Послышались слова приветствий.
— Ба, и ты здесь?
— Здравствуй, рад видеть тебя!
Деревянный, как у попугая, пронзительный женский голос крикнул: «Амалия!»
Потом наступила тишина, и дверь в комнату отворилась.
— Мекчеи… — тихо прозвучал нежный голосок.
Гергей вскочил.
Перед ним стояла Эва в розовом шелковом платье.
Изумление, тихий вскрик, и юноша с девушкой упали друг другу в объятия.
— Эва! Эвица моя!
— Гергей!
— Ты пойдешь со мной, Эва?
— Хоть на край света, Гергей!
За пышным столом, накрытым для ужина, под люстрой величиной с колесо телеги, при свете ста свечей сидело семьдесят человек; половина из них — придворные, остальные — родственники жениха.
Королева с сыном восседала во главе стола. Оба были в зеленых бархатных одеждах. На стене за их спиной висели венки, сплетенные в виде короны. По левую руку от королевы сидел монах Дердь, а рядом с маленьким королем — невеста и ее мать, напротив невесты — жених.
В начале ужина стояла тишина. Гости переговаривались шепотом. После третьего блюда монах Дердь поднялся и произнес тост в честь обрученных. В своей речи он назвал королеву счастливой звездой нареченных, невесту — белоснежной лилией, жениха — избранником счастья. И каждому из гостей он кинул словесный цветок — даже враги слушали его с удовольствием.
Беседа завязалась лишь тогда, когда на стол поставили лучшие вина. Разговаривали, конечно, тихо — каждый со своим соседом.
— Почему этот вечер называют «плачем»? — улыбаясь, спросила молодая особа с лукавыми глазками.
— Потому что невеста оплакивает свою девичью жизнь.
— Да ведь она же не плачет. Смотрите, какая веселая, словно радуется тому, что кончается девичья пора.
— Удивляюсь, как ее королева отпускает.
— Она и не отпускает. До сих пор Эва была придворной девицей — теперь будет придворной дамой.
Сперва решили было обойтись в этот вечер без музыки, но так как для свадьбы раздобыли где-то итальянского певца, королева согласилась, чтобы он и сегодня блеснул своим искусством.
Вошел итальянец — неуклюжий смуглый человек с короткой шеей, в сине-желтом итальянском костюме и с гитарой в руке.
Голос у него был хороший, только пел он слишком громко:
Годо орфанелла е жендо и фиори.
Во время пения невеста тихо и мечтательно сказала матери:
— Матушка, а что, если бы я сегодня умерла?
Ошеломленная мать испуганно взглянула на нее. Девушка улыбалась, а мать ответила ей с укоризной:
— Доченька, да что же это ты мелешь?
— А все-таки…
— Полно, полно тебе!
— А вы плакали бы обо мне?
— Мы с отцом померли бы вслед за тобой.
— А если б я воскресла через месяц, через два и пришла бы в ваш будайский домик?
Мать с удивлением уставилась на дочку.
Эва продолжала, улыбаясь:
— Тогда вы в могилке пожалели бы, что поторопились умереть.
Она поднялась. Стала за креслом королевы. Наклонилась и шепнула ей что-то на ухо. Королева улыбнулась и кивнула головой. Девушка поспешно вышла из комнаты.
Гости слушали певца. Его красивый баритон звучал все чище и на верхнем регистре даже звенел. Пение всем понравилось. Гости захлопали.
— Еще, еще, — сказала королева.
Певец чуть не час развлекал гостей.
Исчезновение Эвы заметила только ее мать, с беспокойством размышлявшая над словами дочери.
Когда итальянец кончил наконец свои песни, придверник крикнул:
— Новый певец! Безымянный!
Все обернулись к дверям и увидели тоненького юношу лет пятнадцати.
Он был в атласном костюме цвета черешни. Короткий кунтуш перехвачен был поясом, на котором висела маленькая сабля с позолоченной рукоятью.
Мальчик вошел, опустив голову. Длинные волосы закрывали ему лицо.
Он преклонил колена перед королевой, потом поднялся и откинул кудри с лица.
Гости так и ахнули от удивления: певцом оказалась сама невеста.
Один из пажей королевы нес за нею позолоченную арфу и передал ее Эве посреди зала. Девушка привычными пальцами пробежала по струнам и запела.
В честь королевы она начала с польской песни, которой та сама ее выучила. Зазвенел чудесный, серебристый голос. Слушатели затаили дыхание.
Потом она пела вперемежку венгерские, грустные румынские, итальянские, французские, хорватские и сербские песни.
После каждой песни гости восторженно рукоплескали. Аплодировал и итальянец.
— Ну и бесенок! — промолвил сосед Мекчеи — седоусый вельможа-придворный. — Вот поглядишь, братец, она еще и станцует нам.
— Она всегда такая веселая? — спросил Мекчеи.
— Всегда. Королева давно померла бы с тоски, если б при ней не было Эвы Цецеи.
— Повезло же этому… Фюрьешу.
Мекчеи хотел сказать: «этому рыжему».
