Все вы-
лезал язык наружу. Во всем теле было ощущение вывихнутости...
Дом был пуст, никто Брыкина не окликнул. На столе мокли в лужицах
похлебки хлебные крохи, оставшиеся от ужина. Валялась еще опрокинутая
солонка, но соли в ней не было, как и во всей волости. Еще стояла плошка
с недохлебанным. По всему этому съедобному мусору лениво ползали мухи,
сосали из лужиц, объедали размокшие корки, наползали одна на другую, -
черные и головастые, как показалось Егору Иванычу.
Висела в простенке календарная картонка, - барышня очень в такой шля-
пе. Напряжение Егора Иваныча дошло до такой меры, что на мгновенье
мелькнуло в голове: вот сейчас эта бледнорозовая, поющая раскроет рот
еще шире и закричит во всю волость. "Глядите, какое у него лицо! Гляди-
те, какое лицо у Егора Брыкина! Возьмите Егора Брыкина. Лишите его дыха-
ния!" Егор Иваныч вздрогнул и настороженно засмеялся сам над собой, сме-
ялся - точно всхлипывал. Смех оборвался, когда две мухи, сцепившись, се-
ли перед ним на краешек стола, - Брыкин тупо глядел на них и не понимал.
Теперь всякий шорох, даже и мушиный, вызывал в нем или мимолетную дрожь,
или странно длительную зевоту. Зевалось больно, во весь рот, до вывиха
челюсти, до боли в подбородке. Рассудок Егора Иваныча помутился бы, если
бы он в эту минуту услышал свое имя, произнесенное вслух.
Совсем бессознательно он зачерпнул из плошки и проглотил. Со странным
чувством удивленного вкусового отвращенья он проследил, как идет во
внутрь этот противно-пресный клубок загустевшего картофля. Вдруг понял,
что сделал не то: ему хотелось пить. Едва же понял, что именно пить хо-
чется, жажда сразу утроилась. Неуклюже вылезая из-за стола, он уронил
большой нож на пол. Он замер от звука паденья и с выпученными глазами
зашикал на нож, чтобы не шумел так громко. - Ушат был почти пуст, только
на дне оставалось немного. Егор Иваныч зачерпнул ковшом и, вытянув жи-
листую шею, заглянул вовнутрь ковша. В мутной воде метался головастик.
Он бился о железные стенки ковша, отскакивал, и одно уже неудержимое
всхлестыванье головастикова хвоста показывало со страшной наглядностью,
сколь велик в нем был ужас перед этим твердым и круглым, куда он попал.
Егор Иваныч держал ковш в руке и полоумным взглядом наблюдал эту юр-
кую серую дрянь, еле отличимую от цвета воды, когда услышал: по улице
кто-то едет верхом. Рывком столкнув ковшик на крышку ушата, Брыкин подс-
кочил к окну и ждал, когда покажется из-за деревьев тот, кто ехал.
Вдруг, по-жабьи раскрыв рот, Егор Иваныч издал горлом неестественный и
короткий звук, какой будет, если мокрым пальцем провести по стеклу. В
звуке этом выразилось все животное недоумение Егора Брыкина.
По улице, торжественно и властно покачиваясь в седле, ехал сам он, в
черной тужурке, Сергей Остифеич Половинкин, убитый в Егоровом воображе-
нии. Белая его лошадь шла мерным чутким шагом, помахивая подстриженным
хвостом. Проскользнуло нечаянное соображение, Серега ли убит? Но в сума-
тошном метании своем и не заметил этого соображения Брыкин. Каждая час-
тица усталого Брыкинского тела кричала, прося пить и пить. Он махом
подскочил к ушату и, не отрываясь, осушил весь ковш до дна. Вода даже
без бульканья пролилась в его выпрямленное горло, и опять поражающе пре-
сен и неутоляющ был Егору Иванычу вкус воды. Питье расслабило его. Опять
напала раздирающая рот зевота. Кое-как он переполз к койке и повалился
за ситцевый полог. В последний раз он выглянул на мерцавшее сумерками
окошко и упал куда-то в яму.
