- Дайте-ка мне сесть рядом... и давайте, поговорим.
- Садись, - сухо произнес Пашка. По движенью воздуха Петр понял, что
Пашка встал. - Пойдем, Сенька. И реветь довольно. А то еще хозяйская
картошка загниет...
Молча, стороной, мальчики пошли из подвала. Хлопнула дверь. Петр все
стоял, оторопев от удивления. Потом он услышал ширкающий звук задвигае-
мого засова. Петр кинулся к дверце и сильно толкнул ее. Дверца, глухая к
его удару, как толстая чужая спина, не отмыкалась. Скользя на раздавлен-
ных картофелинах, Петр пошел в угол, где сидели мальчики. Там он нащупал
полурассыпанный мешок картофеля и сел на него, закрыв лицо руками. Мину-
ты через три он отвел руки, покачал головой и засмеялся. Смех его был
добрый смех, зла в нем не было...
А Пашку и в самом деле трепала простуда. Еще в подвале мутилась голо-
ва, а по приходе оттуда тотчас же охватил его бредовой полусон. В ладо-
нях длительно и неровно жгло. Сеня убежал к Катушину, а Пашка все стоял
в своем углу, перед койкой. Он прилег, и тотчас же сознанье его потуск-
нело: словно вылили из стаканчика, и стаканчик самый разбили. Дыханье
захрипело, точно в грудь поместили большие, свирепые часы. Виделось,
будто стены раздвинулись, потом лениво покачались, потом пошли на Пашку,
грозя смять. Будто не стены идут, а две тысячи черных яловочных сапог,
вразброд, гулко и шаркающе идут. И при каждом самом мелком приближеньи
их больнее бился всем телом Пашка, пуще яря боль в руках.
...А вот уже и нет стен, а будто пойма. Сенокосят бабы, а Пашке всего
восемь лет. День ладный, жаркий. Солнце висит над самым теменем. Небо
сине до черноты. Восток грозит дождем. Рядами идут осоловелые бабы и
бойкое гуторливое девье. Ребятишки - и Пашка вместе с ними - рыщут по
стежкам, выискивая ягоды.
Разморило солнцем Марфушку-дурочку. Рваный белый платок на румяные
щеки приспустив, глаза сощуря, заходила с опушки Кривоносова бора, шла -
как играла. Мерно выдавались плечо и грудь на взмахе, мерно вздыхали
травы, поникая под острым косьем. Тут Пашка перед ней, стоит и в траву
смотрит.
Марфушка ему:
- Недоброй, отойди!
А Пашка и не слышит. Марфушке прозванье в Ворах - Дубовый Язык.
Опять:
- Уходи-т я тебе сказала, аль нет? Вот я тебя котой!
Пашка в те годы задорен был:
- А не подкосишь!
- Ан и подкоту!
- А ну, подкоси!..
Марфушка взмахнула косой и зубом скрипнула. Пашкин крик был необычен,
словно лошадь вздумала закричать. Выглянула из-под платка Марфушка: и
впрямь подкосила паренька; из ноги его, повыше бабки, красная ручьится
кровь.
Лоскутьем рубахи перетягивали Пашке ногу, несли на рогожке домой.
Сознанье Пашкино померкло. Потом ночь. Избяная духота пахла телятами.
Мухи бились в потолок. Возле сидел Сеня и совал в почернелый от муки
Пашкин рот кислый квадратик карамельки, сворованный с недавних помин по
деревенском богатее. Все забыл Пашка, все съедает, как ржа железо, тупая
человеческая боль.
- Пашка... - говорит тихо Сеня, кладя руку на Пашкин лоб. Но Пашке
тошно, Пашка молчит.
- Пашка! - грубее говорит Сеня и тычет перстом в увлажненный испари-
ной Пашкин лоб. Пашка сердится, глотает скудную слюну, открывает глаза.
