- Да и не одни дядья только...
Погуляв же месяцок - другой, собрался Брыкин в город. Правда, горяча
и неустанна в любви, как и в пахоте, Аннушка Бабинцова, теперь законная
Брыкина жена, - и руки у ней мягкие и жадные, и губы сладки, как большая
лесная ягода, - скуки с такой женой не ведать, какая длинная ни случись
ночь. Но и ларь не ждал: каждый день - заметная убыль, каждый час -
рубль. С молодой супругой своей совсем обносился и лицом, и карманом
Егор Иваныч. И, покуда собирался вернуться к своим крикливым будням,
зазвал его к себе Савелий Рахлеев, поротый.
Яишенку смастерив и раздобывшись у соседа настойкой в долг, стал Са-
велий, руками маша, прикланиваясь и потчуя, рассуждать вслух о разном.
Одно в его бестолковых рассужденьях ясно было, - совсем его невозмож-
ность одолела.
- Да вот и с коровами-те какая провинность! Кто его знал, вех! Растет
и растет, явственный факт. И никогда такого не случалось, чтоб на него
скотина льстилась. В нем и соку-те, понимаешь, никакого нет, ни крови-
ночки... одно деревянное стволье! - Савелий в этом месте пошикал на же-
ну, Анисью: - у-у, ровно метелка в углу стоишь. Присударкивай гостя-т,
непоклонная!
Егор Иваныч сидел в красном углу, пыхтя от сознанья собственной славы
и от тугого воротника. Временами, поддакивая и намарщивая небольшой
лбишко, ковырял он ложкой яишницу, посапывал и молчал.
И опять разливался слезой да жалобой Савелий. В такие времена велика
трудность в хозяйстве. Мальчонок - не баран, шерсти не настрижешь, а
хлеба ест много. Хозяйство бедняет с каждым годом, двор падает, и боров
прошлой осенью, ровно на зло, сдох.
- Нищаю... А каб была у меня зацепка в городе, отдал бы я мальцов
своих туда. Сыт, одет, и не думается. Глядишь, и набежит с кажного хоть
по серебряному рублику в три месяца. Хлеба не едят, и то барыш! - жалоб-
но прокричал Савелий и, в бессильи выпучив глаза, присел на лавку.
- Разве у нас там рубль - деньги? - пожал плечами и посклабился Егор
Иваныч. - В Москве тыщи цельные по улицам бегают, а от рублей-то мозоли
на руках вспухают. Конечное дело, сноровка нужна во-время рублик попри-
жать! - Тут Егор Иваныч встал, отпихивая в сторону недогрызанный огурец.
- Так вот. Ты, Савелий Петрович, готовь подводу к завтрему. Беру мальцов
твоих... И меня уж зараз отвезешь.
Проговорив так, поиграл плечиком Егор Иваныч, посмотрел на серебряные
часы и вышел. В сенях тащил с колодца бадью с водой хромой Пашка, стар-
ший Савельев. Ему, дав одобрительного щелчка, произнес строго Егор Ива-
ныч:
- Ну, Хромка, сбирайся в город со мной. Просватали!
Шум поднялся в Рахлеевской избе по уходе Брыкина. Мать кричала на от-
ца, а тот отпихивался и отнекивался:
- Что-о? Это я-т, выходит, пьяница? Носоватов, князь, величественный
человек, как я в пажеском-те корпусе служил... Пей, говорит, Савелий!
Питье украшает жизнь, пей. А я рази для украшенья? Рази тот человек
пьяница, который от горя пьет?.. Да и ребят-те я с кровью, может, от
сердца отрываю! Не-ет, это ты совсем неверно.
Тем и докончил Савелий, что допил единым духом остатки, мутневшие на
донышке, и сбежал от Анисьи на весь вечер в разговоры по мужичкам.
