– Выходи!
В ответ не донеслось ни звука. Она открыла дверь чуточку шире, и Пантелеймон вспрыгнул ей на руки, отталкивая и отталкивая её в своей кошачьей форме и сказал: «Уходи! Не оставайся здесь! О, Лайра, уходи сейчас же! Вернись!»
Пытаясь его удержать, она увидела, что Йорек Барнисон поднялся на лапы и повернулся по направлению к фигуре, спешащей по тропинке из деревни, со светильником в руках. Когда человек приблизился, он поднял светильник к лицу: старик с широким и таким морщинистым лицом, что глаза терялись в этих морщинках.
Его демон был арктической лисой.
Он заговорил, и Йорек передал:
– Он говорит, что это не единственный подобный ребёнок. Он видел и других в лесу. Иногда они быстро умирают, иногда – не умирают. Он думает, этот выносливый. Но для него было бы лучше, если бы он умер.
– Спроси его, не могла бы я одолжить его светильник?
Медведь заговорил, старик быстро закивал и тут же подал ей светильник. Лайра поняла, что он пришел сюда, чтобы принести ей светильник, и поблагодарила его.
Он опять закивал, и отступил назад, подальше от неё, хижины и медведя.
Лайра неожиданно подумала: что если этот ребёнок – Роджер? И она взмолилась изо всех сил, чтобы это был не он. Пантелеймон, цеплявшийся за неё, снова стал горностаем, его маленькие когти глубоко вонзились в куртку.
Она высоко подняла светильник и ступила внутрь, и тогда она увидела, что делает Коллегия Жертвенников, и какого рода жертву должны были принести дети.
Мальчик съёжился возле деревянных жердей, на которых висели ряды потрошеной рыбы, твердой как камень. К себе он прижимал кусок рыбы точно так же, как Лайра прижимала к себе Пантелеймона – крепко, левой рукой к сердцу. Но это всё, что у него было – это кусок вяленой рыбы, потому что демона у него не было совершенно. Глакожеры отрезали его. Это было разделение, а перед ней была половина мальчика.
ТРИНАДЦАТЬ. Фехтование
Её первым порывом было развернуться и убежать, её тошнило. Человеческое существо без демона – всё равно, что человек без лица, либо же с развороченной грудью и вырванным сердцем: нечто неестественное и ужасное, принадлежащее скорее миру призраков, нежели разумному миру живых.
Лайра вцепилась в Пантелеймона, у неё всё поплыло перед глазами, и ком подошел к горлу, и холодный как ночь отвратительный пот окропил её тело чем-то ещё более леденящим.
– Крысятина, – произнёс мальчик. – У вас моя Крысятина?
У Лайры не было сомнений, что он имеет в виду.
– Нет, – произнесла она ломким и испуганным голосом. Затем, – Как тебя зовут?
– Тони Макария, – ответил он. – Где Крысятина?
– Я не знаю... – начала она и с усилием сглотнула, чтобы совладать с тошнотой.
– Глакожеры... – Но она не смогла закончить. Ей нужно было выйти из сарая и посидеть на снегу в одиночестве, разве что она, разумеется, не была одна, она никогда не была одна, потому что с ней всегда был Пантелеймон. О, быть отрезанным от него, как этот маленький мальчик был разлучён со своей Крысятиной!
Самое худшее на свете! Она поняла, что всхлипывает, и Пантелеймон тоже поскуливал, и они оба чувствовали страстное сострадание и жалость к этому мальчику-половинке.
Потом она снова поднялась на ноги.
– Пойдём, – позвала она дрожащим голосом. – Тони, выходи. Мы отвезем тебя в безопасное место.
В рыбном домике послышалось шевеление, и он появился в дверном проеме, всё ещё прижимая свою вяленую рыбу. На нём были достаточно тёплые вещи: толстая стёганная угольно-чёрная куртка и ботинки на меху; но у всей одежды был поношенный вид, и она плохо сидела. В немного белее ярком свете, который исходил от едва заметных следов Авроры и заснеженной земли, он выглядел даже ёще более потерянным и жалким, чем на первый взгляд, съёжившийся у жердей с рыбой в свете светильника.
Селянин, который принёс светильник, отошел на несколько ярдов, и позвал их.
Йорек Барнисон перевёл: «Он говорит, что ты должна заплатить за рыбу».
Лайре хотелось приказать медведю убить его, но она сказала: «Мы забираем от них этого ребёнка. Они могут себе позволить потратить одну рыбину, чтобы заплатить за это».
Медведь заговорил. Мужчина забормотал, но не спорил. Лайра поставила его светильник на снег, и взяла за руку мальчика-половинку, чтобы отвести его к медведю. Он беспомощно пошёл, не выказывая ни удивления, ни страха от вида большого белого медведя так близко. А когда Лайра помогла ему сесть на спину Йорека, он заговорил:
– Я не знаю, где моя Крысятина.
