огромной тенью мимо пушек, и при этом почесывался, засунув руку под мышку.
Гергей быстро скатал в шарик последний чертеж, сунул его в карман поддевки, пальцем проделал в кармане дыру и спустил в нее шарик за подкладку. Затем снова склонился над разложенными чертежами.
— Священник еще жив, — сказал турок, присев на корточки, — но, говорят, до утра не протянет.
— Ты видел его?
— Видел. Все лекари сидят вокруг шатра. А священник лежит на подушках и хрипит, как издыхающий конь.
Гергей прикрыл глаза рукой.
Турок уставился на него, как тигр на свою жертву.
— Ты, может, сообщник его?
— А что, если и сообщник? Счастье твое в моих руках!
Турок захлопал глазами, но вдруг присмирел.
— А эти бумаги приносят счастье?
— Не бумаги, а их тайна. Но только турку! — сказал Гергей, возвращая Хайвану листки пергамента.
— Так говори же! — прошептал великан, глядя на него алчными глазами. — Я исполнил твое желание.
— Ты должен еще освободить меня.
— Ишь ты, чего захотел!
— Но ведь для тебя дорога эта тайна?
— А я у кого-нибудь другого узнаю.
— Не узнаешь. Турок отнимет у тебя листки. А христианин? Когда ты еще найдешь христианина, который знает и турецкий язык и латынь! И кому ты можешь оказать такую услугу, что взамен он отомкнет тебе замок счастья!
Турок схватил юношу за горло.
— Задушу, если не скажешь!
— А я всем расскажу, что у тебя священная реликвия дервиша.
Но больше он не мог проронить ни слова — турок точно тисками сдавил ему горло.
У юноши занялось дыхание.
Но турок вовсе не собирался его душить. Какой прок, если он задушит школяра! Может, с ним и счастье свое погубишь. А Хайван пошел на войну не для того, чтобы сложить голову. Как и любой солдат, он мечтал выйти в большие господа.
— Ладно, я успею убить тебя, если ты на меня беду навлечешь. Но как мне освободить-то тебя?
Гергей еще не отдышался и не мог говорить.
— Прежде всего, — ответил он наконец со стоном, — перепили мне кандалы.
Великан презрительно улыбнулся, потом осмотрелся по сторонам и большой красной рукой потянулся к кандалам. Дважды нажал — и с одной ноги Гергея цепь с тихим звоном упала в траву.
— А дальше? — спросил турок. Глаза его горели.
— Достань мне колпак и плащ сипахи.
— Это уже труднее.
— Сними с кого-нибудь из спящих.
Турок почесал шею.
— И это еще не все, — продолжал Гергей. — Ты должен раздобыть для меня коня и какое-нибудь оружие. Все равно какое.
— Если ничего не найду, отдам тебе свой кончар — вот этот, что поменьше.
— Ладно.
Турок оглянулся. Кругом все спят, только караульные безмолвно, как тени, шагают взад и вперед.
Долговязый янычар стоял в двадцати шагах от них. Воткнув пику в землю, он опирался на нее.
— Погоди, — сказал великан.
Он встал и поплелся к проходу между палатками.
8
Гергей прилег на траву и прикинулся спящим. Но заснуть он себе не позволял, хотя и был очень утомлен. То и дело он поглядывал на небо — следил, не встретится ли луна с похожей на плот серой тучей, которая лениво плыла в вышине. (Если туча затянет луну — землю покроет благоприятный мрак.) Искоса Гергей разглядывал грубого, долговязого янычара. Шея у него была длинная, как у орла-стервятника. Он стоял, опершись на пику, и, очевидно, спал — усталые солдаты спят и стоя.
Ночь была мягкая, воздух трепетал от тихого храпа тысяч людей. Казалось, будто сама земля мурлычет, как кошка. Только изредка раздавались окрики караульных да слышно было, как с хрустом жуют траву кони, пасущиеся на лугу.
Постепенно сон начал одолевать и Гергея. От усталости и тревоги он тоже задремал (приговоренные всегда спят накануне казни). Но он не хотел поддаваться дремоте и даже радовался комару, который кружился вокруг его носа и все зудел, будто тоненько пиликал на крошечной скрипке. Наконец Гергей отогнал его, продолжая, однако, бороться со сном, сразившим весь лагерь. Боролся, боролся, но в конце концов глаза его смежились.
И во сне он увидел себя в старом замке Шомодьской крепости, в классной комнате вместе с сыновьями Балинта Терека.