Сеня в жилетке и с бородой, глаза злые. Бреда Пашкина сразу как не
бывало. Только непокорно слипаются глаза. Только руки: словно на кусочки
порублены, и каждый в отдельности горит. Непонимающе, пристально смотрит
Пашка в переодетого Сеньку и вдруг, догадавшись, испуганно отмахивается
перевязанной рукой.
- Успеешь, говорю, выспаться, - говорит ему Быхалов. - Петр где? Я
его за вами посылал.
Пашкина память просыпается лениво. Пашка морщит лоб, рот его тогда
открывается сам собой.
- В подвале он...
- В подва-але?.. - топырит губы Быхалов. Бровь у него бежит вверх не-
доуменным смешком. - Что же ему там делать?..
Быхалов берет с полки прокопченую семилинейную лампчонку и отворяет
дверь в сенцы. Пашка слышит, как осторожно спускается хозяин по сту-
пенькам, потом отодвигает засов подвальной двери.
- Петр... Петруша!.. - кричит он в глубь подвала. - Ты здесь? а?
Ответного голоса Пашка не слышит. Разгоряченное воображение Пашки
подсказывает: Петр вышел из подвала, подслеповато щурится на коптилку,
протирает глаза длинными своими ладонями, улыбается, молчит.
- Как попал сюда?.. - отец. - Деньги, что ль, заперся выделывать. Кто
тебя запер?
- Да я сам... нечаянно, - смеющийся голос Петра особенно ненавистен
Пашке.
- Дак ведь не мог же ты снаружи запереться, чего ты мелешь!
- Наверно мальчики подшутили, - сознается Петр. - Особенно этот,
старший. Ужасно недоверчивый народ, папаша! - И опять, слышно, Петр сме-
ется.
Быхалов-старик выжидающе молчит, потом сурово подымает голос:
- Ну, а если бы он тебя по морде хватил... ты тоже смеяться бы стал?
Близкая к Пашке дверь скрипит. "Ага, каменная стена приближается!"
Пашка в мучительный клубок сжимает свое четвероугольное тело и материной
кофтой, в которой приехал, закутывает голову: темя. В рот ему попала вы-
бившаяся пакля. Пашка отфыркивается в духоту кофты и ждет.
...Снова, вперемежку, дикой, раздирающей глаза каруселью, несутся:
пойма, Марфушка с косой, кровь, рассыпанные ягоды, мухи, Сенька. Пашка
тужится и преодолевает бредовую карусель. Звук шага совсем близок, за-
молкает рядом.
- Что ты хочешь с ним делать? - слышен Пашке тревожный вопрос Петра.
Старик, не отвечая и сопя, ищет щелку в кофте. Пашка ворочается, но
холодная, огрубелая рука Быхалова протискивается к самой голове и, при-
норовясь, хватает за ухо. Петр меняется в лице, глаза его расширены
страхом за Пашку. Собственный язык раздражает его, как тошный кляп.
В то же мгновенье Зосим Васильич вскрикивает, более от испуга неожи-
данностью, чем от боли. Он растерянно трясет рукой, а на конце его ми-
зинца повисает темная капелька крови.
Сам Пашка уже стоит ногами на койке, готовый броситься, прижавшись к
стене. Его влажные блестящие зубы, только что прокусившие хозяйский па-
лец, ждут еще кусать... Лицо его смутно и серо, но румянец бьет дико,
как осенний закат.
- А, вот как! - мычит Зосим Васильич и жует губами, обсасывая палец.
- Ну, слезай. Стоять тебе там нечего. - Он идет к кровати, достает
из-под подушки клеенчатый бумажник, - в нем Пашкина метрика. Кстати
обертывает палец в красный носовой платок. - Собирайсь, - решительно ко-
мандует он.
- Куда?.. Куда ты его гонишь? - вступает в разговор Петр. Лицо у Пет-
ра смятое, почти умоляющее, но Быхалову не до Петра.
