Но день проходил за днем, ответа все не было, и я начал подозревать, что отец перехватил письмо и уничтожил его. Потом я счел не менее вероятным, что Карсина получила письмо от Ярил для Спинка и оставила его у себя. Я пытался решить, что делать дальше, но четко обдумать это не мог. Краткий сон и долгие часы работы, чередуемые со страстными соитиями, не способствуют ясности мышления.
Доктор Даудер, всегда выступавший в защиту алкоголя как средства для успокоения нервов, подобрал наилучшее сочетание рома и настойки опия, притуплявшее ужас конца дороги для каторжников и солдат. Работы продолжались - не так быстро, чтобы радоваться в любых других обстоятельствах, но с неуклонностью, удивительной для последних нескольких лет строительства.
Как упоминал Эбрукс, это была грандиозная задача. Прежде чем тянуть дорогу дальше, следовало распилить на куски три огромных срубленных дерева и убрать их с пути. Если верить Эбруксу и Кеси, действия рабочих напоминали военную операцию. Один отряд, одурманенный до нужного состояния алкоголем и настойкой опия, пилил ствол - в то время как другой оттаскивал куски дерева. Обрубок выволакивали за пределы «зоны ужаса», и там за него принимались трезвые заключенные. Передовые отряды работали по часу, после чего им на смену приходили свежие силы. Медленно, но неуклонно срубленные деревья уменьшались в размерах. Вперед уже выслали отряд с заданием наметить следующие деревья, которые будут срублены. Настроения в Геттисе заметно улучшились - и не только из-за продвижения дороги. Полковник Гарен, посоветовавшись с доктором Даудером, решил, что более мягкое зелье Геттиса должно быть доступно любому жителю города, который почувствует необходимость в такой поддержке. По словам Эбрукса, большую часть времени весь город находился под воздействием зелья. У меня не было возможности в этом убедиться, но я заметил, что и от него, и от Кеси попахивает ромом.
Я не отваживался ездить в город. Только я понадеялся, что страсти по поводу исчезновения Фалы улеглись, как ее тело было найдено. Фалу задушили кожаным ремнем, а тело спрятали в куче грязной соломы за конюшнями. Сверху труп занесло снегом и новой соломой, вычищенной из стойл, иначе его обнаружили бы гораздо раньше. Его нашли, когда город начали приводить в порядок перед проверкой и солому стали грузить в фургон, чтобы вывезти за пределы Геттиса.
Я не хоронил Фалу и даже не присутствовал на похоронах. Полковник Гарен подтвердил, что он в курсе городских слухов настроений. В день похорон он приказал мне отправиться к концу дороги и принять участие в работах. Я жалел, что не могу отдать последний долг женщине, которая, хоть и ненадолго, стала мне утешением. Позднее я услышал от Кеси, что похороны превратились в светскую вечеринку для дам, как он выразился, поскольку все дамы со свистками пришли на кладбище проводить Фалу в последний путь. Мне кажется, тем самым они хотели дать понять мужчинам Геттиса, что не потерпят дурного обращения с любой женщиной, к какому бы сословию та ни принадлежала. Я не осмелился спросить, была ли среди них Эпини.
А для меня тот день вышел довольно странным. Исполняя приказ, я приехал на Утесе к концу дороги, на самый край «зоны ужаса». Однако вскоре выяснилось, что никто не знает, кому я должен доложиться и что мне следует делать. В итоге весь день заключенные и охранники косились на меня с любопытством. Я впервые видел вблизи столько каторжников. Даже не знаю, что ужаснуло меня больше - жестокость охранников или грубая натура самих заключенных, из-за которой казалось, что они едва ли не заслуживали такого обращения. К концу дня единственное, что я мог сказать обо всем происходящем, - это что человеческий облик потеряли и охрана, и охраняемые. Я твердо решил, что никогда не буду принадлежать ни к одной из этих групп.
Вернувшись тем вечером на кладбище, я направился к могиле Фалы и остановился возле нее, чтобы вознести короткую молитву. Я был рад увидеть, что могила густо усыпана цветами от людей, пришедших на похороны. Я страстно надеялся, что человек, убивший Фалу, умирая, будет страдать не меньше. Каким же негодяем нужно быть, чтобы жестоко задушить хрупкую женщину, а потом бросить ее тело под грудой грязной соломы? Я готовил себе скромный ужин и размышлял о несчастной судьбе Фалы. Вероятно, именно поэтому я решил провести ту ночь в своей постели, вместо того чтобы встречаться с Оликеей на опушке леса.
