Были также и другие сплетни: люди говорили, что она – единственный ребенок, который убежал от Глакожеров, и знает какие-то страшные тайны. Еще один слух утверждал, что это вовсе и не человеческий ребенок, а пара духов в виде ребенка и его демона, посланная в этот мир дьявольскими силами, чтобы принести великие разрушения; согласно другому, это было не дитя а совершенно взрослый человек, который уменьшился с помощью магии, продался татарам и пришел, чтобы шпионить за добропорядочным английским народом и подготавливать путь для татарского вторжения.
Поначалу Лайра слушала все эти выдумки с весельем, а потом – с унынием. Все эти люди охотились за ней и боялись ее! А ей страшно хотелось выбраться из этой узкой приземистой каюты. Ей хотелось уже оказаться на севере, в белых снегах под огненным сиянием Авроры Бореалис. А иногда она желала снова оказаться в колледже Джордан, где было карабканье по крышам с Роджером, и колокольчик Дворецкого отмерял полчаса до ужина, и были лязг, шипение и крики из кухни… Тогда ей хотелось, чтобы ничего не менялось, чтобы все оставалось как есть, и она навсегда оставалась Лайрой из колледжа Джордан.
Единственной вещью, которая выводила ее из состояния раздражительности и тоски, был алетиометр. Она советовалась с ним каждый день, иногда вместе с Фардером Корамом, иногда самостоятельно, и обнаружила, что все становится все ближе и ближе к тому состоянию спокойствия, в котором проясняются значения всех символов, и тронутая солнечными лучами горная гряда становится все различимее.
Она изо всех сил пыталась пояснить Фардеру Кораму, на что похожи эти ощущения.
– Это почти как беседа с чем-то, только ты не совсем можешь их слышать и чувствуешь себя немного туповато, потому что они гораздо умнее тебя, они просто не ничему не противоречат… И, Фардер Корам, – они столько знают! Им словно все известно – почти! Миссис Коултер была умной, она очень много знала, но это – другой вид знаний. Я думаю, это что-то вроде понимания…
Он мог задавать особенные вопросы, а она искала на них ответы.
– Чем сейчас занимается миссис Коултер? – спросил он, ее руки тут же начинали двигаться, а он интересовался:
– Расскажи мне, что ты делаешь.
– Ну, Мадонна – это миссис Коултер, и, я думаю, моя мать, когда я кладу руку сюда; а муравей – это “занятость” – все просто, это самое первое значение; а песочные часы – это “время”, то есть “сейчас”, и я просто концентрируюсь на этом.
– А откуда ты знаешь все эти значения?
– Я как будто их вижу. Или, вернее, чувствую, словно спускаясь по лестнице, ночью, вы опускаете ногу, а там еще одна ступенька. Вот и я опускаю разум, а там еще одно значение, и я словно ощущаю его. Потом я складываю их все вместе. В этом есть какой-то фокус, вроде сосредоточения взгляда.
– В таком случае, сделай это и посмотри, что он говорит.
Лайра сделала. Длинная стрелка тут же начала вращаться, остановилась, подвинулась, сова остановилась, проделывая четкую серию взмахов и остановок. Это было чудо такой силы и красоты, что Лайра, участвуя в нем, чувствовала себя юной птичкой, учащейся летать. Фардер Корам, наблюдая с противоположного конца стола, отметил все места, где стрелка останавливалась, и смотрел, как маленькая девочка откидывает назад волосы и слегка закусывает нижнюю губу, как глаза ее сначала следят за стрелкой, но потом, когда её путь устанавливается, глядят куда-то на диск алетиометра. Хотя, не просто куда-то. Фардер Корам был игроком в шахматы, и он-то знал, как игроки смотрят на шахматы во время игры. Опытный игрок, кажется, видит на доске линии силы и влияния, и смотрит на сильные линии, игнорируя слабые; точно так же двигались глаза Лайры, в соответствии с каким-то сходным магнитным полем, которое она могла видеть, а он не мог.
Стрелка остановилась рядом с молнией, ребенком, змеей, слоном, и созданием, которому Лайра не могла подобрать названия: вроде ящерицы с большими глазами и хвостом, обвитым вокруг ветки, на которой оно стоит. Время от времени стрелка повторяла эту комбинацию, пока Лайра на нее смотрела.
– Что означает эта ящерица? – спросил Фардер Корам, нарушая ее сосредоточенность.
– Это не имеет смысла… Я могу увидеть, что она говорит, но, должно быть, неправильно понимаю. Думаю, молния означает гнев, а ребенок… я думаю, это я… Я как раз начинала понимать, что означает эта ящерица, но вы заговорили со мной, Фардер Корам, и я потеряла смысл. Видите, стрелка принялась блуждать по-старому.
