VII. Приезжий из уезда уговаривает мужиков.
Все находила на Аннушку сонливость в последние сроки.
Оттолкнутая Сергеем Остифеичем и все еще не излеченная от любви к не-
му, окруженная чужими, лежала Анна на лавке в темных сенцах, в предродо-
вой болезни. В избе ужинали, в плошке горел жир. Сидел за столом, кроме
домашних, Фрол Попов, - уже тяготели ко сну старческие глаза, еще сидела
повитуха, бабка Маня Мятла. В молчаньи хлебали щи, когда закричала Ан-
нушка... Аннушкина мука была недолгая, скоро держала Маня Мятла мерт-
венького восьмимесячного.
- Порох, что ли, с водкой пила?.. - сухо спросила Мятла, наклонясь к
уху стонущей Аннушки.
- Не-е... льняными лепешками, - простонала Анна.
Бабка пошла с ребенком куда-то на задворки, метя за собой пол подо-
лом, - откуда и прозванье, - неодобрительно качала головой.
На четвертый день, до срока, Анна встала и даже не спросила о младен-
чике, куда зарыли. С утра ушла куда-то. Видали ее в лесу, у лесной избы,
видали и над Мочиловским омутом: Курья впадает в Мочиловку в трех верс-
тах от села, здесь омут. Нигде Аннушку не останавливали от дурной мысли,
но видно так же был силен в ней позыв к жизни, как и к смерти.
Домой она вернулась лишь под вечер, проплутав весь день. Была бледна,
как выпитая. Войдя, села на лавку и стала сидеть бездельно. Так сидят
соседки в чужом дому и нищие странницы. В сумерки вошел Егор Иваныч, за-
метил ее, стал что-то делать у печки. Она встала и пошла к нему, безз-
вучная и полная неутоляемой скорби. Синяя кофточка гладко облегала ее
крупные покатые плечи.
- Егор Иваныч... - еле слышно произнесла она: - ...вот и опросталась
я. Суди меня теперя.
- Какой на тебя суд?.. - визгливо прокричал Егор Иваныч. - Ты кошка,
ты по рукам пошла... Уходи, не обступай меня!
Словно тронутый каленым железом, он заметался перед Анной, не находя
нужного слова, самого оскорбительного, самого губительного из всех.
Вдруг он замахнулся, высоко подкинув брови, но не ударил, а выскочил
опять туда, на крыльцо, откуда пришел. Созерцание собственной раны дава-
ло ему большее удовлетворение, чем раскаяние Анны.
А та постояла одна в потемках избы, прислушиваясь к начинавшемуся
дождю и мычанью недоеной коровы. Вдруг, помимо воли, вспомнила, как сем-
надцать лет назад - Анна была еще девочкой, многого не понимала - трави-
ла тетка Прасковья пьянствующего свекра: запекала рубленую щетину в
хлеб. Мысль об этом отрезвила Анну и согнала с нее тусклый налет тоски.
Она подняла лицо к потолку и, устало улыбнувшись, сказала вслух:
- ...что ж ты меня гонишь?.. Стреляная баба что собака; кто погладил,
тот и хозяин... Эх, Егорка! - Потом она сняла подойник со стены и, пере-
валиваясь бедрами, пошла доить корову.
Вскоре после того как-то случаем встретилась Анна с Петькой Грохото-
вым: Петька песни пел, как никто, был неженат - невеселых песен не ве-
дал, он-то и убаюкал и приютил бездомное Аннушкино сердце. Снова до са-
мого донышка норовой своей души наполнилась Анна любовью. И уже никто не
проведал, что в третий и последний раз цвела Анна.
...да мир помешал. К жнитву темные слухи разбежались по мужиковским
избам: будут церкви закрывать и подвешивать печатки, будут хлеб отнимать
весь начисто. И как бы в подтвержденье россказней, собрали однажды под
вечер сход для выслушанья речей уездного человека. Васятка Лызлов ходил
по селу и усердно свиристел в тот самый роговой свисток, которым ког-
да-то собирал сходы Прохор Стафеев.