... Утро, подкованное легким морозцем, бодрило и отбивало сон. В то
серебряное утро уже стемна ждала у Брыкинского крыльца Савельева подво-
да. Братья, Сенька и Пашка, сидели в телеге, укутанные в самое новое,
какое нашлось у матери, тряпье, и пучились на отца. А отец, суетливый и
маленький, и уже не без пьянцы, все подхихикивал кому-то, воображаемому,
и попрыгивал вокруг своего конька, смешного, усатого, жалкого, как он
сам. Черные Брыкинские окна тускло тлели красными и желтыми бликами ску-
пой осенней зари.
Тут на крыльцо Егор Иваныч вышел, застегнутый на все пуговицы, зас-
панный и сердитый. Шея его была обвязана полосатым, толстенной шерсти,
шарфом, - супругин дар. Сзади Брыкина, заплаканная, явилась и сама Его-
рова молодайка.
- Ну, прощай, жена, - сурово сказал Брыкин. И тут же не удержался,
чтоб не щипнуть жену вдобавок к недавней утехе. - Жди гостинцев, Анна.
- Да хоть на народе-то не мни, мучитель! - отстранилась та. - Замял
ты меня совсем.
- А что ж? Не убудет, а любо будет! - притворно засмеялся Брыкин. -
Так, что ль, Савель Петрович?
Но Савелий только мигал, и рот его плыл униженной поддакивающей улыб-
кой. Пашка угрюмо отвернулся и глядел куда-то в угол, где на выселках
горел пестрою резьбою дом лавочника Сигнибедова. Сеня дремал.
- А что, Савель Петрович, - приступил к делу Брыкин, не выпуская из
узкой своей ладони пухлой жениной руки, - меринко-то подгуляло твое! Уж
больно брюхо-то у него отвисло, прямо по земле волочит. Не довезет чет-
верых-то!
- Ге-э, - затрепыхался в воробьином смехе Савелий, одергивая кушак и
смехом же надувая щеки. - Скажешь ты, Егор Иваныч, плешь тебя возьми. Да
рази ж в лошади брюхо важно? В хрестьянской лошади, ге-э, зубы главное!
Она зубами пищу принимает, жует одним словом... Да ноги еще! а брюхо,
это уж извини, это никакого влияния не оказывает...
И он подтягивал узду, бегал всемеро больше, чем того требовала мину-
та, не переставая распевать с пьяным благодушием:
- А зубы у него все целехоньки. У меня, посмотри-кось... - он раскры-
вал темную дырку рта, - все растерял! А у него зубок к зубку, ровно у
белки...
- Ну-у! - заскрипел недовольно Брыкин. - Зубами, что ль, он бегать-то
будет?
Уже садясь в подводу и кутая соломой зябнущие ноги, в последний раз
поучал Брыкин жену:
- Не плачь тут попусту. Не мокри дома. И баба должна иметь свое сооб-
ражение. Полушалок я тебе с первой оказией пошлю. Что обещано, то у меня
тверже горы стоит.
- Да я не беспокоюсь, - всхлипнула молодайка. - По мне, хоть и совсем
не присылай...
Егор Иваныч достал папиросу, затянулся. Потом деловито тронул Савелья
пальцем в плечо:
- Трогай... к поезду надо поспеть.
- Поспеем, - беспричинно захохотал Савелий.
Скрипнула на дорожной ямке ось. Еще раз, но громче, всхлипнула Аннуш-
ка: "полушалок-те с Барыковыми, как поедут, пошли"... Худящий, одряхлев-
ший пес просунулся в плетень, потявкал для прилика. Потом избенки двину-
лись назад, а Савелий задергался от понуканий, требуя резвых рысей от
престарелого своего Воронка.