Пашка набивает в линялую, застиранную до дыр наволоку свой убогий,
проштопанный пожиток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99
- Садись, - сухо произнес Пашка. По движенью воздуха Петр понял, что
Пашка встал. - Пойдем, Сенька. И реветь довольно. А то еще хозяйская
картошка загниет...
Молча, стороной, мальчики пошли из подвала. Хлопнула дверь. Петр все
стоял, оторопев от удивления. Потом он услышал ширкающий звук задвигае-
мого засова. Петр кинулся к дверце и сильно толкнул ее. Дверца, глухая к
его удару, как толстая чужая спина, не отмыкалась. Скользя на раздавлен-
ных картофелинах, Петр пошел в угол, где сидели мальчики. Там он нащупал
полурассыпанный мешок картофеля и сел на него, закрыв лицо руками. Мину-
ты через три он отвел руки, покачал головой и засмеялся. Смех его был
добрый смех, зла в нем не было...
А Пашку и в самом деле трепала простуда. Еще в подвале мутилась голо-
ва, а по приходе оттуда тотчас же охватил его бредовой полусон. В ладо-
нях длительно и неровно жгло. Сеня убежал к Катушину, а Пашка все стоял
в своем углу, перед койкой. Он прилег, и тотчас же сознанье его потуск-
нело: словно вылили из стаканчика, и стаканчик самый разбили. Дыханье
захрипело, точно в грудь поместили большие, свирепые часы. Виделось,
будто стены раздвинулись, потом лениво покачались, потом пошли на Пашку,
грозя смять. Будто не стены идут, а две тысячи черных яловочных сапог,
вразброд, гулко и шаркающе идут. И при каждом самом мелком приближеньи
их больнее бился всем телом Пашка, пуще яря боль в руках.
...А вот уже и нет стен, а будто пойма. Сенокосят бабы, а Пашке всего
восемь лет. День ладный, жаркий. Солнце висит над самым теменем. Небо
сине до черноты. Восток грозит дождем. Рядами идут осоловелые бабы и
бойкое гуторливое девье. Ребятишки - и Пашка вместе с ними - рыщут по
стежкам, выискивая ягоды.
Разморило солнцем Марфушку-дурочку. Рваный белый платок на румяные
щеки приспустив, глаза сощуря, заходила с опушки Кривоносова бора, шла -
как играла. Мерно выдавались плечо и грудь на взмахе, мерно вздыхали
травы, поникая под острым косьем. Тут Пашка перед ней, стоит и в траву
смотрит.
Марфушка ему:
- Недоброй, отойди!
А Пашка и не слышит. Марфушке прозванье в Ворах - Дубовый Язык.
Опять:
- Уходи-т я тебе сказала, аль нет? Вот я тебя котой!
Пашка в те годы задорен был:
- А не подкосишь!
- Ан и подкоту!
- А ну, подкоси!..
Марфушка взмахнула косой и зубом скрипнула. Пашкин крик был необычен,
словно лошадь вздумала закричать. Выглянула из-под платка Марфушка: и
впрямь подкосила паренька; из ноги его, повыше бабки, красная ручьится
кровь.
Лоскутьем рубахи перетягивали Пашке ногу, несли на рогожке домой.
Сознанье Пашкино померкло. Потом ночь. Избяная духота пахла телятами.
Мухи бились в потолок. Возле сидел Сеня и совал в почернелый от муки
Пашкин рот кислый квадратик карамельки, сворованный с недавних помин по
деревенском богатее. Все забыл Пашка, все съедает, как ржа железо, тупая
человеческая боль.
- Пашка... - говорит тихо Сеня, кладя руку на Пашкин лоб. Но Пашке
тошно, Пашка молчит.
- Пашка! - грубее говорит Сеня и тычет перстом в увлажненный испари-
ной Пашкин лоб. Пашка сердится, глотает скудную слюну, открывает глаза.
