Я упрямо вел свой список, хотя довольно часто тела попадали на кладбище безымянными. Тем не менее я описывал их, как мог: «Старик, беззубый, в поношенных брюках каваллы. Девочка, около пяти лет, синее платье, темные волосы. Мать и младенец, в ночных рубашках, у матери рыжие волосы».
Четвертый день оказался для меня очень трудным. Это был день мертвых детей, и в просторных гробах их маленькие тела выглядели особенно одиноко и заброшенно. Хуже того, в тот день на кладбище пришли скорбящие родственники, упрямо следовавшие за фургонами, точно голодные собаки, надеющиеся на косточку. Они смотрели, как мы снимаем тела с фургонов и укладываем в гробы, и их глаза словно обвиняли меня в том, что я отнимаю у них детей. Одна мать, чьи глаза сверкали от лихорадки, настояла, что она должна причесать свою маленькую дочь, прежде чем я закрою гроб крышкой. Разве я мог ей отказать? Она посадила ребенка к себе на колени, пригладила волосы и поправила воротник ночной рубашки, прежде чем уложить ее в гроб, словно в кроватку. Муж увел ее прочь, но вечером того же дня, на последнем фургоне, она вернулась к нам. Я жалел, что не смог похоронить ее вместе с дочерью. Меня преследовал страх, что однажды среди мертвых тел я узнаю Эмзил или кого-то из ее детей, но это горе меня миновало.
Единственное тело, которое я приветствовал с себялюбивым облегчением, прибыло на третий день после моего посещения Геттиса. Руки сержанта Хостера были скрещены на груди, глаза закрыты, волосы причесаны, а лицо умыто. К его рубашке была пришпилена записка, написанная рукой Эпини: «Похороните его как следует. Он был хорошим человеком». Подписана записка была просто «Э.». Я выполнил ее просьбу, хотя втайне полагал, что он обманул ее и других женщин Геттиса, скрыв от них свое подлое сердце под честным лицом. Над его могилой я коротко помолился доброму богу, но просил я не о милости к Хостеру, а о том, чтобы его обвинения против меня упокоились с миром вместе с его костями.
Иногда родственники приходили вслед за фургонами или сами привозили тела близких. Обычно это были родители, оплакивающие детей. Я с ужасом ожидал их появления, понимая, что такие похороны принесут им мало утешения. У нас не звучало ни музыки, ни торжественных молитв, никто не приносил цветов. Мы лишь деловито опускали гробы в землю, а потом забрасывали их землей. Возможно, за этим они и приходили - чтобы вернуться в Геттис, зная, что тело их любимого чада предано земле.
Я не отдал спекам больше ни одного тела и никому не рассказал что они забрали труп Хитча. Несколько раз Эбрукс и Кеси заговаривали о том, как хорошо я охраняю кладбище, поскольку в прежние годы воровство тел становилось страшным добавлением к прочим трудностям этого сезона. Я не считал, что достоин похвал, поскольку не сделал ничего, чтобы их заслужить. Я не знал почему спеки теперь уважают покой наших мертвых; я лишь был им за это смутно благодарен, хотя это и вызывало у меня зловещее предчувствие неминуемой беды.
Иногда я думал о Хитче - и о том, кто пришел за ним и унес в ночь. Несмотря на его предательство, я надеялся, что разведчик получил свое дерево. Я хорошо знал, как сильны соблазны магии и как велико ее влияние на разум человека. Я говорил себе, что никогда не паду так низко, как Хитч. И все же когда я оглядывался на свое поведение в последние несколько месяцев, я находил в нем много предосудительного. Самым худшим, я полагал, было то, что я заставил сестру так долго страдать от неопределенности.
Я отбросил предосторожности. Я больше не мог ждать тайного письма через Карсину. Я написал Ярил одно за другим три письма и отправил их с небольшими перерывами, рассчитывая, что хотя бы одно до нее дойдет. Я писал ей, что жив, стал солдатом и служу в Геттисе, где сейчас началась вспышка чумы. Последнее я описывал в подробностях, чтобы она поняла, что я не могу сейчас ее принять. В конце каждого письма я советовал, чтобы она тщательно обдумывала свои решения и повиновалась велениям собственного сердца. Я надеялся, что эти слова дадут ей мужество противостоять отцу и отказать Колдеру Ститу. Я мог лишь надеяться, что мой совет не запоздал.
Кеси отвозил мои письма в город и отсылал вместе с курьерами, ежедневно отъезжавшими на запад. Кроме того, он каждый день приносил мне еду из общей столовой. Не самую аппетитную - поваров стало заметно меньше; обычно это был хлеб и холодный суп в судке, привозимые на фургоне с трупами. Однако я ел только это. Кто-нибудь другой очень быстро похудел бы от столь скудной пищи и постоянной тяжелой работы. Я не изменился совсем.
