Я увидел ее белые зубы и темный язык, когда она пробовала на вкус мой запах. Когда она положила рубашку и двинулась дальше, я разглядел темную полосу, сбегающую вдоль ее позвоночника. От этой полосы в стороны расходились другие вытянутые пятна. Ногти на руках и ногах были темными. Потом она перестала рыскать и уставилась на меня. Я не отвел взгляда. Живот ее оказался бледнее, но тоже пятнистым. Соски грудей - темными. Длинные густые волосы были расцвечены такими же полосами, как и тело. Дождь умыл женщину, и пряди гладко облепляли ее череп и влажной шалью лежали на спине. Мокрые дорожки исчертили ее кожу, мелкие капли драгоценностями искрились на волосах лобка.
Она была не первым спеком, которого я видел, и даже не первой женщиной-спеком. Но сейчас нас не разделяли прутья клетки, и звериная грация казалась мне приглушенной угрозой. У нее было сильное тело, мускулистые ноги, мощные бедра и ляжки. Она почти не уступала мне в росте. Тяжелая грудь покачивалась при ходьбе, а живот круто изгибался над мохнатым холмиком в паху. Ничто в ней не было изящным. Она так же отличалась от гернийской женщины, как волк от комнатной собачки. Женщина рукой зачерпнула из горшка немного размокающих бобов и, хмурясь, попробовала на вкус, но тут же вытащила пальцы изо рта и с отвращением отряхнула. Затем она подошла к моей постели и встала, нависая надо мной, и наклонилась настолько близко, что я ощутил щекой ее дыхание. Я вдохнул ее запах. Возбуждение сотрясло меня с небывалой настойчивостью. Я ринулся к ней.
Проснулся я на полу, мои колени были ободраны. Меня трясло от холода, но вожделение так и не прошло. Однако в моем доме не было не только женщины, но даже и ее запаха. Сквозь открытую дверь в дом врывался холодный ветер с брызгами дождя. По полу рассыпались мокрые листья. Мне хотелось верить, что здесь побывала женщина, но, куда вероятнее, я снова бродил во сне. Дождь остудил мою кожу, влажные листья налипли на ноги. Я добрел до двери, плотно ее прикрыл и закрыл на щеколду. Подбросив дров в очаг, я вернулся в постель.
Я пытался уснуть, но лишь скользил по поверхности сна, изредка погружаясь в него, - так брошенный камушек скачет по поверхности реки. Я вслушивался в рев бури за стеной - она унялась лишь к рассвету, выдохшись, но не исчерпав своей ярости.
Я поднялся навстречу умытому миру, голубому небу и свежему прохладному ветру, шелестящему в кронах. Подобные утра всегда придавали мне бодрости, но сегодня я чувствовал себя старым, закостеневшим и отягощенным собственным телом. Я был голоден, но слишком вял, чтобы захотеть готовить себе завтрак. Набрякшие от воды бобы полопались и выглядели крайне мерзко. Я придвинул их ближе к углям и накрыл крышкой - пусть готовятся дальше. Я ненавидел себя за глупость и жадность - следовало оставить на утро хоть немного вчерашнего хлеба. Разогрев ветчину над огнем, я съел немного, а остальное бросил в горшок с бобами.
Когда я пошел за водой, высокая трава до колен промочила мне штаны. Наполнив ведро и поднявшись на ноги, я посмотрел на поросший лесом склон холма и ощутил отголосок прежнего изумления и восхищения. Однако уже в следующее мгновение меня захлестнула волна страха. Я представил себе, как бреду по влажным листьям, вода капает на меня сверху, а спутанные корни подворачиваются под ноги. Жужжащие насекомые жалят меня, не говоря уже о возможной встрече с ядовитой змеей или более крупными лесными хищниками. Нет. Мне совсем не хотелось иметь дело с лесом. Я отвернулся от этого тоскливого и опасного места, сожалея, что мой домик расположен так близко к нему, и поспешно потащил наполненное ведро прочь.
Утро ушло на то, чтобы согреть воду, постирать одежду и вымыться. Кроме того, я натянул внутри бельевую веревку, чтобы просушить мокрые вещи. Затем я надел солдатскую шляпу, еще влажные рубашку, брюки и куртку, которая не сходилась у меня на животе. Я развел огонь в очаге посильнее, в тщетной надежде, что смена одежды высохнет к моему возвращению, оседлал раздраженного Утеса и отправился в Геттис.