Я рассчитывал, что буду спать, пусть даже беспокойно, в собственной кровати. Однако сон долго избегал меня, а когда мне наконец удалось заснуть, мне приснились не Оликея и не Фала, а Орандула, старый бог равновесия. Я стоял рядом с ним и помогал уравновесить весы - не две чаши, но полдюжины крюков, расположенных по кругу, - напомнившие мне жертвоприношение, которое я видел на свадьбе Росса. На этих крюках висели не птицы, а люди. Хуже того, люди, которых я знал. На один был насажен Девара, на следующий - древесный страж, несчастная Фала висела на третьем, и моя мать - на четвертом. А вокруг молча стояли и ждали моего решения Эпини и Спинк, полковник Гарен и Оликея, моя сестра Ярил и даже Карсина.
- Выбирай, - настаивал древний бог, каркающий, словно старый стервятник, - и у него действительно была голова стервятника на человеческом теле. Когда он говорил, его красная сережка подрагивала. - Ты нарушил равновесие. Теперь ты должен его вернуть, Невер. Ты должен мне смерть. Выбирай, кто следующим ощутит когти смерти. Или это будешь ты?
Его вопрос не был праздным. Когда я попытался возразить, что не могу выбрать, он взмахнул серпом, словно собирался скосить их всех сразу. Я бросился вперед, пытаясь остановить его, и почувствовал, как холодное железо входит мне в грудь.
Я проснулся с громким стоном. Все мое тело дрожало от холода и страха. Но я испугался еще больше, когда обнаружил себя на каменистом гребне рядом с пнем древесной женщины. Я стоял на самом краю обрыва и смотрел вниз, на темную полосу дороги, прорезающую серебристое в лунном свете озерцо лиственных крон.
За последнее время я почти привык к тому, что хожу во сне. Я сделал несколько глубоких вдохов и почти успокоился, и даже начал размышлять о том, как буду искать обратную дорогу домой в темном лесу, когда у меня за спиной вдруг раздался мужской голос:
- Так что же ты выберешь?
Я невольно вскрикнул и отскочил в сторону, подальше от темной фигуры, неожиданно возникшей рядом. Слишком уж эти слова вторили моему кошмару.
- Я не могу выбрать! - закричал я, дав ему ответ, предназначенный Орандуле.
Я заморгал, и мои глаза приспособились к сумраку лунной ночи. Рядом со мной стоял вовсе не старый бог, а Джодоли, великий победивший меня в поселении спеков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212
Доктор Даудер, всегда выступавший в защиту алкоголя как средства для успокоения нервов, подобрал наилучшее сочетание рома и настойки опия, притуплявшее ужас конца дороги для каторжников и солдат. Работы продолжались - не так быстро, чтобы радоваться в любых других обстоятельствах, но с неуклонностью, удивительной для последних нескольких лет строительства.
Как упоминал Эбрукс, это была грандиозная задача. Прежде чем тянуть дорогу дальше, следовало распилить на куски три огромных срубленных дерева и убрать их с пути. Если верить Эбруксу и Кеси, действия рабочих напоминали военную операцию. Один отряд, одурманенный до нужного состояния алкоголем и настойкой опия, пилил ствол - в то время как другой оттаскивал куски дерева. Обрубок выволакивали за пределы «зоны ужаса», и там за него принимались трезвые заключенные. Передовые отряды работали по часу, после чего им на смену приходили свежие силы. Медленно, но неуклонно срубленные деревья уменьшались в размерах. Вперед уже выслали отряд с заданием наметить следующие деревья, которые будут срублены. Настроения в Геттисе заметно улучшились - и не только из-за продвижения дороги. Полковник Гарен, посоветовавшись с доктором Даудером, решил, что более мягкое зелье Геттиса должно быть доступно любому жителю города, который почувствует необходимость в такой поддержке. По словам Эбрукса, большую часть времени весь город находился под воздействием зелья. У меня не было возможности в этом убедиться, но я заметил, что и от него, и от Кеси попахивает ромом.
Я не отваживался ездить в город. Только я понадеялся, что страсти по поводу исчезновения Фалы улеглись, как ее тело было найдено. Фалу задушили кожаным ремнем, а тело спрятали в куче грязной соломы за конюшнями. Сверху труп занесло снегом и новой соломой, вычищенной из стойл, иначе его обнаружили бы гораздо раньше. Его нашли, когда город начали приводить в порядок перед проверкой и солому стали грузить в фургон, чтобы вывезти за пределы Геттиса.