Собеседник пожал плечами.
— Да, он неженка, маменькин сынок. Вот увидишь, Эва даже на войну пойдет вместо него. Она ведь и с оружием умеет обращаться.
— Не может быть!
— Летом итальянских фехтовальщиков побеждала. А как стреляет, как скачет верхом! Семерых мужчин за пояс заткнет!
Невеста, которую так расхваливал старик, запела венгерскую песню с таким припевом:
Понукай, дружок, коня,
Ждут тебя, зовут тебя:
Скорей, скорей!
Гости знали эту песню, но знакомый припев в устах Эвы прозвучал иначе:
Понукай, дружок, коня,
Ждут тебя! Зовут тебя,
Гергей, Гергей!
И взгляд певицы, скользнув по рядам гостей, остановился на Мекчеи.
Гости засмеялись — всякий думал, что Эва просто шутит.
Но Мекчеи вздрогнул. Когда же девушка еще раз взглянула на него в конце второго куплета, он залпом осушил чашу и выскользнул за дверь. Сбежал вниз по лестнице и крикнул в конюшню:
— Мати! Мати Балог!
Ответа не было. Пришлось искать пропавшего Мати на заднем дворе среди слуг. Там при свете двух больших смоляных факелов пили из деревянных жбанов, глиняных кувшинов, сапог, колпаков и рогов.
Мекчеи с трудом нашел в толпе своего Мати. Но, боже, что с ним сталось! Покуда Мати сидел за столом, он еще кое-как держался; когда же поднялся на ноги, его вконец разобрал хмель.
Десять пьянчуг валялись под столом и возле стены. Лежавших под столом не трогали, а тех, кто свалился за скамейку, сбрасывали в кучу у стены.
Узнав хозяина, Мати встал, вернее — попытался встать, но тут же рухнул на скамью, боясь, что вот-вот свалится и упадет к стене.
— Мати! — заорал на него Мекчеи. — Чтоб тебя черти драли! Где мой конь?
Мати снова попытался встать, но тщетно — он только оперся руками о стол.
— Конь на месте, ваша милость… на своем месте…
— Да где же он?
— Среди коней. — И, с трудом приподнимая отяжелевшие веки, Мати заключил: — Коню место среди коней.
Мекчеи схватил его за ворот.
— Говори толком, не то я душу вытряхну из тебя!.
А хоть бы и вытряхнул: душа его тоже была пьяна!
Мекчеи толкнул Мати к остальным гулякам и торопливо пошел в конюшню разыскивать коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143
— Ба, и ты здесь?
— Здравствуй, рад видеть тебя!
Деревянный, как у попугая, пронзительный женский голос крикнул: «Амалия!»
Потом наступила тишина, и дверь в комнату отворилась.
— Мекчеи… — тихо прозвучал нежный голосок.
Гергей вскочил.
Перед ним стояла Эва в розовом шелковом платье.
Изумление, тихий вскрик, и юноша с девушкой упали друг другу в объятия.
— Эва! Эвица моя!
— Гергей!
— Ты пойдешь со мной, Эва?
— Хоть на край света, Гергей!
За пышным столом, накрытым для ужина, под люстрой величиной с колесо телеги, при свете ста свечей сидело семьдесят человек; половина из них — придворные, остальные — родственники жениха.
Королева с сыном восседала во главе стола. Оба были в зеленых бархатных одеждах. На стене за их спиной висели венки, сплетенные в виде короны. По левую руку от королевы сидел монах Дердь, а рядом с маленьким королем — невеста и ее мать, напротив невесты — жених.
В начале ужина стояла тишина. Гости переговаривались шепотом. После третьего блюда монах Дердь поднялся и произнес тост в честь обрученных. В своей речи он назвал королеву счастливой звездой нареченных, невесту — белоснежной лилией, жениха — избранником счастья. И каждому из гостей он кинул словесный цветок — даже враги слушали его с удовольствием.
Беседа завязалась лишь тогда, когда на стол поставили лучшие вина. Разговаривали, конечно, тихо — каждый со своим соседом.
— Почему этот вечер называют «плачем»? — улыбаясь, спросила молодая особа с лукавыми глазками.
— Потому что невеста оплакивает свою девичью жизнь.
— Да ведь она же не плачет. Смотрите, какая веселая, словно радуется тому, что кончается девичья пора.
— Удивляюсь, как ее королева отпускает.
— Она и не отпускает. До сих пор Эва была придворной девицей — теперь будет придворной дамой.
Сперва решили было обойтись в этот вечер без музыки, но так как для свадьбы раздобыли где-то итальянского певца, королева согласилась, чтобы он и сегодня блеснул своим искусством.
Вошел итальянец — неуклюжий смуглый человек с короткой шеей, в сине-желтом итальянском костюме и с гитарой в руке.
Голос у него был хороший, только пел он слишком громко:
Годо орфанелла е жендо и фиори.
Во время пения невеста тихо и мечтательно сказала матери:
— Матушка, а что, если бы я сегодня умерла?