– Да, я вижу. Извини, Лайра. Ты уже устала? Хочешь прекратить?
– Нет, не хочу, – отвечала она, но ее щеки горели, а глаза сверкали. У нее были все признаки раздраженного перевозбуждения, обостренного долгим заточением в этой душной каюте.
Он выглянул в окно. Было почти темно, они проплывали последний отрезок внутренних вод, готовясь подойти к побережью. Огромные, покрытые бурой пеной просторы дельты реки ширились под безрадостным небом, достигая отдаленной группы топливных резервуаров, покрытых ржавчиной и паутиной труб, рядом с нефтеперегонным заводом виднелось широкое размытое пятно дыма, медленно поднимающегося вверх, чтобы слиться с облаками.
– Где мы? – спросила Лайра. – Можно мне выйти, Фардер Корам, совсем ненадолго?
– Мы в водах Коулби, – отвечал он. – В дельте реки Коул. Когда доберемся до города, пришвартуемся у Дымного рынка (Smoke-market – из контекста можно назвать его Копченым рынком, что будет лучше – прим. Лагиф) и пешком отправимся в доки. Будем там через пару часов…
Но уже темнело, а кроме их собственной лодки, и направляющейся к заводу топливной баржи на просторах пустынного залива ничто не двигалось; а Лайра была такой возбужденной и усталой и так долго находилась взаперти, что Фардер Корам продолжал:
– Ну, думаю, ничто не случится из-за нескольких минут на свежем воздухе. Не назвал бы его свежим; он вовсе не свеж, разве что когда с моря дует ветер; но, пока мы не подойдем ближе, ты можешь посидеть наверху и оглядеться.
Лайра вскочила, а Пантелеймон сразу превратился в чайку, жаждущую расправить на просторе крылья. Снаружи было холодно, и, хотя она и была тепло укутана, Лайру вскоре начал брать озноб. Пантелеймон с восторженным карканьем вспорхнул с ее руки, описал круг, осмотрелся и стрелой помчался впереди лодки, оставив позади корму. Лайра пришла в восторг, вместе с ним чувствуя, как он летит, и мысленно подталкивая его спровоцировать на состязание демона старика-рулевого в обличье баклана. Но та его проигнорировала и сонно устроилась на ручке руля рядом с человеком.
На этом неприятном хмуром пространстве не угадывалось никакого движения, спокойствие этого простора нарушало лишь устойчивое пыхтение мотора и приглушенный блеск воды за кормой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98
Поначалу Лайра слушала все эти выдумки с весельем, а потом – с унынием. Все эти люди охотились за ней и боялись ее! А ей страшно хотелось выбраться из этой узкой приземистой каюты. Ей хотелось уже оказаться на севере, в белых снегах под огненным сиянием Авроры Бореалис. А иногда она желала снова оказаться в колледже Джордан, где было карабканье по крышам с Роджером, и колокольчик Дворецкого отмерял полчаса до ужина, и были лязг, шипение и крики из кухни… Тогда ей хотелось, чтобы ничего не менялось, чтобы все оставалось как есть, и она навсегда оставалась Лайрой из колледжа Джордан.
Единственной вещью, которая выводила ее из состояния раздражительности и тоски, был алетиометр. Она советовалась с ним каждый день, иногда вместе с Фардером Корамом, иногда самостоятельно, и обнаружила, что все становится все ближе и ближе к тому состоянию спокойствия, в котором проясняются значения всех символов, и тронутая солнечными лучами горная гряда становится все различимее.
Она изо всех сил пыталась пояснить Фардеру Кораму, на что похожи эти ощущения.
– Это почти как беседа с чем-то, только ты не совсем можешь их слышать и чувствуешь себя немного туповато, потому что они гораздо умнее тебя, они просто не ничему не противоречат… И, Фардер Корам, – они столько знают! Им словно все известно – почти! Миссис Коултер была умной, она очень много знала, но это – другой вид знаний. Я думаю, это что-то вроде понимания…
Он мог задавать особенные вопросы, а она искала на них ответы.
– Чем сейчас занимается миссис Коултер? – спросил он, ее руки тут же начинали двигаться, а он интересовался:
– Расскажи мне, что ты делаешь.
– Ну, Мадонна – это миссис Коултер, и, я думаю, моя мать, когда я кладу руку сюда; а муравей – это “занятость” – все просто, это самое первое значение; а песочные часы – это “время”, то есть “сейчас”, и я просто концентрируюсь на этом.
– А откуда ты знаешь все эти значения?
