причины войны, понять которые мы не в силах; веселье и грусть, связанные с цветением крохотных растений тундры... Но если бы, Лайра, я видел, как они летели. Хотелось бы мне наблюдать подобное зрелище. Ну, допей суп до конца. Хочешь ещё? Ту ещё и лепёшка печётся. Наедайся, дитя, потому что мы вскоре двинемся в путь.
Еда вернула Лайру к жизни, и холод в душе начал отступать. Вместе с остальными она пошла смотреть, как тело мальчика-половинки положили на погребальный костёр, и наклонила голову, и закрыла глаза во время молитвы Джона Фаа; а потом мужчины разбрызгали горючую жидкость и подожгли, и всё вспыхнуло в мгновение ока.
Уверившись, что всё выгорело, они вновь отправились в путь. Это было призрачное путешествие. Снег выпал рано, и вскоре мир сузился до серых теней собак впереди, покачивания и поскрипывая саней, жалящего холода, и водоворота крупных снежинок, чуть темнее неба и чуть легче камня.
Собаки продолжали бежать сквозь всё это, хвосты высоко подняты, из пастей – клубы дыма. На север, и дальше на север бежали они, пока пришел и прошел бледный полдень, и сумерки вновь окутали землю. Они остановились отдохнуть и подкрепиться между холмов, а так же выбрать направление. Пока Джон Фаа обсуждал с Ли Скорсби наилучший способ использования воздушного шара, Лайра подумала о мухошпике; и она спросила Фардера Корама, что случилось с жестянкой из под табака, в которую он посадил муху.
– Коробка у меня крепко стянута, – сказал он. – Она там, на дне мешка, но смотреть там не на что; я запаял её намертво еще на корабле, как и обещал. По правде говоря, я не знаю, что с ней делать; может, мы могли бы кинуть её в кипящую шахту, чтобы успокоить. Но не волнуйся, Лайра. Пока она у меня, ты в безопасности.
При первой же возможности она погрузила руку в промёрзшую ткань мешка и вынула маленькую жестянку. Даже не касаясь её, Лайра чувствовала жужжание внутри.
Пока Фардер Корам говорил с другими лидерами, она отнесла жестянку Йореку Бирнисону и рассказала о своей идее. Эта мысль пришла ей в голову, когда Лайра вспомнила, с какой лёгкостью он разрезал метал кожуха мотора.
Он выслушал, а затем взялся за крышку жестянки от галет и ловко свернул её в маленький плоский цилиндр. Она восхищалась его умелыми лапами: в отличие от большинства медведей у него и его сородичей был противопоставленный коготь большого пальца, с помощью которого они могли удерживать различные предметы; и у него было врождённое чувство крепости и гибкости металлов, а это значило, что ему достаточно было поднять метал один или два раза, повертеть его так и этак, и он мог провести по нему когтем по кругу, чтобы оценить, как хорошо он будет сгибаться. Именно это он сейчас и делал, выгибая края внутрь до тех пор, пока они не стали кромками, а потом сделал подходящую крышку. Он сделал две по просьбе Лайры, одну такого же размера, как и жестянка из под табака, а ещё одну достаточно большую, чтобы в ней поместилась та жестянка и немного шерсти, мха и лишайника, чтобы заглушить шум. Закрытая коробка была одного размера с алетиометром.
Дело сделано, она села рядом с Йореком Барнисоном, грызшем оленью ногу: такую мерзлую, что она была твёрдой как камень.
– Йорек, – спросила она, – тяжело жить без демона? Тебе не одиноко?
– Одиноко? – сказал он. – Не знаю. Говорят, что холодно. Но я не знаю, что такое холод, потому что не мёрзну. Поэтому я также не знаю, что такое одиночество.
– А как насчёт свалбардских медведей? Их ведь тысячи, да? Я так слышала.
Он ничего не ответил, а разодрал ногу на двое с таким звуком, как будто треснуло дерево.
– Извини, Йорек, – сказала она. – Надеюсь, я не обидела тебя. Мне просто интересно. Видишь ли, я особенно интересуюсь свалбардскими медведями из-за моего отца.
– Кто твой отец?
– Лорд Азраэль. И его держат узником в Свельбарде, понимаешь. Думаю, Глакожеры предали его и заплатили медведям, чтобы они держали его в тюрьме.
– Я не знаю. Я не свалбардский медведь.
– Я думала, ты...
– Нет. Я был свалбардским медведем, но сейчас им не являюсь. Меня отослали в наказание, потому что я убил другого медведя. Поэтому меня лишили звания, богатства и состояния и послали жить на границе с миром людей и сражаться, когда найду работу, или выполнять отвратительную работу и топить память в чистом спирте.
– Почему ты убил другого медведя?