Яма была пустая и холодная, и казалось, что Брыкинское сознание нахо-
дится в ней где-то посреди, в подвешенном состоянии. Долго ли его созна-
ние пробыло в этой яме, само оно бессильно было определить. Очнулся он
уже затемно. Трещала коптилка на столе, задуваемая ночным ветром из ок-
на. Черные тени вещей очумело скакали по выбеленной печке. Полог был уже
отведен кем-то в сторону, но опять не было в избе никого... Весь опусте-
лый, недумающий, он лежал на боку, глядя на огонь красными, опухшими, не
отдохнувшими глазами. Над огнем летала бабочка-ночница, гораздо менее
проворная, чем ее пугающая тень.
Вошел кто-то, чьего лица не понял Егор Иваныч. Лицо вошедшей женщины
оставалось в тени. Она пошла затворить окно. "Аннушка! - догадался про
нее Егор Иваныч. - Ко мне пришла! Вот она подойдет, и я прощу ее. Дам
наставление к жизни и прощу. Теперь все прошло... Ведь его больше нету,
нигде нету!" Женщина, закрыв половинку окна, подошла к Егоровой койке и,
приподнявшись на носках, села на краешек ее. Егор узнал теперь, это была
мать.
Она посидела с полминуты, потом встала и пошла затворить вторую поло-
винку окна. Потом она снова подсела к Егору.
- Ну... что? - спросила она голосом твердым и спокойным.
- Кто убил-то?.. - приподымаясь на локтях, с тусклым, молящим блеском
в глазах, спросил Егорка.
- Как кто убил?.. - крикливой и неубедительной скороговоркой отвечала
мать, часто моргая, - Семен и убил... Савельев сын, Семен, убил!
Егор Иваныч с глубоким вздохом опрокинулся обратно. В изголовьи у не-
го лежал тулуп покойного отца. Овчина сообщала Егоровой шее приятный хо-
лодок. Он закрыл глаза и с минуту лежал совсем неподвижно, почти не ды-
ша. Вдруг он вскочил, почти сбросила его с койки внезапная догадка.
- Топор-те... топор... - закричал он, поводя выкатившимися глазами. -
В колесны вбит... в переднюю лапу!!
- Лежи, лежи, - тихо и по-прежнему сухо сказала мать, по-бабьи засо-
вывая под повойник прядь волос. - Нечего уж, лежи. Замыла я топор-те...
Снова, расслабев, упал на отцовский тулуп Егорка. Ему вдруг стало
легко, так легко, как ни разу в жизни... Никаких забот в жизни больше не
стало. Все стало ясно и понятно. Нежданно голова заработала с безумной
четкостью. Вспоминалось: ехал по прилегающему к Ворам полю. Там сорный
бугор. На бугре стояли репьи, многоголовые, колкие и красные, - репьи в
закате. Потом въехал в село, мальчишки бегут... Кто-то стоял у Пуфлиной
загороды, гнедой масти: или петух, или собака... нет, петух! Потом дев-
чоночка, у ней соломинка в волосах. Чигунов поит коня, Чигунов знает
всегда и все. Мухи ползают по столу. Крепкий, целый и живой едет Поло-
винкин, осязаемый выпученным Егоровым глазом. Потом пил воду...
И вот Егор Иваныч опять поднялся, но уже ненадолго.
- Мамынька... - зашептал он по-ребячьи жалобно. - Мамынька, я голо-
вастика проглотил!..
Яма уже поджидала его, и он покатился в нее, цепляясь за койку, за
овчину, за протянутую погладить сына сухую руку матери. Этот обморок был
даже нужен Егорке, как отдых. А мать глядела раскосившимся взором за
черное окно, и по лицу ее скакал тот же красноватый, утомляющий свет
коптилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
лезал язык наружу. Во всем теле было ощущение вывихнутости...
