- Степан Леонтьич, видимо, посмеивался, но смех его был уже нежи-
вой смех.
- Это тебе мерестит, Степан Леонтьич, ты противься... - сказал Сеня.
- Ты не верь. Этого не бывает на самом деле. Это истома твоя...
- Никита-т - истома?.. - строго переспросил Катушин. - Не-ет, Никита
не истома. Не говори про Никиту так!..
Сеня не знал, что возразить. Он вспомнил: достал исписанный стишок и
вопросительно поглядел на старика, точно тот мог догадаться о Сенином
намерении.
- Я тут стишок написал. Вот, прочесть его тебе хочу. Ты послушай, - и
опять глядел с вопросом Сеня, но стариково лицо стало еще неподвижнее.
Не смущаясь этим, Сеня стал читать по листку. Читал он неумело и не-
ровно, то срываясь до шопота, то поднимался до трескучего напора. Длинно
и плохо было Сенино творение, но светилась в нем подлинная сила молодос-
ти: она наполнила всю комнату, гнала смерть, упрашивала, грозила. - Вот
так же было, когда стоял на краю крыши, искушаемый лукавством жизни:
кинься, Семен, и любовь спасет тебя!.. - Сеня кончил и выжидающе без-
молвствовал.
А в угасающих глазах старика был только испуг и обида, точно застав-
ляли умирающего бегать за быстроногим. В своем волнении не видел Сеня
поражающей немоты Катушинского лица.
- Ну, как... попытать можно? - настойчиво спросил, дрогнув, Сеня.
Старик шарил под подушкой и вдруг протянул что-то Сене на высохшей
ладошке.
- На... возьми, - зло и резко сказал он.
- Что это?.. - насторожился Сеня.
- Зуб... - грубо, как в безпамятстве, ответил Катушин.
- Чей зуб?..
- А мой! Утром ноне... - глаза Катушина, укоряющие и обиженные, похо-
жи были на зверков, загнанных напором бури в глубокие норки. - На,
возьми... на! - настойчиво повторил Степан Леонтьич, и Сеня уже видел,
что неминуемы слезы.
- Я пойду лучше... - потерянно сказал Сеня и встал. - Прощай, покуда.
Сеня так заспешил, словно боялся, что старик его остановит и задержит
возле себя на всю ночь. С порога Сеня обернулся, чувствуя большую непо-
нятную смуту внутри себя, - в тот момент и поймал его остановившийся
мутный взгляд старика. Степан Леонтьич что-то говорил еще, но это было
не громче переворачиваемой страницы. И Сеня понял, что страница эта пос-
ледняя в дочитанной книге. По лестнице вниз он почти бежал, точно от по-
гони...
... Как раз в тот вечер Матрена Симанна занесла в лавку записку. Тре-
вожными словами Настя просила Сеню притти в девять к воротам ее дома.
Старуха так вся и струилась легчайшими насмешечками, покуда Сеня перечи-
тывал записку.
- Что ж это вы, божья коровка, кривитесь так? - тихо спросил он, пос-
тукивая гирькой по прилавку. - Чему бы вам радоваться?..
Быхалова в лавке не было. Сеня подошел к старухе вплотную. Он был го-
раздо выше ее, и взгляд его приходился как раз на старухино темя, укры-
тое шерстяным платком.
- Да что, голубчик, какая у старушки радость! - храбро проскрипела
Матрена Симанна. - Старушечья радость скучная!.. А свадебке как не радо-
ваться... все на платье подарят. Мне бы хоть и черненького. Белое-то уж
и не к лицу!
... Неслись в сумерки Зарядской низины тонкие снежинки, первые вест-
ницы зимы. Сеня, как встал ногами в лужу, так и стоял у Настиных ворот,
ничего не замечая. Фонарь в этот час почему-то не горел... Вода проникла
в сапог сквозь разношенную подошву. Сеня присел на тумбу. Потом, чтоб
провести время, он походил взад и вперед. Потом прислонился спиной к во-
ротам. - Все не шла.