Сельчане собирались лениво, однако пришли все. Став поодаль, они
подглядывали из-под козырьков и платков за всеми случайными и неслучай-
ными движеньями наезжего. А тот, путаясь в длинных полах брезентового
своего пальто, ходил взад и вперед вдоль Сигнибедовского амбара, тер ру-
ки и сам украдкой разглядывал мужиков. Глаза у него были усталые и
чуть-чуть напуганные. Минутами казалось, что он хочет сказать вот тут же
сразу что-то очень хорошее, такое, чему не место на митингах, где крик.
Он останавливался, чесал себе лоб и снова с утроенным рвением принимался
ходить туда и сюда. Матвей Лызлов, председатель, с двумя красноармейцами
из трех, приехавших с гостем, притащили из исполкома стол и две табурет-
ки. Исполкомские о чем-то совещались.
А среди девок шли разговоры, чужие и насмешливые:
- Нос-то, у него, у моргослепа, глядите, девоньки, ровно молоток!
Ишь, руки-те натирает.
- С холоду трет! У них теперь в городу-т осьмушкой дразнятся, - фыр-
кала в край головного платка другая, Праскутка.
Третья хохотала не совсем без причины:
- Жара, а он в пальте приехал!..
Бабы сказывали про свое:
- Ой, с чего это глаз у меня обчесался совсем... До дырки дочешу!
- К слезам, бабонька, - чинно говорила брюхатая Рублевская молодайка.
Мужики - свое:
- В Попузине на прошлой неделе Серега обирал. Скажи, хоть бы мешок
оставил! Тетерину весь сад перекопал, искамши. Сам и рыл!.. - повество-
вал Бегунов. Опущенное веко придавало ему со стороны вид уснулой рыбы.
- Почему б ему не рыть, не сам ведь сажал. Ишь рожу-т отростил, в три
дни не оплюешь! - сказал не в меру громко другой и, видимо, сам испугал-
ся своей решимости.
- Вот и до нас доберутся, - подсказал Семен, стоявший тут же. - Сами
и отдадите!
- Да ведь как не отдашь-те? - вздохнул тот, смелый: - ведь требуют!
Тем временем Васятка, сидя с самым насупленным видом за столом, шеп-
тал что-то в ухо исполкомскому писарю, Козьме Мурукову. Муруковский ка-
рандаш, понукаемый Васяткой и время от времени обсасываемый владельцем,
отчего оставались лиловые пятна на губах, как угорелый, носился по бума-
ге. Васятка тоже имел уже лиловое пятно карандаша на щеке. Тут как раз
Лызлов влез на незанятую табуретку - гость предпочитал ходить, вытянул
руку вперед, переглянулся с гостем, можно ли начинать, цыкнул на воркот-
ливую шопотню баб и предложил выбрать председателя.
- Попа Ивана! - сказал в тишине измененный голос сзади.
- Товарищи, кто это сказал?.. - закричал Васятка, весь задрожав и
подскакивая на табуретку к отцу. - Клеймите, товарищи, таких! Это есть
несознание момента...
- Матвея Лызлова, - чернильными губами предложил Муруков, не отрыва-
ясь от бумаги.
- Мне нельзя... Из своей среды выбирайте, - сухо отчеканил Лызлов.
- Ну-к Поболтая! - сказал Федор Чигунов, брат Афанаса.
"Поболтай-что-нибудь" - было прозвищем советского мужика Пантелея
Чмелева, всегда склонного к рассуждениям как об научном, так и ненауч-
ном.
- Поболтая, Поболтая... - закричали мужики, с хохотом встретив пред-
ложенье Чигунова.
- Ваську! - сказал Сигнибедов со злостью. - Он идейный.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99