– И мы тоже не знаем, Тони, – сказала она. – Но мы... мы накажем Глакожеров. Мы сделаем это, я обещаю. Йорек, ничего, если я тоже сяду?
– Моя броня весит намного больше, чем дети, – ответил он.
Она взобралась позади Тони и заставила его прижаться к длинному жёсткому меху, а Пантелеймон сидел в капюшоне, тёплый, близкий, скорбящий. Лайра знала, что Пантелеймон хотел бы дотронуться и прижать к себе этого маленького мальчика-половинку, лизнуть его, поласкать его и согреть его как бы это сделал его собственный демон; но, конечно, великий запрет не давал ему этого сделать.
Они поднялись вверх по деревне, а потом к хребту, на лицах же селян был страх и какое-то боязливое облегчение при виде того, что девочка и большой белый медведь забирают это жестоко искалеченное существо.
В душе Лайры отвращение сражалось с сочувствием, и сочувствие победило. Она обняла маленькую худую фигурку. В пути назад к экспедиции было холоднее, и суровее, и темнее, но, несмотря на всё это, показалось, что время пролетело быстрее. Йорек Барнисонбыл неутомим, привычка же Лайры к верховой езде автоматизировалась, так что она не боялась упасть. Холодное тельце в её объятиях было таким лёгким, что, с одной стороны, с ним было легко управиться, но он был вялым; он неподвижно сидел во время движения, так что, с другой стороны, с ним не было так уж легко.
Время от времени мальчик-половинка говорил.
– Что это ты сказал? – спросила Лайра.
– Я говорю, она узнает, где я?
– Да, она узнает, она найдёт тебя и мы найдём её. Держись крепче, Тони. Это недалеко отсюда.
Медведь бежал все дальше. Лайра даже не понимала, как устала, пока они не догнали бродяжников. Сани остановились, чтобы дать собакам передохнуть, и неожиданно все появились, Фардер Корам, Лорд Фаа, Ли Скорсби, все сгрудились помочь, и затем отшатнулись и замолчали, увидев кого-то ещё с Лайрой. Она так застыла, что даже не могла разнять объятья, и самому Джону Фаа пришлось бережно раскрыть её руки и осторожно снять её.
– Боже милосердный, что это? – сказал он. – Лайра, дитя, что ты нашла?
– Его зовут Тони, – пробормотола она замёрзшими губами. – И они отрезали его демона. Вот что делают Глакожеры.
Люди отшатнулись в страхе, но к вялому удивлению Лайры заговорил медведь, ругая их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
В ответ не донеслось ни звука. Она открыла дверь чуточку шире, и Пантелеймон вспрыгнул ей на руки, отталкивая и отталкивая её в своей кошачьей форме и сказал: «Уходи! Не оставайся здесь! О, Лайра, уходи сейчас же! Вернись!»
Пытаясь его удержать, она увидела, что Йорек Барнисон поднялся на лапы и повернулся по направлению к фигуре, спешащей по тропинке из деревни, со светильником в руках. Когда человек приблизился, он поднял светильник к лицу: старик с широким и таким морщинистым лицом, что глаза терялись в этих морщинках.
Его демон был арктической лисой.
Он заговорил, и Йорек передал:
– Он говорит, что это не единственный подобный ребёнок. Он видел и других в лесу. Иногда они быстро умирают, иногда – не умирают. Он думает, этот выносливый. Но для него было бы лучше, если бы он умер.
– Спроси его, не могла бы я одолжить его светильник?
Медведь заговорил, старик быстро закивал и тут же подал ей светильник. Лайра поняла, что он пришел сюда, чтобы принести ей светильник, и поблагодарила его.
Он опять закивал, и отступил назад, подальше от неё, хижины и медведя.
Лайра неожиданно подумала: что если этот ребёнок – Роджер? И она взмолилась изо всех сил, чтобы это был не он. Пантелеймон, цеплявшийся за неё, снова стал горностаем, его маленькие когти глубоко вонзились в куртку.
Она высоко подняла светильник и ступила внутрь, и тогда она увидела, что делает Коллегия Жертвенников, и какого рода жертву должны были принести дети.
Мальчик съёжился возле деревянных жердей, на которых висели ряды потрошеной рыбы, твердой как камень. К себе он прижимал кусок рыбы точно так же, как Лайра прижимала к себе Пантелеймона – крепко, левой рукой к сердцу. Но это всё, что у него было – это кусок вяленой рыбы, потому что демона у него не было совершенно. Глакожеры отрезали его. Это было разделение, а перед ней была половина мальчика.
ТРИНАДЦАТЬ. Фехтование
Её первым порывом было развернуться и убежать, её тошнило. Человеческое существо без демона – всё равно, что человек без лица, либо же с развороченной грудью и вырванным сердцем: нечто неестественное и ужасное, принадлежащее скорее миру призраков, нежели разумному миру живых.
Лайра вцепилась в Пантелеймона, у неё всё поплыло перед глазами, и ком подошел к горлу, и холодный как ночь отвратительный пот окропил её тело чем-то ещё более леденящим.