Сеня в жилетке и с бородой, глаза злые. Бреда Пашкина сразу как не
бывало. Только непокорно слипаются глаза. Только руки: словно на кусочки
порублены, и каждый в отдельности горит. Непонимающе, пристально смотрит
Пашка в переодетого Сеньку и вдруг, догадавшись, испуганно отмахивается
перевязанной рукой.
- Успеешь, говорю, выспаться, - говорит ему Быхалов. - Петр где? Я
его за вами посылал.
Пашкина память просыпается лениво. Пашка морщит лоб, рот его тогда
открывается сам собой.
- В подвале он...
- В подва-але?.. - топырит губы Быхалов. Бровь у него бежит вверх не-
доуменным смешком. - Что же ему там делать?..
Быхалов берет с полки прокопченую семилинейную лампчонку и отворяет
дверь в сенцы. Пашка слышит, как осторожно спускается хозяин по сту-
пенькам, потом отодвигает засов подвальной двери.
- Петр... Петруша!.. - кричит он в глубь подвала. - Ты здесь? а?
Ответного голоса Пашка не слышит. Разгоряченное воображение Пашки
подсказывает: Петр вышел из подвала, подслеповато щурится на коптилку,
протирает глаза длинными своими ладонями, улыбается, молчит.
- Как попал сюда?.. - отец. - Деньги, что ль, заперся выделывать. Кто
тебя запер?
- Да я сам... нечаянно, - смеющийся голос Петра особенно ненавистен
Пашке.
- Дак ведь не мог же ты снаружи запереться, чего ты мелешь!
- Наверно мальчики подшутили, - сознается Петр. - Особенно этот,
старший. Ужасно недоверчивый народ, папаша! - И опять, слышно, Петр сме-
ется.
Быхалов-старик выжидающе молчит, потом сурово подымает голос:
- Ну, а если бы он тебя по морде хватил... ты тоже смеяться бы стал?
Близкая к Пашке дверь скрипит. "Ага, каменная стена приближается!"
Пашка в мучительный клубок сжимает свое четвероугольное тело и материной
кофтой, в которой приехал, закутывает голову: темя. В рот ему попала вы-
бившаяся пакля. Пашка отфыркивается в духоту кофты и ждет.
...Снова, вперемежку, дикой, раздирающей глаза каруселью, несутся:
пойма, Марфушка с косой, кровь, рассыпанные ягоды, мухи, Сенька. Пашка
тужится и преодолевает бредовую карусель. Звук шага совсем близок, за-
молкает рядом.
- Что ты хочешь с ним делать? - слышен Пашке тревожный вопрос Петра.
Старик, не отвечая и сопя, ищет щелку в кофте. Пашка ворочается, но
холодная, огрубелая рука Быхалова протискивается к самой голове и, при-
норовясь, хватает за ухо. Петр меняется в лице, глаза его расширены
страхом за Пашку. Собственный язык раздражает его, как тошный кляп.
В то же мгновенье Зосим Васильич вскрикивает, более от испуга неожи-
данностью, чем от боли. Он растерянно трясет рукой, а на конце его ми-
зинца повисает темная капелька крови.
Сам Пашка уже стоит ногами на койке, готовый броситься, прижавшись к
стене. Его влажные блестящие зубы, только что прокусившие хозяйский па-
лец, ждут еще кусать... Лицо его смутно и серо, но румянец бьет дико,
как осенний закат.
- А, вот как! - мычит Зосим Васильич и жует губами, обсасывая палец.
- Ну, слезай. Стоять тебе там нечего. - Он идет к кровати, достает
из-под подушки клеенчатый бумажник, - в нем Пашкина метрика. Кстати
обертывает палец в красный носовой платок. - Собирайсь, - решительно ко-
мандует он.
- Куда?.. Куда ты его гонишь? - вступает в разговор Петр. Лицо у Пет-
ра смятое, почти умоляющее, но Быхалову не до Петра.
Пашка набивает в линялую, застиранную до дыр наволоку свой убогий,
проштопанный пожиток.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99