Васятка напрасно взывал к мужиковс-
кой сознательности, выискивая в гудящей толпе хоть пару сочувствующих
глаз. Таких не было, - мужики глядели в землю, некоторые расходились, но
у всех на устах была одна и та же мысль непримиримая и непокорная: мысль
о Зинкином луге. Чмелев ускоренным ходом заканчивал собрание и сконфу-
женно читал резолюцию о всемерной поддержке, о сознательном отношении к
моменту и о прочем. Те из мужиков, которые оставались, в нехорошей за-
думчивости, чесали бороды, затылки, пазухи и зады. Расходились кучками,
по-двое и по-трое, не дождавшись конца.
Да и сам продкомиссар, поугрюмевший сразу до последней степени, нап-
равлялся к исполкому в сопровожденьи Пети Грохотова, стараясь не оберты-
ваться ни на мужиков, ни на старуху, приставшую с чем-то сзади. Продко-
миссар был человеком неплохим, добрым и честным, но городской; дважды
был ранен на гражданских фронтах. И одну пулю, третью, носил где-то под
дыханьем, где мать ребенка носит. Эта третья и придавала ему порой твер-
дость, которой, вообще говоря, в натуре у него не было. Когда был назна-
чен продовольственным комиссаром, понял одно: отбиваться голыми руками
от ярых генеральских ватаг легче, чем путешествовать вот так, по дерев-
ням, с продовольственным отрядом. К исполкому идя, в который уже раз за-
давал он себе вопрос вслух, чтоб вслух и ответить: о чем они думают?..
- Кто это? - спросил Петя Грохотов, неся навыкат мощную свою грудь.
- Да мужики... О чем они молчат? - повторил комиссар.
- О чем им думать? - усмехнулся Грохотов. - Им думать-то некогда, они
работают... Скотинка безъязычная и та больше думает у них!
- А вы что?.. пили сегодня? - спросил, морщась, продкомиссар.
Из Петина рта явственно донесло до него душным сивушным запахом.
- А попробуй тут не выпивать, - с задором вскинул голову Петя. - Я
вот уж сколько здесь! В нашем деле не обойтись. Винт, коли его не смазы-
вать, в час при хорошей работе сработаться может. А сколько на тебя га-
ек, сказать, за неделю-то навернут! Тут уж на то пошло, кто кого переуп-
рямит...
Когда они всходили на крыльцо, продкомиссар обернулся к приставшей
старухе:
- Ну, чего тебе, бабка? Метешься, ровно хвост...
- Не хвост, а бабушка тебе, голубчик! Ослобони ты меня, батюшка, от
грамоты. Бабы-те засмеяли вконец. Тебя, сказывают, Егоровна, грамоте те-
перь будут обучать... - зашамкала старуха, отчаявшаяся в своем невидан-
ном горе, и смахнула слезу. - Зубов-те у меня, батюшка, уж нету... Куды
мне грамота? А я тебе... - и тут старухино лицо приняло плутоватый отте-
нок: - ...а я тебе, голубок, чулочки свяжу, тепленьки! Шерстка-то еще
осталась у мене...
И от жалости и от смеха где-то в груди защемило у продкомиссара:
- Я не по той части, бабушка! По грамоте - это к другому... Я по хле-
бу!
- А?.. Прости, батюшка, глуха стала, полудурка совсем... - засуети-
лась старуха, деловито приставляя свое большое морщинистое ухо к самому
продкомиссарову рту.
- Я не по той части... Я по хлебу!! - закричал ей в глухое ухо прод-
комиссар, почему-то избегая жалобного старухина взгляда.
- Ну и ну, лебедочек мой, - успокоенно запела бабка, кивая головой. -
А то совсем меня, старую, зашпыняли! И ситчику, слышь, выдавать не бу-
дут?..
...Далеко за полночь горел свет в исполкомской избе. Продкомиссар си-
дел за Лызловским столом, положив голову на руки, и глядел на прямой,
желтый огонь коптилки. На столе перед ним лежал листок, а на листке был
нацарапан донос на Васятку Лызлова:
"...Как я сочувствую... готов помереть, то я и спрашиваю, правильно
ли так. Васятка Лызлов гонит самогон в лесной избе, тайно от отца...
продает на царские деньги, несмотря что деньги ничто, кроме как бумага.
Я его спросил, зачем ты, Васятка... он объяснил... хочу ехать в город
учиться... а как у него денег нет, то и хочет... Как я сочувствую, то и
спрашиваю... разве это советская работа... самогон гнать..."
Был этот безграмотный клочок без подписи. А другой клочок, грамотный,
мелко исписанный чернильной тиной и лежавший рядом с этим, имел полную
подпись продкомиссара и гласил так:
"...Прошу отстранить меня... от занимаемой должности... несоот-
ветствие. Предлагаю... на гражданский фронт, принимая во внимание незна-
чительные хотя бы мои заслуги перед... Сам происходя из крестьянского
сословия, но оторванный от него городом, затрудняюсь вести работу в
крестьянской среде..."