– Крысятина, – произнёс мальчик. – У вас моя Крысятина?
У Лайры не было сомнений, что он имеет в виду.
– Нет, – произнесла она ломким и испуганным голосом. Затем, – Как тебя зовут?
– Тони Макария, – ответил он. – Где Крысятина?
– Я не знаю... – начала она и с усилием сглотнула, чтобы совладать с тошнотой.
– Глакожеры... – Но она не смогла закончить. Ей нужно было выйти из сарая и посидеть на снегу в одиночестве, разве что она, разумеется, не была одна, она никогда не была одна, потому что с ней всегда был Пантелеймон. О, быть отрезанным от него, как этот маленький мальчик был разлучён со своей Крысятиной!
Самое худшее на свете! Она поняла, что всхлипывает, и Пантелеймон тоже поскуливал, и они оба чувствовали страстное сострадание и жалость к этому мальчику-половинке.
Потом она снова поднялась на ноги.
– Пойдём, – позвала она дрожащим голосом. – Тони, выходи. Мы отвезем тебя в безопасное место.
В рыбном домике послышалось шевеление, и он появился в дверном проеме, всё ещё прижимая свою вяленую рыбу. На нём были достаточно тёплые вещи: толстая стёганная угольно-чёрная куртка и ботинки на меху; но у всей одежды был поношенный вид, и она плохо сидела. В немного белее ярком свете, который исходил от едва заметных следов Авроры и заснеженной земли, он выглядел даже ёще более потерянным и жалким, чем на первый взгляд, съёжившийся у жердей с рыбой в свете светильника.
Селянин, который принёс светильник, отошел на несколько ярдов, и позвал их.
Йорек Барнисон перевёл: «Он говорит, что ты должна заплатить за рыбу».
Лайре хотелось приказать медведю убить его, но она сказала: «Мы забираем от них этого ребёнка. Они могут себе позволить потратить одну рыбину, чтобы заплатить за это».
Медведь заговорил. Мужчина забормотал, но не спорил. Лайра поставила его светильник на снег, и взяла за руку мальчика-половинку, чтобы отвести его к медведю. Он беспомощно пошёл, не выказывая ни удивления, ни страха от вида большого белого медведя так близко. А когда Лайра помогла ему сесть на спину Йорека, он заговорил:
– Я не знаю, где моя Крысятина.
– И мы тоже не знаем, Тони, – сказала она. – Но мы... мы накажем Глакожеров. Мы сделаем это, я обещаю. Йорек, ничего, если я тоже сяду?
– Моя броня весит намного больше, чем дети, – ответил он.
Она взобралась позади Тони и заставила его прижаться к длинному жёсткому меху, а Пантелеймон сидел в капюшоне, тёплый, близкий, скорбящий. Лайра знала, что Пантелеймон хотел бы дотронуться и прижать к себе этого маленького мальчика-половинку, лизнуть его, поласкать его и согреть его как бы это сделал его собственный демон; но, конечно, великий запрет не давал ему этого сделать.
Они поднялись вверх по деревне, а потом к хребту, на лицах же селян был страх и какое-то боязливое облегчение при виде того, что девочка и большой белый медведь забирают это жестоко искалеченное существо.
В душе Лайры отвращение сражалось с сочувствием, и сочувствие победило. Она обняла маленькую худую фигурку. В пути назад к экспедиции было холоднее, и суровее, и темнее, но, несмотря на всё это, показалось, что время пролетело быстрее. Йорек Барнисонбыл неутомим, привычка же Лайры к верховой езде автоматизировалась, так что она не боялась упасть. Холодное тельце в её объятиях было таким лёгким, что, с одной стороны, с ним было легко управиться, но он был вялым; он неподвижно сидел во время движения, так что, с другой стороны, с ним не было так уж легко.
Время от времени мальчик-половинка говорил.
– Что это ты сказал? – спросила Лайра.
– Я говорю, она узнает, где я?
– Да, она узнает, она найдёт тебя и мы найдём её. Держись крепче, Тони. Это недалеко отсюда.
Медведь бежал все дальше. Лайра даже не понимала, как устала, пока они не догнали бродяжников. Сани остановились, чтобы дать собакам передохнуть, и неожиданно все появились, Фардер Корам, Лорд Фаа, Ли Скорсби, все сгрудились помочь, и затем отшатнулись и замолчали, увидев кого-то ещё с Лайрой. Она так застыла, что даже не могла разнять объятья, и самому Джону Фаа пришлось бережно раскрыть её руки и осторожно снять её.
– Боже милосердный, что это? – сказал он. – Лайра, дитя, что ты нашла?
– Его зовут Тони, – пробормотола она замёрзшими губами. – И они отрезали его демона. Вот что делают Глакожеры.
Люди отшатнулись в страхе, но к вялому удивлению Лайры заговорил медведь, ругая их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98