– Ярость. Среди медведей существует множество способов разрядки ярости друг на друге, но я потерял контроль над собой. Поэтому я убил его и был справедливо наказан.
– И ты был богатым и у тебя был высокий чин, – с изумлением сказала Лайра. – Прямо как и мой отец. Йорек! После моего рождения с ним случилось то же самое.
Он тоже кого-то убил, и у него забрали всё его богатство. Хотя, это было задолго до того, как он стал узником в Свельбарде. Я ничего не знаю о Свельбарде, кроме того, что он на крайнем севере... Он весь покрыт льдом? Туда можно добраться по замёрзшему морю?
– Ни с этого берега. Море иногда замерзает к югу от него, иногда – нет.
Понадобится лодка.
– Или, может, воздушный шар.
– Да, или воздушный шар, но тогда потребуется ветер в нужном направлении.
– Он вцепился в оленью ляжку, и Лайре в голову пришла дикая мысль, когда она вспомнила обо всех тех ведьмах в ночном небе; но она ничего не сказала об этом.
Вместо этого она расспрашивала Йорека Бирнисона о Свельбарде, и с нетерпением внимала его рассказам о медленно ползущих айсбергах, о скалах и плавучих льдинах, на которых лежат сотни моржей с огромными блестящими бивнями, о морях, кишащих тюленями, о нарвалах, гремящих белыми длинными бивнями над ледяной водой, об огромном суровом береге, закованном в ледяной панцирь, скалах высотой тысяча футов или больше, где гнездились и внезапно нападали отвратительные скальные приведения, об угольных и огненных шахтах где медведи-кузнецы выковывали крепчайшие листы стали и выковывали из них броню...
– Если они забрали у тебя броню, Йорек, откуда у тебя эта?
– Я её сделал сам из небесного металла в Нова Зембла. Пока у меня её не было, я был неполным.
– Итак, медведи могут сами делать свою душу... – сказала она. В мире ещё было много неизведанного. – Кто король Свельбарда? – продолжила она. – У медведей есть король?
– Его зовут Лофур Ракнисон.
Звоночек зазвонил в голове Лайре призвуке этого имени. Она уже его слышала, но где? И произнесённое ни медвежьем голосом, ни голосом бродяжника. Голос, произнёсший его, был голосом Мудреца, аккуратный, педантичный и лениво надменный, очень типичный голос для Джорданского колледжа. Она вновь воскресила его в своей памяти. О, она его так хорошо знала!
А потом что-то щёлкнуло: Комната отдыха. Мудрецы, внимающие Лорду Азраэлю.
Именно профессор пальмерологии говорил что-то о Йофаре Ракнисоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Еда вернула Лайру к жизни, и холод в душе начал отступать. Вместе с остальными она пошла смотреть, как тело мальчика-половинки положили на погребальный костёр, и наклонила голову, и закрыла глаза во время молитвы Джона Фаа; а потом мужчины разбрызгали горючую жидкость и подожгли, и всё вспыхнуло в мгновение ока.
Уверившись, что всё выгорело, они вновь отправились в путь. Это было призрачное путешествие. Снег выпал рано, и вскоре мир сузился до серых теней собак впереди, покачивания и поскрипывая саней, жалящего холода, и водоворота крупных снежинок, чуть темнее неба и чуть легче камня.
Собаки продолжали бежать сквозь всё это, хвосты высоко подняты, из пастей – клубы дыма. На север, и дальше на север бежали они, пока пришел и прошел бледный полдень, и сумерки вновь окутали землю. Они остановились отдохнуть и подкрепиться между холмов, а так же выбрать направление. Пока Джон Фаа обсуждал с Ли Скорсби наилучший способ использования воздушного шара, Лайра подумала о мухошпике; и она спросила Фардера Корама, что случилось с жестянкой из под табака, в которую он посадил муху.
– Коробка у меня крепко стянута, – сказал он. – Она там, на дне мешка, но смотреть там не на что; я запаял её намертво еще на корабле, как и обещал. По правде говоря, я не знаю, что с ней делать; может, мы могли бы кинуть её в кипящую шахту, чтобы успокоить. Но не волнуйся, Лайра. Пока она у меня, ты в безопасности.
При первой же возможности она погрузила руку в промёрзшую ткань мешка и вынула маленькую жестянку. Даже не касаясь её, Лайра чувствовала жужжание внутри.
Пока Фардер Корам говорил с другими лидерами, она отнесла жестянку Йореку Бирнисону и рассказала о своей идее. Эта мысль пришла ей в голову, когда Лайра вспомнила, с какой лёгкостью он разрезал метал кожуха мотора.