Я больше не ездил в город. Как мне ни хотелось повидать Спинка и Эпини, мои дни были слишком уж переполнены бесконечной работой, чтобы отказаться от ночного сна ради долгой поездки туда и обратно. Я почти надеялся, что они приедут меня навестить, но понимал, что мы живем в опасные времена. Я очень рассчитывал, что заботы Эпини о сержанте Хостере не подорвали ее сил и не угрожали беременности и что она не слишком страдает в этой веренице жарких дней, которой одарило нас лето. Я радовался, что ей хватает здравого смысла оставаться дома в безопасности, хотя и тосковал, не видя дружеских лиц и не слыша дружеских голосов. Я и не представлял, как сильно скучал по Эпини, до той случайной встречи в лазарете.
Все, что я знал о происходящем в Геттисе, я слышал от Эбрукса и Кеси. Некоторые новости были ужасны, поскольку чума продолжала свирепствовать, как будто эти жаркие, сухие дни подстегивали ее. Печаль, волнами идущая из леса, словно усилилась. Мы хоронили не только жертв чумы, но и самоубийц - людей, потерявших своих близких и не видящих ни единой причины жить дальше. Кеси и Эбрукс рассказывали мне о подлых преступлениях, о мародерах, что обирали мертвецов, лежащих в ожидании фургонов, и о ворах, которые грабили дома на глазах у хозяев, слишком больных, чтобы им помешать.
Но бывали и другие новости, дарившие мне надежду и подкреплявшие веру в моих товарищей. Геттис ежегодно переживал чуму и научился с ней бороться. Те, кто уже перенес болезнь в прошлом, поддерживали в городе жизнь. Некоторые лавки продолжали торговать, хотя их хозяева никому не разрешали входить внутрь. Покупатели выкрикивали, что им нужно, и клали плату в горшки с уксусом, стоящие у двери. Потом хозяин лавки выносил на улицу товары и забирал деньги. Все действо в целом выходило довольно замысловатым, но люди были рады уже и тому, что вообще могут хоть что-то купить.
В городе установились новые порядки. Возникла нужда в мужчинах и женщинах, которые в обычные времена считались слишком слабыми, чтобы работать. Прежние жертвы чумы ухаживали за больными и скотом, выполняли другие поручения по хозяйству в домах, где буйствовала зараза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Четвертый день оказался для меня очень трудным. Это был день мертвых детей, и в просторных гробах их маленькие тела выглядели особенно одиноко и заброшенно. Хуже того, в тот день на кладбище пришли скорбящие родственники, упрямо следовавшие за фургонами, точно голодные собаки, надеющиеся на косточку. Они смотрели, как мы снимаем тела с фургонов и укладываем в гробы, и их глаза словно обвиняли меня в том, что я отнимаю у них детей. Одна мать, чьи глаза сверкали от лихорадки, настояла, что она должна причесать свою маленькую дочь, прежде чем я закрою гроб крышкой. Разве я мог ей отказать? Она посадила ребенка к себе на колени, пригладила волосы и поправила воротник ночной рубашки, прежде чем уложить ее в гроб, словно в кроватку. Муж увел ее прочь, но вечером того же дня, на последнем фургоне, она вернулась к нам. Я жалел, что не смог похоронить ее вместе с дочерью. Меня преследовал страх, что однажды среди мертвых тел я узнаю Эмзил или кого-то из ее детей, но это горе меня миновало.
Единственное тело, которое я приветствовал с себялюбивым облегчением, прибыло на третий день после моего посещения Геттиса. Руки сержанта Хостера были скрещены на груди, глаза закрыты, волосы причесаны, а лицо умыто. К его рубашке была пришпилена записка, написанная рукой Эпини: «Похороните его как следует. Он был хорошим человеком». Подписана записка была просто «Э.». Я выполнил ее просьбу, хотя втайне полагал, что он обманул ее и других женщин Геттиса, скрыв от них свое подлое сердце под честным лицом. Над его могилой я коротко помолился доброму богу, но просил я не о милости к Хостеру, а о том, чтобы его обвинения против меня упокоились с миром вместе с его костями.
Иногда родственники приходили вслед за фургонами или сами привозили тела близких. Обычно это были родители, оплакивающие детей. Я с ужасом ожидал их появления, понимая, что такие похороны принесут им мало утешения. У нас не звучало ни музыки, ни торжественных молитв, никто не приносил цветов. Мы лишь деловито опускали гробы в землю, а потом забрасывали их землей. Возможно, за этим они и приходили - чтобы вернуться в Геттис, зная, что тело их любимого чада предано земле.