Продкомиссар перечел свое заявление трижды и при третьем разе зачерк-
нул слово "затрудняюсь", надписав поверх его "не могу". Посидев еще ми-
нуты три он перечеркнул слова "не могу", но не сумел подыскать другого
слова в замещенье зачеркнутого. Тогда он собрал все остатки чернильной
тины на перо и жирно перечеркнул все заявление накрест, резко и необычно
властно для него самого.
Он задул свечу и подошел к окну. Светало. Особенно убогой казалась в
рассветном свете бедная обстановка Воровского исполкома. На улице было
полное безветрие. Левая сторона неба набухла розовыми и желтыми купами,
словно всходила к недалекому празднику пряничная опара. Посреди пустой
улицы стоял бычок, с вечера отбившийся от стада. Он мычал, вытягивая шею
к заре. Помычав, прислушивался, как повторяет его отстоявшееся эхо.
...Продкомиссар открыл окно.
VIII. Петя Грохотов в действии.
Воры разверстку так и не выплатили, по молчаливому соглашению между
собою, ни в один из последующих дней. Нашлись некоторые, принесли в ис-
полком по доброй воле по пуду за едока, - так в Сигнибедовском амбаре и
стояли только двадцать мешков, потому что уплатили только советские му-
жики, да еще те, кто надеялся откупиться пудом. Ссылались мужики на неу-
рожайность, на мокроту, на сухость, на все тридцать три мужиковских
бедства, до которых уездному начальству как бы и невдомек. Этого испол-
комщики и ждали, к этому и готовились. С утра вышел продовольственный
отряд в обход по селу.
А на краю Воров жила бессемейная бобылка, бабка Афанаса Пуфла, проз-
ванная так за лицо неестественной широты. Давно уже состояла Пуфла с со-
седкой тетей Мотей в ссоре из-за куриных яиц, которые нанесла Пуфлина
Рябка в Мотином малиннике. Мотя яйца эти оттягала у соседки в свою
пользу, а Пуфла положила в сердце своем прищемить за это Мотю. Она и до-
несла Пете Грохотову, делавшему обход вместе с председателем и двумя
красноармейцами, что в таком-то месте у тети Моти хлеб припрятан. Мотю и
прищемили. И, из беды в беду кидаясь, доказала Мотя на другую соседку
слева, что и та не без хлеба живет. Так и пошло перекидным огнем, как в
пожаре бывает.
Докатилось дело до Фетиньи Босоноговой, - у Фетиньи будто бы в дубо-
вом срубе хлеб ссыпан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
кой сознательности, выискивая в гудящей толпе хоть пару сочувствующих
глаз. Таких не было, - мужики глядели в землю, некоторые расходились, но
у всех на устах была одна и та же мысль непримиримая и непокорная: мысль
о Зинкином луге. Чмелев ускоренным ходом заканчивал собрание и сконфу-
женно читал резолюцию о всемерной поддержке, о сознательном отношении к
моменту и о прочем. Те из мужиков, которые оставались, в нехорошей за-
думчивости, чесали бороды, затылки, пазухи и зады. Расходились кучками,
по-двое и по-трое, не дождавшись конца.
Да и сам продкомиссар, поугрюмевший сразу до последней степени, нап-
равлялся к исполкому в сопровожденьи Пети Грохотова, стараясь не оберты-
ваться ни на мужиков, ни на старуху, приставшую с чем-то сзади. Продко-
миссар был человеком неплохим, добрым и честным, но городской; дважды
был ранен на гражданских фронтах. И одну пулю, третью, носил где-то под
дыханьем, где мать ребенка носит. Эта третья и придавала ему порой твер-
дость, которой, вообще говоря, в натуре у него не было. Когда был назна-
чен продовольственным комиссаром, понял одно: отбиваться голыми руками
от ярых генеральских ватаг легче, чем путешествовать вот так, по дерев-
ням, с продовольственным отрядом. К исполкому идя, в который уже раз за-
давал он себе вопрос вслух, чтоб вслух и ответить: о чем они думают?..
- Кто это? - спросил Петя Грохотов, неся навыкат мощную свою грудь.
- Да мужики... О чем они молчат? - повторил комиссар.
- О чем им думать? - усмехнулся Грохотов. - Им думать-то некогда, они
работают... Скотинка безъязычная и та больше думает у них!
- А вы что?.. пили сегодня? - спросил, морщась, продкомиссар.
Из Петина рта явственно донесло до него душным сивушным запахом.
- А попробуй тут не выпивать, - с задором вскинул голову Петя. - Я
вот уж сколько здесь! В нашем деле не обойтись. Винт, коли его не смазы-
вать, в час при хорошей работе сработаться может. А сколько на тебя га-
ек, сказать, за неделю-то навернут! Тут уж на то пошло, кто кого переуп-
рямит...
Когда они всходили на крыльцо, продкомиссар обернулся к приставшей
старухе:
- Ну, чего тебе, бабка? Метешься, ровно хвост...