Солдатская шляпа послужила мне пропуском в форт. Я сразу же направился в кабинет полковника Гарена, однако поговорить с ним мне не удалось. Когда я сообщил сержанту, что хочу получить материалы, чтобы построить укрытие для своей лошади, он, кажется, был потрясен моей самонадеянностью. Он составил надлежащий запрос, уступив всем моим требованиям, но провозившись так долго, что в конце мне уже казалось, будто я полжизни провел в этом кабинете. Потом я сообщил, что хотел бы обсудить с полковником, стоит ли увеличить запас гробов перед новой вспышкой чумы и заранее начать копать могилы.
Его улыбка казалась натянутой.
- Вижу, ты полон честолюбия. Делай, что считаешь нужным, солдат. Либо никто этого не заметит, либо кто-нибудь на это пожалуется.
Он усмехнулся собственной шутке и отпустил меня.
Сержант-снабженец взял заполненный запрос, посмотрел на него и велел мне самому выбрать на складе все, что мне нужно, тогда я спросил, могу ли я воспользоваться фургоном, чтобы отвезти материалы на кладбище, он пожал плечами и повторил разрешение. Со складом вышло не лучше. Обойдя его, я наконец нашел четверых солдат, устроивших себе перекур. Трое из них исхудали от чумы. Я сомневался, что им хватило бы сил поднять молоток. Я предъявил им бумаги, и они, как и сержант, сказали, что я могу взять все необходимое. В конце концов так я и поступил. Я нашел повозку и тяжелую сбрую, которой явно давно никто не пользовался, и запряг терпеливого Утеса. Доски на складе оказались паршивыми, бочонки с гвоздями беспорядочно громоздились друг на друга. Я взял все, что мне требовалось, включая зерно, овес, мешок сена и скребницу для Утеса, и сам погрузил это в фургон. Закончив, я нашел сержанта позади склада вместе с его людьми. Я спросил у него, не хочет ли он записать, что я забрал.
- Я тебе верю, - ответил он и даже не встал посмотреть на груженый фургон.
Казалось, его силы полностью исчерпала необходимость тащиться до своего далекого и неопрятного кабинета, где он небрежно расписался на моих бумагах и швырнул их мне обратно. Я покинул склад, смутно чувствуя себя оскорбленным всей этой процедурой.
До отъезда из города я заглянул на почтовую станцию и ошеломляюще дорого заплатил за доставку письма. Затем я зашел в лазарет навестить Хитча. За ночь его состояние не изменилось. Когда я пожаловался на слабую дисциплину в Геттисе и безразличие работников склада, он лениво усмехнулся. Потом жестом велел мне наклониться поближе, словно собирался поделиться со мной какой-то тайной.
- Они вытанцевали это из нас, парень, - тихо прошептал он. - Ты ведь доехал до конца дороги?
- Да. И не вижу в этом ничего смешного, Хитч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Она была не первым спеком, которого я видел, и даже не первой женщиной-спеком. Но сейчас нас не разделяли прутья клетки, и звериная грация казалась мне приглушенной угрозой. У нее было сильное тело, мускулистые ноги, мощные бедра и ляжки. Она почти не уступала мне в росте. Тяжелая грудь покачивалась при ходьбе, а живот круто изгибался над мохнатым холмиком в паху. Ничто в ней не было изящным. Она так же отличалась от гернийской женщины, как волк от комнатной собачки. Женщина рукой зачерпнула из горшка немного размокающих бобов и, хмурясь, попробовала на вкус, но тут же вытащила пальцы изо рта и с отвращением отряхнула. Затем она подошла к моей постели и встала, нависая надо мной, и наклонилась настолько близко, что я ощутил щекой ее дыхание. Я вдохнул ее запах. Возбуждение сотрясло меня с небывалой настойчивостью. Я ринулся к ней.
Проснулся я на полу, мои колени были ободраны. Меня трясло от холода, но вожделение так и не прошло. Однако в моем доме не было не только женщины, но даже и ее запаха. Сквозь открытую дверь в дом врывался холодный ветер с брызгами дождя. По полу рассыпались мокрые листья. Мне хотелось верить, что здесь побывала женщина, но, куда вероятнее, я снова бродил во сне. Дождь остудил мою кожу, влажные листья налипли на ноги. Я добрел до двери, плотно ее прикрыл и закрыл на щеколду. Подбросив дров в очаг, я вернулся в постель.
Я пытался уснуть, но лишь скользил по поверхности сна, изредка погружаясь в него, - так брошенный камушек скачет по поверхности реки. Я вслушивался в рев бури за стеной - она унялась лишь к рассвету, выдохшись, но не исчерпав своей ярости.