Дом был пуст, никто Брыкина не окликнул. На столе мокли в лужицах
похлебки хлебные крохи, оставшиеся от ужина. Валялась еще опрокинутая
солонка, но соли в ней не было, как и во всей волости. Еще стояла плошка
с недохлебанным. По всему этому съедобному мусору лениво ползали мухи,
сосали из лужиц, объедали размокшие корки, наползали одна на другую, -
черные и головастые, как показалось Егору Иванычу.
Висела в простенке календарная картонка, - барышня очень в такой шля-
пе. Напряжение Егора Иваныча дошло до такой меры, что на мгновенье
мелькнуло в голове: вот сейчас эта бледнорозовая, поющая раскроет рот
еще шире и закричит во всю волость. "Глядите, какое у него лицо! Гляди-
те, какое лицо у Егора Брыкина! Возьмите Егора Брыкина. Лишите его дыха-
ния!" Егор Иваныч вздрогнул и настороженно засмеялся сам над собой, сме-
ялся - точно всхлипывал. Смех оборвался, когда две мухи, сцепившись, се-
ли перед ним на краешек стола, - Брыкин тупо глядел на них и не понимал.
Теперь всякий шорох, даже и мушиный, вызывал в нем или мимолетную дрожь,
или странно длительную зевоту. Зевалось больно, во весь рот, до вывиха
челюсти, до боли в подбородке. Рассудок Егора Иваныча помутился бы, если
бы он в эту минуту услышал свое имя, произнесенное вслух.
Совсем бессознательно он зачерпнул из плошки и проглотил. Со странным
чувством удивленного вкусового отвращенья он проследил, как идет во
внутрь этот противно-пресный клубок загустевшего картофля. Вдруг понял,
что сделал не то: ему хотелось пить. Едва же понял, что именно пить хо-
чется, жажда сразу утроилась. Неуклюже вылезая из-за стола, он уронил
большой нож на пол. Он замер от звука паденья и с выпученными глазами
зашикал на нож, чтобы не шумел так громко. - Ушат был почти пуст, только
на дне оставалось немного. Егор Иваныч зачерпнул ковшом и, вытянув жи-
листую шею, заглянул вовнутрь ковша. В мутной воде метался головастик.
Он бился о железные стенки ковша, отскакивал, и одно уже неудержимое
всхлестыванье головастикова хвоста показывало со страшной наглядностью,
сколь велик в нем был ужас перед этим твердым и круглым, куда он попал.
Егор Иваныч держал ковш в руке и полоумным взглядом наблюдал эту юр-
кую серую дрянь, еле отличимую от цвета воды, когда услышал: по улице
кто-то едет верхом. Рывком столкнув ковшик на крышку ушата, Брыкин подс-
кочил к окну и ждал, когда покажется из-за деревьев тот, кто ехал.
Вдруг, по-жабьи раскрыв рот, Егор Иваныч издал горлом неестественный и
короткий звук, какой будет, если мокрым пальцем провести по стеклу. В
звуке этом выразилось все животное недоумение Егора Брыкина.
По улице, торжественно и властно покачиваясь в седле, ехал сам он, в
черной тужурке, Сергей Остифеич Половинкин, убитый в Егоровом воображе-
нии. Белая его лошадь шла мерным чутким шагом, помахивая подстриженным
хвостом. Проскользнуло нечаянное соображение, Серега ли убит? Но в сума-
тошном метании своем и не заметил этого соображения Брыкин. Каждая час-
тица усталого Брыкинского тела кричала, прося пить и пить. Он махом
подскочил к ушату и, не отрываясь, осушил весь ковш до дна. Вода даже
без бульканья пролилась в его выпрямленное горло, и опять поражающе пре-
сен и неутоляющ был Егору Иванычу вкус воды. Питье расслабило его. Опять
напала раздирающая рот зевота. Кое-как он переполз к койке и повалился
за ситцевый полог. В последний раз он выглянул на мерцавшее сумерками
окошко и упал куда-то в яму.