- Не хвост, а бабушка тебе, голубчик! Ослобони ты меня, батюшка, от
грамоты. Бабы-те засмеяли вконец. Тебя, сказывают, Егоровна, грамоте те-
перь будут обучать... - зашамкала старуха, отчаявшаяся в своем невидан-
ном горе, и смахнула слезу. - Зубов-те у меня, батюшка, уж нету... Куды
мне грамота? А я тебе... - и тут старухино лицо приняло плутоватый отте-
нок: - ...а я тебе, голубок, чулочки свяжу, тепленьки! Шерстка-то еще
осталась у мене...
И от жалости и от смеха где-то в груди защемило у продкомиссара:
- Я не по той части, бабушка! По грамоте - это к другому... Я по хле-
бу!
- А?.. Прости, батюшка, глуха стала, полудурка совсем... - засуети-
лась старуха, деловито приставляя свое большое морщинистое ухо к самому
продкомиссарову рту.
- Я не по той части... Я по хлебу!! - закричал ей в глухое ухо прод-
комиссар, почему-то избегая жалобного старухина взгляда.
- Ну и ну, лебедочек мой, - успокоенно запела бабка, кивая головой. -
А то совсем меня, старую, зашпыняли! И ситчику, слышь, выдавать не бу-
дут?..
...Далеко за полночь горел свет в исполкомской избе. Продкомиссар си-
дел за Лызловским столом, положив голову на руки, и глядел на прямой,
желтый огонь коптилки. На столе перед ним лежал листок, а на листке был
нацарапан донос на Васятку Лызлова:
"...Как я сочувствую... готов помереть, то я и спрашиваю, правильно
ли так. Васятка Лызлов гонит самогон в лесной избе, тайно от отца...
продает на царские деньги, несмотря что деньги ничто, кроме как бумага.
Я его спросил, зачем ты, Васятка... он объяснил... хочу ехать в город
учиться... а как у него денег нет, то и хочет... Как я сочувствую, то и
спрашиваю... разве это советская работа... самогон гнать..."
Был этот безграмотный клочок без подписи. А другой клочок, грамотный,
мелко исписанный чернильной тиной и лежавший рядом с этим, имел полную
подпись продкомиссара и гласил так:
"...Прошу отстранить меня... от занимаемой должности... несоот-
ветствие. Предлагаю... на гражданский фронт, принимая во внимание незна-
чительные хотя бы мои заслуги перед... Сам происходя из крестьянского
сословия, но оторванный от него городом, затрудняюсь вести работу в
крестьянской среде..."
Продкомиссар перечел свое заявление трижды и при третьем разе зачерк-
нул слово "затрудняюсь", надписав поверх его "не могу". Посидев еще ми-
нуты три он перечеркнул слова "не могу", но не сумел подыскать другого
слова в замещенье зачеркнутого. Тогда он собрал все остатки чернильной
тины на перо и жирно перечеркнул все заявление накрест, резко и необычно
властно для него самого.
Он задул свечу и подошел к окну. Светало. Особенно убогой казалась в
рассветном свете бедная обстановка Воровского исполкома. На улице было
полное безветрие. Левая сторона неба набухла розовыми и желтыми купами,
словно всходила к недалекому празднику пряничная опара. Посреди пустой
улицы стоял бычок, с вечера отбившийся от стада. Он мычал, вытягивая шею
к заре. Помычав, прислушивался, как повторяет его отстоявшееся эхо.
...Продкомиссар открыл окно.
VIII. Петя Грохотов в действии.
Воры разверстку так и не выплатили, по молчаливому соглашению между
собою, ни в один из последующих дней. Нашлись некоторые, принесли в ис-
полком по доброй воле по пуду за едока, - так в Сигнибедовском амбаре и
стояли только двадцать мешков, потому что уплатили только советские му-
жики, да еще те, кто надеялся откупиться пудом. Ссылались мужики на неу-
рожайность, на мокроту, на сухость, на все тридцать три мужиковских
бедства, до которых уездному начальству как бы и невдомек. Этого испол-
комщики и ждали, к этому и готовились. С утра вышел продовольственный
отряд в обход по селу.
А на краю Воров жила бессемейная бобылка, бабка Афанаса Пуфла, проз-
ванная так за лицо неестественной широты. Давно уже состояла Пуфла с со-
седкой тетей Мотей в ссоре из-за куриных яиц, которые нанесла Пуфлина
Рябка в Мотином малиннике. Мотя яйца эти оттягала у соседки в свою
пользу, а Пуфла положила в сердце своем прищемить за это Мотю. Она и до-
несла Пете Грохотову, делавшему обход вместе с председателем и двумя
красноармейцами, что в таком-то месте у тети Моти хлеб припрятан. Мотю и
прищемили. И, из беды в беду кидаясь, доказала Мотя на другую соседку
слева, что и та не без хлеба живет. Так и пошло перекидным огнем, как в
пожаре бывает.
Докатилось дело до Фетиньи Босоноговой, - у Фетиньи будто бы в дубо-
вом срубе хлеб ссыпан.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99