"Заболела? - Тогда не звала бы. - Помер кто-нибудь? - Тогда к чему я
ей?" - так метались мысли. Вспомнив про зловещий намек старухи, Сеня
снова быстро заходил по тротуару.
У ворот стоял лихач, - его только теперь заметил Сеня. О чем-то дога-
дываясь, Сеня с ненавистью поглядел на пустое сиденье лихачевой пролет-
ки. А лихачу, видимо, было скучно...
- Разлюбезненькую поджидаешь? - спросил с величественным добродушием
он и поворочался, как на оси, на ватном заду.
- Нет, барина твоего убивать пришел, - озлился Сеня.
- Занозистый! - определил лихач. - А разлюбезненькая-то не придет, -
зубоскалил тот певучей скороговоркой. - Я ее даве с солдатом видал. На
лавочке в Александровском саду любовь крутят!
- Это ты мать свою видал, - съязвил Сеня, отходя от ворот.
В ту минуту скрипнула дверца ворот.
- Ты давно тут?
Она смотрела на него с неуловимым холодком из-под приспущенного на
глаза белого пухового платка. Черная прядка волос выбилась на бледную
щеку. В смутном свете ночи и снежинок был тот локон как-то прощально
смел.
- Куда пойдем... к Катьке, что ли? - шопотом спросил Сеня.
- Я не хочу к ней. Пойдем туда... - она указала глазами в темноту
улиц. - Ты знаешь... это его лихач!..
Подхватив Сеню под руку, она потащила его в переулок, неясно пестрев-
ший снеговыми пятнами. Сзади слышались шаги. Настя почти бежала. Впереди
тоже шел кто-то. Они остановились, и приникли друг к другу в темном углу
двух высоких каменных стен.
- Настя, - горячо зашептал Сеня, привлекая ее к себе, - неужто в са-
мом деле выходишь?.. - и он наклонился к ней губами, нежно и жадно.
- Погоди... дай людям пройти, - быстро и досадливо оборвала Настя,
отстраняя его от себя. - Потом!..
Двое проходили мимо. Молодой с любопытством вгляделся, а другой, пос-
тарше и побессовестней, даже сказал: "эге". Еще не дождавшись, пока
пройдут, Сеня губами нашарил ее губы, темные под платком. Они были нео-
жиданно солоны, холодны и влажны.
- Ты плачешь?.. - догадался он.
- Лихача-то видел? - вместо ответа сказала она.
- А ты что? - в упор спросил Сеня.
- Папенька просил... Хочет дело расширять. Он объяснял, я не поня-
ла... - неизвестно, случайно или нарочно избегала Настя прямого ответа.
Вдруг Сеня махом сорвал с себя картуз, провел себя по волосам.
- Что ж, добрая путь вам, Настасья Петровна! - размашисто сказал он.
- Зерно к зерну, а рубль к рублю. Хозяйкой будете... - и он постучал
пальцем в стену, точно надобность приспичила узнать, не фальшивая ли.
- Он меня в театре увидал... Стал цветы присылать. Папенька смеялся,
а я не знала, - рассказывала Настя и притягивала за руку Сеню. - Ну, иди
же!
- Ты мне так не говори. Я тебе себя самого прислал бы, каб знато бы-
ло... - Сенин голос дрожал.
- Куда пойдем-то?..
И опять она указала на свистящее темное пространство, за арку Китайс-
ких ворот. Теперь они шли по набережной, вдоль самой реки. Здесь дул ве-
тер, и снежинки летели не одиночно, а слипшимися роями. Ветер был в сто-
рону города, городских гулов сюда не доносилось. Место тут глухое. Река
стыла и замедляла теченье черных и гладких вод. Как огромные латунные
подвески спускались вглубь ее отражения береговых фонарей.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99