Я не отдал спекам больше ни одного тела и никому не рассказал что они забрали труп Хитча. Несколько раз Эбрукс и Кеси заговаривали о том, как хорошо я охраняю кладбище, поскольку в прежние годы воровство тел становилось страшным добавлением к прочим трудностям этого сезона. Я не считал, что достоин похвал, поскольку не сделал ничего, чтобы их заслужить. Я не знал почему спеки теперь уважают покой наших мертвых; я лишь был им за это смутно благодарен, хотя это и вызывало у меня зловещее предчувствие неминуемой беды.
Иногда я думал о Хитче - и о том, кто пришел за ним и унес в ночь. Несмотря на его предательство, я надеялся, что разведчик получил свое дерево. Я хорошо знал, как сильны соблазны магии и как велико ее влияние на разум человека. Я говорил себе, что никогда не паду так низко, как Хитч. И все же когда я оглядывался на свое поведение в последние несколько месяцев, я находил в нем много предосудительного. Самым худшим, я полагал, было то, что я заставил сестру так долго страдать от неопределенности.
Я отбросил предосторожности. Я больше не мог ждать тайного письма через Карсину. Я написал Ярил одно за другим три письма и отправил их с небольшими перерывами, рассчитывая, что хотя бы одно до нее дойдет. Я писал ей, что жив, стал солдатом и служу в Геттисе, где сейчас началась вспышка чумы. Последнее я описывал в подробностях, чтобы она поняла, что я не могу сейчас ее принять. В конце каждого письма я советовал, чтобы она тщательно обдумывала свои решения и повиновалась велениям собственного сердца. Я надеялся, что эти слова дадут ей мужество противостоять отцу и отказать Колдеру Ститу. Я мог лишь надеяться, что мой совет не запоздал.
Кеси отвозил мои письма в город и отсылал вместе с курьерами, ежедневно отъезжавшими на запад. Кроме того, он каждый день приносил мне еду из общей столовой. Не самую аппетитную - поваров стало заметно меньше; обычно это был хлеб и холодный суп в судке, привозимые на фургоне с трупами. Однако я ел только это. Кто-нибудь другой очень быстро похудел бы от столь скудной пищи и постоянной тяжелой работы. Я не изменился совсем.
Я больше не ездил в город. Как мне ни хотелось повидать Спинка и Эпини, мои дни были слишком уж переполнены бесконечной работой, чтобы отказаться от ночного сна ради долгой поездки туда и обратно. Я почти надеялся, что они приедут меня навестить, но понимал, что мы живем в опасные времена. Я очень рассчитывал, что заботы Эпини о сержанте Хостере не подорвали ее сил и не угрожали беременности и что она не слишком страдает в этой веренице жарких дней, которой одарило нас лето. Я радовался, что ей хватает здравого смысла оставаться дома в безопасности, хотя и тосковал, не видя дружеских лиц и не слыша дружеских голосов. Я и не представлял, как сильно скучал по Эпини, до той случайной встречи в лазарете.
Все, что я знал о происходящем в Геттисе, я слышал от Эбрукса и Кеси. Некоторые новости были ужасны, поскольку чума продолжала свирепствовать, как будто эти жаркие, сухие дни подстегивали ее. Печаль, волнами идущая из леса, словно усилилась. Мы хоронили не только жертв чумы, но и самоубийц - людей, потерявших своих близких и не видящих ни единой причины жить дальше. Кеси и Эбрукс рассказывали мне о подлых преступлениях, о мародерах, что обирали мертвецов, лежащих в ожидании фургонов, и о ворах, которые грабили дома на глазах у хозяев, слишком больных, чтобы им помешать.
Но бывали и другие новости, дарившие мне надежду и подкреплявшие веру в моих товарищей. Геттис ежегодно переживал чуму и научился с ней бороться. Те, кто уже перенес болезнь в прошлом, поддерживали в городе жизнь. Некоторые лавки продолжали торговать, хотя их хозяева никому не разрешали входить внутрь. Покупатели выкрикивали, что им нужно, и клали плату в горшки с уксусом, стоящие у двери. Потом хозяин лавки выносил на улицу товары и забирал деньги. Все действо в целом выходило довольно замысловатым, но люди были рады уже и тому, что вообще могут хоть что-то купить.
В городе установились новые порядки. Возникла нужда в мужчинах и женщинах, которые в обычные времена считались слишком слабыми, чтобы работать. Прежние жертвы чумы ухаживали за больными и скотом, выполняли другие поручения по хозяйству в домах, где буйствовала зараза.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212