– Я как будто их вижу. Или, вернее, чувствую, словно спускаясь по лестнице, ночью, вы опускаете ногу, а там еще одна ступенька. Вот и я опускаю разум, а там еще одно значение, и я словно ощущаю его. Потом я складываю их все вместе. В этом есть какой-то фокус, вроде сосредоточения взгляда.
– В таком случае, сделай это и посмотри, что он говорит.
Лайра сделала. Длинная стрелка тут же начала вращаться, остановилась, подвинулась, сова остановилась, проделывая четкую серию взмахов и остановок. Это было чудо такой силы и красоты, что Лайра, участвуя в нем, чувствовала себя юной птичкой, учащейся летать. Фардер Корам, наблюдая с противоположного конца стола, отметил все места, где стрелка останавливалась, и смотрел, как маленькая девочка откидывает назад волосы и слегка закусывает нижнюю губу, как глаза ее сначала следят за стрелкой, но потом, когда её путь устанавливается, глядят куда-то на диск алетиометра. Хотя, не просто куда-то. Фардер Корам был игроком в шахматы, и он-то знал, как игроки смотрят на шахматы во время игры. Опытный игрок, кажется, видит на доске линии силы и влияния, и смотрит на сильные линии, игнорируя слабые; точно так же двигались глаза Лайры, в соответствии с каким-то сходным магнитным полем, которое она могла видеть, а он не мог.
Стрелка остановилась рядом с молнией, ребенком, змеей, слоном, и созданием, которому Лайра не могла подобрать названия: вроде ящерицы с большими глазами и хвостом, обвитым вокруг ветки, на которой оно стоит. Время от времени стрелка повторяла эту комбинацию, пока Лайра на нее смотрела.
– Что означает эта ящерица? – спросил Фардер Корам, нарушая ее сосредоточенность.
– Это не имеет смысла… Я могу увидеть, что она говорит, но, должно быть, неправильно понимаю. Думаю, молния означает гнев, а ребенок… я думаю, это я… Я как раз начинала понимать, что означает эта ящерица, но вы заговорили со мной, Фардер Корам, и я потеряла смысл. Видите, стрелка принялась блуждать по-старому.
– Да, я вижу. Извини, Лайра. Ты уже устала? Хочешь прекратить?
– Нет, не хочу, – отвечала она, но ее щеки горели, а глаза сверкали. У нее были все признаки раздраженного перевозбуждения, обостренного долгим заточением в этой душной каюте.
Он выглянул в окно. Было почти темно, они проплывали последний отрезок внутренних вод, готовясь подойти к побережью. Огромные, покрытые бурой пеной просторы дельты реки ширились под безрадостным небом, достигая отдаленной группы топливных резервуаров, покрытых ржавчиной и паутиной труб, рядом с нефтеперегонным заводом виднелось широкое размытое пятно дыма, медленно поднимающегося вверх, чтобы слиться с облаками.
– Где мы? – спросила Лайра. – Можно мне выйти, Фардер Корам, совсем ненадолго?
– Мы в водах Коулби, – отвечал он. – В дельте реки Коул. Когда доберемся до города, пришвартуемся у Дымного рынка (Smoke-market – из контекста можно назвать его Копченым рынком, что будет лучше – прим. Лагиф) и пешком отправимся в доки. Будем там через пару часов…
Но уже темнело, а кроме их собственной лодки, и направляющейся к заводу топливной баржи на просторах пустынного залива ничто не двигалось; а Лайра была такой возбужденной и усталой и так долго находилась взаперти, что Фардер Корам продолжал:
– Ну, думаю, ничто не случится из-за нескольких минут на свежем воздухе. Не назвал бы его свежим; он вовсе не свеж, разве что когда с моря дует ветер; но, пока мы не подойдем ближе, ты можешь посидеть наверху и оглядеться.
Лайра вскочила, а Пантелеймон сразу превратился в чайку, жаждущую расправить на просторе крылья. Снаружи было холодно, и, хотя она и была тепло укутана, Лайру вскоре начал брать озноб. Пантелеймон с восторженным карканьем вспорхнул с ее руки, описал круг, осмотрелся и стрелой помчался впереди лодки, оставив позади корму. Лайра пришла в восторг, вместе с ним чувствуя, как он летит, и мысленно подталкивая его спровоцировать на состязание демона старика-рулевого в обличье баклана. Но та его проигнорировала и сонно устроилась на ручке руля рядом с человеком.
На этом неприятном хмуром пространстве не угадывалось никакого движения, спокойствие этого простора нарушало лишь устойчивое пыхтение мотора и приглушенный блеск воды за кормой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98