Все трое сидят за длинным некрашеным дубовым столом. Напротив них, склонившись над большой книгой, переплетенной в телячью кожу, сидит отец Габор. Слева — окно с частым свинцовым переплетом. Сквозь круглые стеклышки заглядывает солнце и бросает свои лучи на угол стола. На стене — две большие карты. На одной изображена Венгрия, на другой — три части света. (В те времена ученые еще не наносили на карты землю Колумба. Тогда еще только-только разнеслась весть о том, что португальцы нашли какую-то доселе неведомую часть света. Но правда это, нет ли — никто не знал. Австралия же не снилась еще и Колумбу.)
На карте Венгрии крепости изображались в виде палаток, а леса — в виде разбросанных деревьев. Это были хорошие карты. В них легко разбирался и тот, кто не умел читать. А в те времена даже среди господ, имевших родовые гербы, многие не знали грамоты. Да и к чему им была грамота? На то существовали писцы, они в случае надобности могли написать письмо и прочесть послание, полученное господином.
Отец Габор поднял голову и заговорил:
«С нынешнего дня мы не будем больше учить ни синтаксис, ни географию, ни историю, ни ботанику — начнем заниматься только турецким и немецким языками. А по химии будем знакомиться только с изготовлением пороха».
Янчи Терек обмакнул в чернильницу гусиное перо.
«Учитель, зачем нам понапрасну тратить время на турецкий язык? Ведь мы можем объясняться с любым невольником-турком. А от немцев наш батюшка отвернулся».
Десятилетний Фери, встряхнув головой, откинул назад свои длинные каштановые волосы и сказал:
«И химия тоже ни к чему! У батюшки столько пороху, что до скончания света хватит».
«Погоди, сударик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
Что ж теперь делать?
Украсть? Невозможно.
Сжечь? Турок задушит.
Бледный от волнения, Гергей держал в руке бумажки, потом вынул из кармана поддевки заостренный кусочек свинца, зачеркнул на всех чертежах значки О и Х и расставил их по другим местам.
Вот и все, что он мог сделать.
Так как турок все не возвращался, Гергей долго разглядывал последний чертеж. На нем была изображена Эгерская крепость в виде лягушки с перебитыми лапками. Рисунок привлек внимание юноши, потому что он заметил там четыре подземных хода, а между ними — залы и четырехугольное водохранилище. Что за причудливое сооружение! Казалось, его строители рассчитывали продолжать битву и под землей. Если и там не удастся одолеть врага, они отступят из крепости подземными ходами, а преследователи погибнут в водохранилище.
Гергей поднял глаза, посмотрел, не идет ли турок.
Турок уже приближался, двигаясь высокой, огромной тенью мимо пушек, и при этом почесывался, засунув руку под мышку.
Гергей быстро скатал в шарик последний чертеж, сунул его в карман поддевки, пальцем проделал в кармане дыру и спустил в нее шарик за подкладку. Затем снова склонился над разложенными чертежами.
— Священник еще жив, — сказал турок, присев на корточки, — но, говорят, до утра не протянет.
— Ты видел его?
— Видел. Все лекари сидят вокруг шатра. А священник лежит на подушках и хрипит, как издыхающий конь.
Гергей прикрыл глаза рукой.
Турок уставился на него, как тигр на свою жертву.
— Ты, может, сообщник его?
— А что, если и сообщник? Счастье твое в моих руках!
Турок захлопал глазами, но вдруг присмирел.
— А эти бумаги приносят счастье?
— Не бумаги, а их тайна. Но только турку! — сказал Гергей, возвращая Хайвану листки пергамента.
— Так говори же! — прошептал великан, глядя на него алчными глазами. — Я исполнил твое желание.
— Ты должен еще освободить меня.
— Ишь ты, чего захотел!
— Но ведь для тебя дорога эта тайна?
— А я у кого-нибудь другого узнаю.
— Не узнаешь. Турок отнимет у тебя листки. А христианин? Когда ты еще найдешь христианина, который знает и турецкий язык и латынь! И кому ты можешь оказать такую услугу, что взамен он отомкнет тебе замок счастья!
Турок схватил юношу за горло.
— Задушу, если не скажешь!
— А я всем расскажу, что у тебя священная реликвия дервиша.
Но больше он не мог проронить ни слова — турок точно тисками сдавил ему горло.
У юноши занялось дыхание.