Мимо дома проезжали, догнала их у колодца Анисья, мать. Задыхаясь от
бега, сунула в колени ребяткам две горячих, с подгорелым творогом, ле-
пешки и хотела говорить что-то, не имеющее явственных слов, а только од-
ну боль материна расставанья... Тут вдарил Савелий всем кнутовищем вдоль
Воронка, и взыграл тот кривыми ногами и обвисшим брюхом. Егор Иваныч су-
нулся носом в Савельеву спину, чертыхнулся, сломал папироску и погрозил
Анисье кулаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
Погуляв же месяцок - другой, собрался Брыкин в город. Правда, горяча
и неустанна в любви, как и в пахоте, Аннушка Бабинцова, теперь законная
Брыкина жена, - и руки у ней мягкие и жадные, и губы сладки, как большая
лесная ягода, - скуки с такой женой не ведать, какая длинная ни случись
ночь. Но и ларь не ждал: каждый день - заметная убыль, каждый час -
рубль. С молодой супругой своей совсем обносился и лицом, и карманом
Егор Иваныч. И, покуда собирался вернуться к своим крикливым будням,
зазвал его к себе Савелий Рахлеев, поротый.
Яишенку смастерив и раздобывшись у соседа настойкой в долг, стал Са-
велий, руками маша, прикланиваясь и потчуя, рассуждать вслух о разном.
Одно в его бестолковых рассужденьях ясно было, - совсем его невозмож-
ность одолела.
- Да вот и с коровами-те какая провинность! Кто его знал, вех! Растет
и растет, явственный факт. И никогда такого не случалось, чтоб на него
скотина льстилась. В нем и соку-те, понимаешь, никакого нет, ни крови-
ночки... одно деревянное стволье! - Савелий в этом месте пошикал на же-
ну, Анисью: - у-у, ровно метелка в углу стоишь. Присударкивай гостя-т,
непоклонная!
Егор Иваныч сидел в красном углу, пыхтя от сознанья собственной славы
и от тугого воротника. Временами, поддакивая и намарщивая небольшой
лбишко, ковырял он ложкой яишницу, посапывал и молчал.
И опять разливался слезой да жалобой Савелий. В такие времена велика
трудность в хозяйстве. Мальчонок - не баран, шерсти не настрижешь, а
хлеба ест много. Хозяйство бедняет с каждым годом, двор падает, и боров
прошлой осенью, ровно на зло, сдох.
- Нищаю... А каб была у меня зацепка в городе, отдал бы я мальцов
своих туда. Сыт, одет, и не думается. Глядишь, и набежит с кажного хоть
по серебряному рублику в три месяца. Хлеба не едят, и то барыш! - жалоб-
но прокричал Савелий и, в бессильи выпучив глаза, присел на лавку.
- Разве у нас там рубль - деньги? - пожал плечами и посклабился Егор
Иваныч. - В Москве тыщи цельные по улицам бегают, а от рублей-то мозоли
на руках вспухают. Конечное дело, сноровка нужна во-время рублик попри-
жать! - Тут Егор Иваныч встал, отпихивая в сторону недогрызанный огурец.
- Так вот. Ты, Савелий Петрович, готовь подводу к завтрему. Беру мальцов
твоих... И меня уж зараз отвезешь.
Проговорив так, поиграл плечиком Егор Иваныч, посмотрел на серебряные
часы и вышел. В сенях тащил с колодца бадью с водой хромой Пашка, стар-
ший Савельев. Ему, дав одобрительного щелчка, произнес строго Егор Ива-
ныч:
- Ну, Хромка, сбирайся в город со мной. Просватали!
Шум поднялся в Рахлеевской избе по уходе Брыкина. Мать кричала на от-
ца, а тот отпихивался и отнекивался:
- Что-о? Это я-т, выходит, пьяница? Носоватов, князь, величественный
человек, как я в пажеском-те корпусе служил... Пей, говорит, Савелий!
Питье украшает жизнь, пей. А я рази для украшенья? Рази тот человек
пьяница, который от горя пьет?.. Да и ребят-те я с кровью, может, от
сердца отрываю! Не-ет, это ты совсем неверно.
Тем и докончил Савелий, что допил единым духом остатки, мутневшие на
донышке, и сбежал от Анисьи на весь вечер в разговоры по мужичкам.