Он выслушал, а затем взялся за крышку жестянки от галет и ловко свернул её в маленький плоский цилиндр. Она восхищалась его умелыми лапами: в отличие от большинства медведей у него и его сородичей был противопоставленный коготь большого пальца, с помощью которого они могли удерживать различные предметы; и у него было врождённое чувство крепости и гибкости металлов, а это значило, что ему достаточно было поднять метал один или два раза, повертеть его так и этак, и он мог провести по нему когтем по кругу, чтобы оценить, как хорошо он будет сгибаться. Именно это он сейчас и делал, выгибая края внутрь до тех пор, пока они не стали кромками, а потом сделал подходящую крышку. Он сделал две по просьбе Лайры, одну такого же размера, как и жестянка из под табака, а ещё одну достаточно большую, чтобы в ней поместилась та жестянка и немного шерсти, мха и лишайника, чтобы заглушить шум. Закрытая коробка была одного размера с алетиометром.
Дело сделано, она села рядом с Йореком Барнисоном, грызшем оленью ногу: такую мерзлую, что она была твёрдой как камень.
– Йорек, – спросила она, – тяжело жить без демона? Тебе не одиноко?
– Одиноко? – сказал он. – Не знаю. Говорят, что холодно. Но я не знаю, что такое холод, потому что не мёрзну. Поэтому я также не знаю, что такое одиночество.
– А как насчёт свалбардских медведей? Их ведь тысячи, да? Я так слышала.
Он ничего не ответил, а разодрал ногу на двое с таким звуком, как будто треснуло дерево.
– Извини, Йорек, – сказала она. – Надеюсь, я не обидела тебя. Мне просто интересно. Видишь ли, я особенно интересуюсь свалбардскими медведями из-за моего отца.
– Кто твой отец?
– Лорд Азраэль. И его держат узником в Свельбарде, понимаешь. Думаю, Глакожеры предали его и заплатили медведям, чтобы они держали его в тюрьме.
– Я не знаю. Я не свалбардский медведь.
– Я думала, ты...
– Нет. Я был свалбардским медведем, но сейчас им не являюсь. Меня отослали в наказание, потому что я убил другого медведя. Поэтому меня лишили звания, богатства и состояния и послали жить на границе с миром людей и сражаться, когда найду работу, или выполнять отвратительную работу и топить память в чистом спирте.
– Почему ты убил другого медведя?
– Ярость. Среди медведей существует множество способов разрядки ярости друг на друге, но я потерял контроль над собой. Поэтому я убил его и был справедливо наказан.
– И ты был богатым и у тебя был высокий чин, – с изумлением сказала Лайра. – Прямо как и мой отец. Йорек! После моего рождения с ним случилось то же самое.
Он тоже кого-то убил, и у него забрали всё его богатство. Хотя, это было задолго до того, как он стал узником в Свельбарде. Я ничего не знаю о Свельбарде, кроме того, что он на крайнем севере... Он весь покрыт льдом? Туда можно добраться по замёрзшему морю?
– Ни с этого берега. Море иногда замерзает к югу от него, иногда – нет.
Понадобится лодка.
– Или, может, воздушный шар.
– Да, или воздушный шар, но тогда потребуется ветер в нужном направлении.
– Он вцепился в оленью ляжку, и Лайре в голову пришла дикая мысль, когда она вспомнила обо всех тех ведьмах в ночном небе; но она ничего не сказала об этом.
Вместо этого она расспрашивала Йорека Бирнисона о Свельбарде, и с нетерпением внимала его рассказам о медленно ползущих айсбергах, о скалах и плавучих льдинах, на которых лежат сотни моржей с огромными блестящими бивнями, о морях, кишащих тюленями, о нарвалах, гремящих белыми длинными бивнями над ледяной водой, об огромном суровом береге, закованном в ледяной панцирь, скалах высотой тысяча футов или больше, где гнездились и внезапно нападали отвратительные скальные приведения, об угольных и огненных шахтах где медведи-кузнецы выковывали крепчайшие листы стали и выковывали из них броню...
– Если они забрали у тебя броню, Йорек, откуда у тебя эта?
– Я её сделал сам из небесного металла в Нова Зембла. Пока у меня её не было, я был неполным.
– Итак, медведи могут сами делать свою душу... – сказала она. В мире ещё было много неизведанного. – Кто король Свельбарда? – продолжила она. – У медведей есть король?
– Его зовут Лофур Ракнисон.
Звоночек зазвонил в голове Лайре призвуке этого имени. Она уже его слышала, но где? И произнесённое ни медвежьем голосом, ни голосом бродяжника. Голос, произнёсший его, был голосом Мудреца, аккуратный, педантичный и лениво надменный, очень типичный голос для Джорданского колледжа. Она вновь воскресила его в своей памяти. О, она его так хорошо знала!
А потом что-то щёлкнуло: Комната отдыха. Мудрецы, внимающие Лорду Азраэлю.
Именно профессор пальмерологии говорил что-то о Йофаре Ракнисоне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98