Но турок вовсе не собирался его душить. Какой прок, если он задушит школяра! Может, с ним и счастье свое погубишь. А Хайван пошел на войну не для того, чтобы сложить голову. Как и любой солдат, он мечтал выйти в большие господа.
— Ладно, я успею убить тебя, если ты на меня беду навлечешь. Но как мне освободить-то тебя?
Гергей еще не отдышался и не мог говорить.
— Прежде всего, — ответил он наконец со стоном, — перепили мне кандалы.
Великан презрительно улыбнулся, потом осмотрелся по сторонам и большой красной рукой потянулся к кандалам. Дважды нажал — и с одной ноги Гергея цепь с тихим звоном упала в траву.
— А дальше? — спросил турок. Глаза его горели.
— Достань мне колпак и плащ сипахи.
— Это уже труднее.
— Сними с кого-нибудь из спящих.
Турок почесал шею.
— И это еще не все, — продолжал Гергей. — Ты должен раздобыть для меня коня и какое-нибудь оружие. Все равно какое.
— Если ничего не найду, отдам тебе свой кончар — вот этот, что поменьше.
— Ладно.
Турок оглянулся. Кругом все спят, только караульные безмолвно, как тени, шагают взад и вперед.
Долговязый янычар стоял в двадцати шагах от них. Воткнув пику в землю, он опирался на нее.
— Погоди, — сказал великан.
Он встал и поплелся к проходу между палатками.
8
Гергей прилег на траву и прикинулся спящим. Но заснуть он себе не позволял, хотя и был очень утомлен. То и дело он поглядывал на небо — следил, не встретится ли луна с похожей на плот серой тучей, которая лениво плыла в вышине. (Если туча затянет луну — землю покроет благоприятный мрак.) Искоса Гергей разглядывал грубого, долговязого янычара. Шея у него была длинная, как у орла-стервятника. Он стоял, опершись на пику, и, очевидно, спал — усталые солдаты спят и стоя.
Ночь была мягкая, воздух трепетал от тихого храпа тысяч людей. Казалось, будто сама земля мурлычет, как кошка. Только изредка раздавались окрики караульных да слышно было, как с хрустом жуют траву кони, пасущиеся на лугу.
Постепенно сон начал одолевать и Гергея. От усталости и тревоги он тоже задремал (приговоренные всегда спят накануне казни). Но он не хотел поддаваться дремоте и даже радовался комару, который кружился вокруг его носа и все зудел, будто тоненько пиликал на крошечной скрипке. Наконец Гергей отогнал его, продолжая, однако, бороться со сном, сразившим весь лагерь. Боролся, боролся, но в конце концов глаза его смежились.
И во сне он увидел себя в старом замке Шомодьской крепости, в классной комнате вместе с сыновьями Балинта Терека.
Все трое сидят за длинным некрашеным дубовым столом. Напротив них, склонившись над большой книгой, переплетенной в телячью кожу, сидит отец Габор. Слева — окно с частым свинцовым переплетом. Сквозь круглые стеклышки заглядывает солнце и бросает свои лучи на угол стола. На стене — две большие карты. На одной изображена Венгрия, на другой — три части света. (В те времена ученые еще не наносили на карты землю Колумба. Тогда еще только-только разнеслась весть о том, что португальцы нашли какую-то доселе неведомую часть света. Но правда это, нет ли — никто не знал. Австралия же не снилась еще и Колумбу.)
На карте Венгрии крепости изображались в виде палаток, а леса — в виде разбросанных деревьев. Это были хорошие карты. В них легко разбирался и тот, кто не умел читать. А в те времена даже среди господ, имевших родовые гербы, многие не знали грамоты. Да и к чему им была грамота? На то существовали писцы, они в случае надобности могли написать письмо и прочесть послание, полученное господином.
Отец Габор поднял голову и заговорил:
«С нынешнего дня мы не будем больше учить ни синтаксис, ни географию, ни историю, ни ботанику — начнем заниматься только турецким и немецким языками. А по химии будем знакомиться только с изготовлением пороха».
Янчи Терек обмакнул в чернильницу гусиное перо.
«Учитель, зачем нам понапрасну тратить время на турецкий язык? Ведь мы можем объясняться с любым невольником-турком. А от немцев наш батюшка отвернулся».
Десятилетний Фери, встряхнув головой, откинул назад свои длинные каштановые волосы и сказал:
«И химия тоже ни к чему! У батюшки столько пороху, что до скончания света хватит».
«Погоди, сударик!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143