Яма была пустая и холодная, и казалось, что Брыкинское сознание нахо-
дится в ней где-то посреди, в подвешенном состоянии. Долго ли его созна-
ние пробыло в этой яме, само оно бессильно было определить. Очнулся он
уже затемно. Трещала коптилка на столе, задуваемая ночным ветром из ок-
на. Черные тени вещей очумело скакали по выбеленной печке. Полог был уже
отведен кем-то в сторону, но опять не было в избе никого... Весь опусте-
лый, недумающий, он лежал на боку, глядя на огонь красными, опухшими, не
отдохнувшими глазами. Над огнем летала бабочка-ночница, гораздо менее
проворная, чем ее пугающая тень.
Вошел кто-то, чьего лица не понял Егор Иваныч. Лицо вошедшей женщины
оставалось в тени. Она пошла затворить окно. "Аннушка! - догадался про
нее Егор Иваныч. - Ко мне пришла! Вот она подойдет, и я прощу ее. Дам
наставление к жизни и прощу. Теперь все прошло... Ведь его больше нету,
нигде нету!" Женщина, закрыв половинку окна, подошла к Егоровой койке и,
приподнявшись на носках, села на краешек ее. Егор узнал теперь, это была
мать.
Она посидела с полминуты, потом встала и пошла затворить вторую поло-
винку окна. Потом она снова подсела к Егору.
- Ну... что? - спросила она голосом твердым и спокойным.
- Кто убил-то?.. - приподымаясь на локтях, с тусклым, молящим блеском
в глазах, спросил Егорка.
- Как кто убил?.. - крикливой и неубедительной скороговоркой отвечала
мать, часто моргая, - Семен и убил... Савельев сын, Семен, убил!
Егор Иваныч с глубоким вздохом опрокинулся обратно. В изголовьи у не-
го лежал тулуп покойного отца. Овчина сообщала Егоровой шее приятный хо-
лодок. Он закрыл глаза и с минуту лежал совсем неподвижно, почти не ды-
ша. Вдруг он вскочил, почти сбросила его с койки внезапная догадка.
- Топор-те... топор... - закричал он, поводя выкатившимися глазами. -
В колесны вбит... в переднюю лапу!!
- Лежи, лежи, - тихо и по-прежнему сухо сказала мать, по-бабьи засо-
вывая под повойник прядь волос. - Нечего уж, лежи. Замыла я топор-те...
Снова, расслабев, упал на отцовский тулуп Егорка. Ему вдруг стало
легко, так легко, как ни разу в жизни... Никаких забот в жизни больше не
стало. Все стало ясно и понятно. Нежданно голова заработала с безумной
четкостью. Вспоминалось: ехал по прилегающему к Ворам полю. Там сорный
бугор. На бугре стояли репьи, многоголовые, колкие и красные, - репьи в
закате. Потом въехал в село, мальчишки бегут... Кто-то стоял у Пуфлиной
загороды, гнедой масти: или петух, или собака... нет, петух! Потом дев-
чоночка, у ней соломинка в волосах. Чигунов поит коня, Чигунов знает
всегда и все. Мухи ползают по столу. Крепкий, целый и живой едет Поло-
винкин, осязаемый выпученным Егоровым глазом. Потом пил воду...
И вот Егор Иваныч опять поднялся, но уже ненадолго.
- Мамынька... - зашептал он по-ребячьи жалобно. - Мамынька, я голо-
вастика проглотил!..
Яма уже поджидала его, и он покатился в нее, цепляясь за койку, за
овчину, за протянутую погладить сына сухую руку матери. Этот обморок был
даже нужен Егорке, как отдых. А мать глядела раскосившимся взором за
черное окно, и по лицу ее скакал тот же красноватый, утомляющий свет
коптилки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99