Я не хоронил Фалу и даже не присутствовал на похоронах. Полковник Гарен подтвердил, что он в курсе городских слухов настроений. В день похорон он приказал мне отправиться к концу дороги и принять участие в работах. Я жалел, что не могу отдать последний долг женщине, которая, хоть и ненадолго, стала мне утешением. Позднее я услышал от Кеси, что похороны превратились в светскую вечеринку для дам, как он выразился, поскольку все дамы со свистками пришли на кладбище проводить Фалу в последний путь. Мне кажется, тем самым они хотели дать понять мужчинам Геттиса, что не потерпят дурного обращения с любой женщиной, к какому бы сословию та ни принадлежала. Я не осмелился спросить, была ли среди них Эпини.
А для меня тот день вышел довольно странным. Исполняя приказ, я приехал на Утесе к концу дороги, на самый край «зоны ужаса». Однако вскоре выяснилось, что никто не знает, кому я должен доложиться и что мне следует делать. В итоге весь день заключенные и охранники косились на меня с любопытством. Я впервые видел вблизи столько каторжников. Даже не знаю, что ужаснуло меня больше - жестокость охранников или грубая натура самих заключенных, из-за которой казалось, что они едва ли не заслуживали такого обращения. К концу дня единственное, что я мог сказать обо всем происходящем, - это что человеческий облик потеряли и охрана, и охраняемые. Я твердо решил, что никогда не буду принадлежать ни к одной из этих групп.
Вернувшись тем вечером на кладбище, я направился к могиле Фалы и остановился возле нее, чтобы вознести короткую молитву. Я был рад увидеть, что могила густо усыпана цветами от людей, пришедших на похороны. Я страстно надеялся, что человек, убивший Фалу, умирая, будет страдать не меньше. Каким же негодяем нужно быть, чтобы жестоко задушить хрупкую женщину, а потом бросить ее тело под грудой грязной соломы? Я готовил себе скромный ужин и размышлял о несчастной судьбе Фалы. Вероятно, именно поэтому я решил провести ту ночь в своей постели, вместо того чтобы встречаться с Оликеей на опушке леса.
Я рассчитывал, что буду спать, пусть даже беспокойно, в собственной кровати. Однако сон долго избегал меня, а когда мне наконец удалось заснуть, мне приснились не Оликея и не Фала, а Орандула, старый бог равновесия. Я стоял рядом с ним и помогал уравновесить весы - не две чаши, но полдюжины крюков, расположенных по кругу, - напомнившие мне жертвоприношение, которое я видел на свадьбе Росса. На этих крюках висели не птицы, а люди. Хуже того, люди, которых я знал. На один был насажен Девара, на следующий - древесный страж, несчастная Фала висела на третьем, и моя мать - на четвертом. А вокруг молча стояли и ждали моего решения Эпини и Спинк, полковник Гарен и Оликея, моя сестра Ярил и даже Карсина.
- Выбирай, - настаивал древний бог, каркающий, словно старый стервятник, - и у него действительно была голова стервятника на человеческом теле. Когда он говорил, его красная сережка подрагивала. - Ты нарушил равновесие. Теперь ты должен его вернуть, Невер. Ты должен мне смерть. Выбирай, кто следующим ощутит когти смерти. Или это будешь ты?
Его вопрос не был праздным. Когда я попытался возразить, что не могу выбрать, он взмахнул серпом, словно собирался скосить их всех сразу. Я бросился вперед, пытаясь остановить его, и почувствовал, как холодное железо входит мне в грудь.
Я проснулся с громким стоном. Все мое тело дрожало от холода и страха. Но я испугался еще больше, когда обнаружил себя на каменистом гребне рядом с пнем древесной женщины. Я стоял на самом краю обрыва и смотрел вниз, на темную полосу дороги, прорезающую серебристое в лунном свете озерцо лиственных крон.
За последнее время я почти привык к тому, что хожу во сне. Я сделал несколько глубоких вдохов и почти успокоился, и даже начал размышлять о том, как буду искать обратную дорогу домой в темном лесу, когда у меня за спиной вдруг раздался мужской голос:
- Так что же ты выберешь?
Я невольно вскрикнул и отскочил в сторону, подальше от темной фигуры, неожиданно возникшей рядом. Слишком уж эти слова вторили моему кошмару.
- Я не могу выбрать! - закричал я, дав ему ответ, предназначенный Орандуле.
Я заморгал, и мои глаза приспособились к сумраку лунной ночи. Рядом со мной стоял вовсе не старый бог, а Джодоли, великий победивший меня в поселении спеков.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212