Но внезапно мне сделалось все равно.
Я пошел. Не слишком быстро. Я двигался вдоль разбитой дороги. Перед глазами у меня все плыло. Где-то по дороге я заметил, что мне придется придерживать брюки - ремень ослаб, но я никак не мог сосредоточиться, чтобы его застегнуть. Я вцепился руками в пояс штанов и поковылял дальше.
Постепенно ко мне вернулось чувство равновесия, и я зашагал увереннее. Перед глазами начало проясняться. Я обрадовался, увидев указатель в сторону кладбища, и свернул с главной дороги. Я поднял руку пощупать затылок, и меня опять замутило Место, несомненно, оставалось болезненным, но я не нашарил ни разорванной плоти, ни раздробленной кости. Магия исцеляла меня. Я и сам не знал, благодарен я ей или зол.
Добравшись до дома, я налил в таз воды и влажной тряпицей бережно промокнул рану. На ткани остались запекшаяся кровь и клочья волос. Опустив лоскут в воду, я его прополоскал. Когда я стал его отжимать, мои пальцы нащупали осколок. Я поднес его к глазам. Кость. Мне стало нехорошо. Я вновь намочил тряпицу, отжал ее и смыл остатки крови, ошметки мертвой плоти и волос. Когда я закончил, на затылке осталась полоса гладкой голой кожи. Интересно, останется ли шрам?
Исцеление поглотило изрядную часть моей магии - я определил это по тому, как одежда висела на мне. Мне пришлось затянуть ремень на две дырочки. Потом, стараясь ни о чем не думать, я выплеснул грязную воду из таза, вымыл его, выстирал тряпицу и повесил сушиться. Я чувствовал голод, и, едва я признал его, он сделался невыносимым. Я вернулся в дом и принялся обшаривать кладовую. Я тосковал по бледному грибу, который однажды принесла мне Оликея, и ягодам с тонкой кожицей. Их мне хотелось больше всего остального. Однако у меня нашлись лишь картошка, луковица и обрезок ветчины. Что ж, сгодится и это.
Думаю, мое раненое тело вернулось к жизни быстрее, чем запутавшийся разум. Я жарил картофель с луком и ветчиной, когда кто-то напал на меня и пытался убить. Они украли мою лошадь и повозку. А меня оставили умирать.
Я добавил немного соли и помешал еду. Что я помню? Всадники, буквально вылетевшие из-за спины… Ружья… Вспышка… Я даже не запомнил звука выстрела, только вспышку воспламенившегося пороха.
Кто-то в меня стрелял. Стрелял в меня! Они бросили меня подыхать, украли мою лошадь и повозку. Ублюдки! В приступе ярости я ощутил, как вспыхнула и угасла во мне магия. Запоздало я пожалел о всплеске ненависти и жажды мести. Я знал, что у меня не хватит сил отозвать магию, и предположил, что уже поздно даже пытаться. Я тяжело опустился на пол у очага, чувствуя себя так, как будто сжег последние остатки сил своего тела. Мне хотелось прямо там рухнуть и заснуть. Однако невозможным усилием воли я заставил себя снять еду с огня, прежде чем она сгорела. Не поднимаясь с пола, я принялся есть, словно изголодавшаяся собака. Когда я отскреб со сковороды и проглотил последнее колечко лука, я заполз в постель, накрылся одеялом, закрыл глаза и заснул.
Я спал долго. Меня разбудил холодный рассвет, я моргнул и снова закрыл глаза. В следующий раз я проснулся в темноте, пошатываясь, добрался до ведра с водой, опустил в него голову, как лошадь, и стал пить. Выпрямившись, я немного постоял посреди комнаты. С подбородка капала вода. Мне показалось, что кто-то тихонько зовет меня, но я не обратил внимания. С трудом добравшись до постели, я рухнул в нее и снова заснул. Сны пытались проникнуть в мое сознание, мешая отдыху. Я прогнал их. Я слышал, как кто-то произносит мое имя - сначала нежно, потом настойчиво и наконец требовательно и с раздражением. Я оттолкнул ее прочь. Она пыталась пробиться в мой сон, но я плотнее завернулся в него и не впустил ее.
Я проснулся на рассвете следующего дня; во рту пересохло, страшно хотелось есть. Мое тело пропахло потом. Я был настолько голоден, что сгрыз сырыми две последние картофелины. Потом нагрел оставшуюся в бочке воду, вымылся и переоделся. Голова больше не болела.
Я направился к ручью. На берегу я нашел следы босых ног. Значит, Оликея отважилась зайти так далеко, пытаясь приманить меня к себе. Меня остро кольнуло желание. Я тосковал по ее теплу и безумному наслаждению, которое она пробуждала во мне своим телом и пищей.
Нет. Резко и непреклонно я решил разорвать все отношения со спеками. Я не был спеком и не мог их спасти. Магия навязана мне помимо моей воли. Мне не нужно то, что она давала мне, не говоря уже о том, что она сделала со мной. Я больше не намерен быть ее жертвой. Пусть она накажет меня, как предупреждал Бьюэл Хитч. Больше меня это не заботит. И с той же страстью я отверг собственный народ. Я больше не хочу иметь с ними ничего общего. Даже мысли о Спинке и Эпини не могли заманить меня обратно к жизни солдата и гернийца. Я закончу свои дни здесь, решил я, в этой роли могильщика. Мне не по силам спасти ни один из народов от его собственной глупости. Мне остается только хоронить их. Так тому и быть.
С таким настроением я направился в сарай за лопатой и киркой и начал копать новую могилу. Я знал, что вскоре появится множество тел, которые нужно будет хоронить. Лучше подготовиться к этому заранее. Я рыл могилу умело, хорошую, глубокую могилу с ровными стенками, достаточно широкую, чтобы удобно было опускать в нее гроб. Закончив, я напился воды и принялся копать следующую.
Я подумал, не сходить ли мне в город, чтобы доложить, что кто-то выстрелил в меня и украл Утеса и повозку, но отказался от этой мысли. Меня не интересовало больше ничего, кроме рытья могил. Я только надеялся, что за Утесом будут хорошо ухаживать. Я продолжал копать. И старался не вспоминать, как магия вырвалась из меня. Я не знал, кто в меня стрелял. Значит ли это, что магия не найдет своей мишени? Я боялся того, что сделал, и злился на себя из-за этих мыслей. Тут нет моей вины, сердито объявил я самому себе. Я не искал магии, никогда не желал ее. Во всем этом следует винить тех, кто мне ее навязал, а не меня. Вонзив лопату в мягкую землю, я вновь принялся за работу.
В тот день ни Эбрукс, ни Кеси не появились на кладбище. Я скучал по ним, но и радовался, что их нет рядом. Мне бы больше нравилось наше ненавязчивое приятельство, если бы я смотрел на них и не раздумывал, как скоро они умрут. Интересно, рыщет ли уже по городу чума или люди все еще отравлены зельем Геттиса и мыслями о том, что дорога снова начала расти? Даже сейчас, был уверен я, тяжелые пилы и топоры глубоко впиваются в плоть древних деревьев.
От этой мысли мне стало не по себе, и на мгновение я покинул свое тело. Я тянулся к далекому солнечному свету и чувствовал, как неумолимо разрывается моя связь с землей и всем, чем она для меня была. Я ощущал ветерок, шелестящий в моих листьях, и глубокую дрожь железа, вгрызающегося в меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212