Я поднялся навстречу умытому миру, голубому небу и свежему прохладному ветру, шелестящему в кронах. Подобные утра всегда придавали мне бодрости, но сегодня я чувствовал себя старым, закостеневшим и отягощенным собственным телом. Я был голоден, но слишком вял, чтобы захотеть готовить себе завтрак. Набрякшие от воды бобы полопались и выглядели крайне мерзко. Я придвинул их ближе к углям и накрыл крышкой - пусть готовятся дальше. Я ненавидел себя за глупость и жадность - следовало оставить на утро хоть немного вчерашнего хлеба. Разогрев ветчину над огнем, я съел немного, а остальное бросил в горшок с бобами.
Когда я пошел за водой, высокая трава до колен промочила мне штаны. Наполнив ведро и поднявшись на ноги, я посмотрел на поросший лесом склон холма и ощутил отголосок прежнего изумления и восхищения. Однако уже в следующее мгновение меня захлестнула волна страха. Я представил себе, как бреду по влажным листьям, вода капает на меня сверху, а спутанные корни подворачиваются под ноги. Жужжащие насекомые жалят меня, не говоря уже о возможной встрече с ядовитой змеей или более крупными лесными хищниками. Нет. Мне совсем не хотелось иметь дело с лесом. Я отвернулся от этого тоскливого и опасного места, сожалея, что мой домик расположен так близко к нему, и поспешно потащил наполненное ведро прочь.
Утро ушло на то, чтобы согреть воду, постирать одежду и вымыться. Кроме того, я натянул внутри бельевую веревку, чтобы просушить мокрые вещи. Затем я надел солдатскую шляпу, еще влажные рубашку, брюки и куртку, которая не сходилась у меня на животе. Я развел огонь в очаге посильнее, в тщетной надежде, что смена одежды высохнет к моему возвращению, оседлал раздраженного Утеса и отправился в Геттис.
Солдатская шляпа послужила мне пропуском в форт. Я сразу же направился в кабинет полковника Гарена, однако поговорить с ним мне не удалось. Когда я сообщил сержанту, что хочу получить материалы, чтобы построить укрытие для своей лошади, он, кажется, был потрясен моей самонадеянностью. Он составил надлежащий запрос, уступив всем моим требованиям, но провозившись так долго, что в конце мне уже казалось, будто я полжизни провел в этом кабинете. Потом я сообщил, что хотел бы обсудить с полковником, стоит ли увеличить запас гробов перед новой вспышкой чумы и заранее начать копать могилы.
Его улыбка казалась натянутой.
- Вижу, ты полон честолюбия. Делай, что считаешь нужным, солдат. Либо никто этого не заметит, либо кто-нибудь на это пожалуется.
Он усмехнулся собственной шутке и отпустил меня.
Сержант-снабженец взял заполненный запрос, посмотрел на него и велел мне самому выбрать на складе все, что мне нужно, тогда я спросил, могу ли я воспользоваться фургоном, чтобы отвезти материалы на кладбище, он пожал плечами и повторил разрешение. Со складом вышло не лучше. Обойдя его, я наконец нашел четверых солдат, устроивших себе перекур. Трое из них исхудали от чумы. Я сомневался, что им хватило бы сил поднять молоток. Я предъявил им бумаги, и они, как и сержант, сказали, что я могу взять все необходимое. В конце концов так я и поступил. Я нашел повозку и тяжелую сбрую, которой явно давно никто не пользовался, и запряг терпеливого Утеса. Доски на складе оказались паршивыми, бочонки с гвоздями беспорядочно громоздились друг на друга. Я взял все, что мне требовалось, включая зерно, овес, мешок сена и скребницу для Утеса, и сам погрузил это в фургон. Закончив, я нашел сержанта позади склада вместе с его людьми. Я спросил у него, не хочет ли он записать, что я забрал.
- Я тебе верю, - ответил он и даже не встал посмотреть на груженый фургон.
Казалось, его силы полностью исчерпала необходимость тащиться до своего далекого и неопрятного кабинета, где он небрежно расписался на моих бумагах и швырнул их мне обратно. Я покинул склад, смутно чувствуя себя оскорбленным всей этой процедурой.
До отъезда из города я заглянул на почтовую станцию и ошеломляюще дорого заплатил за доставку письма. Затем я зашел в лазарет навестить Хитча. За ночь его состояние не изменилось. Когда я пожаловался на слабую дисциплину в Геттисе и безразличие работников склада, он лениво усмехнулся. Потом жестом велел мне наклониться поближе, словно собирался поделиться со мной какой-то тайной.
- Они вытанцевали это из нас, парень, - тихо прошептал он. - Ты ведь доехал до конца дороги?
- Да. И не вижу в этом ничего смешного, Хитч.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212