... Утро, подкованное легким морозцем, бодрило и отбивало сон. В то
серебряное утро уже стемна ждала у Брыкинского крыльца Савельева подво-
да. Братья, Сенька и Пашка, сидели в телеге, укутанные в самое новое,
какое нашлось у матери, тряпье, и пучились на отца. А отец, суетливый и
маленький, и уже не без пьянцы, все подхихикивал кому-то, воображаемому,
и попрыгивал вокруг своего конька, смешного, усатого, жалкого, как он
сам. Черные Брыкинские окна тускло тлели красными и желтыми бликами ску-
пой осенней зари.
Тут на крыльцо Егор Иваныч вышел, застегнутый на все пуговицы, зас-
панный и сердитый. Шея его была обвязана полосатым, толстенной шерсти,
шарфом, - супругин дар. Сзади Брыкина, заплаканная, явилась и сама Его-
рова молодайка.
- Ну, прощай, жена, - сурово сказал Брыкин. И тут же не удержался,
чтоб не щипнуть жену вдобавок к недавней утехе. - Жди гостинцев, Анна.
- Да хоть на народе-то не мни, мучитель! - отстранилась та. - Замял
ты меня совсем.
- А что ж? Не убудет, а любо будет! - притворно засмеялся Брыкин. -
Так, что ль, Савель Петрович?
Но Савелий только мигал, и рот его плыл униженной поддакивающей улыб-
кой. Пашка угрюмо отвернулся и глядел куда-то в угол, где на выселках
горел пестрою резьбою дом лавочника Сигнибедова. Сеня дремал.
- А что, Савель Петрович, - приступил к делу Брыкин, не выпуская из
узкой своей ладони пухлой жениной руки, - меринко-то подгуляло твое! Уж
больно брюхо-то у него отвисло, прямо по земле волочит. Не довезет чет-
верых-то!
- Ге-э, - затрепыхался в воробьином смехе Савелий, одергивая кушак и
смехом же надувая щеки. - Скажешь ты, Егор Иваныч, плешь тебя возьми. Да
рази ж в лошади брюхо важно? В хрестьянской лошади, ге-э, зубы главное!
Она зубами пищу принимает, жует одним словом... Да ноги еще! а брюхо,
это уж извини, это никакого влияния не оказывает...
И он подтягивал узду, бегал всемеро больше, чем того требовала мину-
та, не переставая распевать с пьяным благодушием:
- А зубы у него все целехоньки. У меня, посмотри-кось... - он раскры-
вал темную дырку рта, - все растерял! А у него зубок к зубку, ровно у
белки...
- Ну-у! - заскрипел недовольно Брыкин. - Зубами, что ль, он бегать-то
будет?
Уже садясь в подводу и кутая соломой зябнущие ноги, в последний раз
поучал Брыкин жену:
- Не плачь тут попусту. Не мокри дома. И баба должна иметь свое сооб-
ражение. Полушалок я тебе с первой оказией пошлю. Что обещано, то у меня
тверже горы стоит.
- Да я не беспокоюсь, - всхлипнула молодайка. - По мне, хоть и совсем
не присылай...
Егор Иваныч достал папиросу, затянулся. Потом деловито тронул Савелья
пальцем в плечо:
- Трогай... к поезду надо поспеть.
- Поспеем, - беспричинно захохотал Савелий.
Скрипнула на дорожной ямке ось. Еще раз, но громче, всхлипнула Аннуш-
ка: "полушалок-те с Барыковыми, как поедут, пошли"... Худящий, одряхлев-
ший пес просунулся в плетень, потявкал для прилика. Потом избенки двину-
лись назад, а Савелий задергался от понуканий, требуя резвых рысей от
престарелого своего Воронка.
Мимо дома проезжали, догнала их у колодца Анисья, мать. Задыхаясь от
бега, сунула в колени ребяткам две горячих, с подгорелым творогом, ле-
пешки и хотела говорить что-то, не имеющее явственных слов, а только од-
ну боль материна расставанья... Тут вдарил Савелий всем кнутовищем вдоль
Воронка, и взыграл тот кривыми ногами и обвисшим брюхом. Егор Иваныч су-
нулся носом в Савельеву спину, чертыхнулся, сломал папироску и погрозил
Анисье кулаком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99