Ошеломленная мать испуганно взглянула на нее. Девушка улыбалась, а мать ответила ей с укоризной:
— Доченька, да что же это ты мелешь?
— А все-таки…
— Полно, полно тебе!
— А вы плакали бы обо мне?
— Мы с отцом померли бы вслед за тобой.
— А если б я воскресла через месяц, через два и пришла бы в ваш будайский домик?
Мать с удивлением уставилась на дочку.
Эва продолжала, улыбаясь:
— Тогда вы в могилке пожалели бы, что поторопились умереть.
Она поднялась. Стала за креслом королевы. Наклонилась и шепнула ей что-то на ухо. Королева улыбнулась и кивнула головой. Девушка поспешно вышла из комнаты.
Гости слушали певца. Его красивый баритон звучал все чище и на верхнем регистре даже звенел. Пение всем понравилось. Гости захлопали.
— Еще, еще, — сказала королева.
Певец чуть не час развлекал гостей.
Исчезновение Эвы заметила только ее мать, с беспокойством размышлявшая над словами дочери.
Когда итальянец кончил наконец свои песни, придверник крикнул:
— Новый певец! Безымянный!
Все обернулись к дверям и увидели тоненького юношу лет пятнадцати.
Он был в атласном костюме цвета черешни. Короткий кунтуш перехвачен был поясом, на котором висела маленькая сабля с позолоченной рукоятью.
Мальчик вошел, опустив голову. Длинные волосы закрывали ему лицо.
Он преклонил колена перед королевой, потом поднялся и откинул кудри с лица.
Гости так и ахнули от удивления: певцом оказалась сама невеста.
Один из пажей королевы нес за нею позолоченную арфу и передал ее Эве посреди зала. Девушка привычными пальцами пробежала по струнам и запела.
В честь королевы она начала с польской песни, которой та сама ее выучила. Зазвенел чудесный, серебристый голос. Слушатели затаили дыхание.
Потом она пела вперемежку венгерские, грустные румынские, итальянские, французские, хорватские и сербские песни.
После каждой песни гости восторженно рукоплескали. Аплодировал и итальянец.
— Ну и бесенок! — промолвил сосед Мекчеи — седоусый вельможа-придворный. — Вот поглядишь, братец, она еще и станцует нам.
— Она всегда такая веселая? — спросил Мекчеи.
— Всегда. Королева давно померла бы с тоски, если б при ней не было Эвы Цецеи.
— Повезло же этому… Фюрьешу.
Мекчеи хотел сказать: «этому рыжему».
Собеседник пожал плечами.
— Да, он неженка, маменькин сынок. Вот увидишь, Эва даже на войну пойдет вместо него. Она ведь и с оружием умеет обращаться.
— Не может быть!
— Летом итальянских фехтовальщиков побеждала. А как стреляет, как скачет верхом! Семерых мужчин за пояс заткнет!
Невеста, которую так расхваливал старик, запела венгерскую песню с таким припевом:
Понукай, дружок, коня,
Ждут тебя, зовут тебя:
Скорей, скорей!
Гости знали эту песню, но знакомый припев в устах Эвы прозвучал иначе:
Понукай, дружок, коня,
Ждут тебя! Зовут тебя,
Гергей, Гергей!
И взгляд певицы, скользнув по рядам гостей, остановился на Мекчеи.
Гости засмеялись — всякий думал, что Эва просто шутит.
Но Мекчеи вздрогнул. Когда же девушка еще раз взглянула на него в конце второго куплета, он залпом осушил чашу и выскользнул за дверь. Сбежал вниз по лестнице и крикнул в конюшню:
— Мати! Мати Балог!
Ответа не было. Пришлось искать пропавшего Мати на заднем дворе среди слуг. Там при свете двух больших смоляных факелов пили из деревянных жбанов, глиняных кувшинов, сапог, колпаков и рогов.
Мекчеи с трудом нашел в толпе своего Мати. Но, боже, что с ним сталось! Покуда Мати сидел за столом, он еще кое-как держался; когда же поднялся на ноги, его вконец разобрал хмель.
Десять пьянчуг валялись под столом и возле стены. Лежавших под столом не трогали, а тех, кто свалился за скамейку, сбрасывали в кучу у стены.
Узнав хозяина, Мати встал, вернее — попытался встать, но тут же рухнул на скамью, боясь, что вот-вот свалится и упадет к стене.
— Мати! — заорал на него Мекчеи. — Чтоб тебя черти драли! Где мой конь?
Мати снова попытался встать, но тщетно — он только оперся руками о стол.
— Конь на месте, ваша милость… на своем месте…
— Да где же он?
— Среди коней. — И, с трудом приподнимая отяжелевшие веки, Мати заключил: — Коню место среди коней.
Мекчеи схватил его за ворот.
— Говори толком, не то я душу вытряхну из тебя!.
А хоть бы и вытряхнул: душа его тоже была пьяна!
Мекчеи толкнул Мати к остальным гулякам и торопливо пошел в конюшню разыскивать коня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143