На весь завод осталось таких, если посчитать и директора, два-три человека. Добавилось в цехах женщин, стариков и подростков. Но и
такой маломощной рабочей силы не хватало. А план?.. План увеличился. И надо было его выполнять. И выполняли. Работали по полторы смены, а кому-то приходилось и по две. Месяцами забывали про выходные. Женщины, старики и подростки выбивались из последних сил... Не хватало рабочих... На каждого, кто приходил наниматься, Петр готов был молиться. И приходили люди. Кто ушел еще весной в дальнюю тайгу, а теперь, к зиме, вышел из нее... Кто с дальних рудников и приисков по увечью или болезни уволился... Кто из голодного аймака в более сытный город подался... И многие из тех, кому подступающая зима перекрыла дорогу на Большую землю, приходили наниматься на работу.
Петр с каждым разговаривал сам, чтобы сразу установить, кто на какую работу годен и куда нужнее сегодня определить пришедшего.
И у каждого первый вопрос:
— Жилье дадите?
Законный вопрос, неизбежный. Якутскую зиму в шалаше или в палатке не перезимуешь. Но где у директора завода жилье?.. Работники ушли, но семьи-то их остались. Нет у завода свободного жилья.
На нет и суда нет. Поворачивается человек и уходит. Что тут делать?.. Прямо хоть волком вой... Кого первого осенило, теперь уже и установить невозможно. Такие догадки, что на первый взгляд сверху лежат, скорее всего не одному, а сразу многим могут прийти в голову. Только вряд ли догадка тут же была высказана. Очень уж нелепой представлялась осенившая мысль, а если поглубже заглянуть, то даже и кощунственной...
Посудите сами: живут люди трудно — работают до седьмого пота, насчет харчей заметно оскудело, не так, конечно, как потом, в последние годы войны, но все же заметно оскудело. А главное — почти в каждой семье тревога за родного человека: за сына, за мужа, за отца, за брата... Да прибавьте сюда общую тревогу, которая каждого томила,— фашисты подступили вплотную к самой Москве...
И в такое вот трудное и безрадостное время лишить усталых и удрученных людей последнего прибежища, каким был этот пусть неказистый заводской клуб? Можно ли было даже помыслить об этом?.. Конечно, нельзя. Так на том все и сошлись, что нельзя и нечего об этом и говорить, и думать... Все — это, значит, и администрация, и партбюро, и завком, и комсомол, и прочие организации. Ну а после того, как все согласно решили, что нельзя, вспомнили про план. И снова су-
дили, рядили и решили — опять все согласно решили,— что другого выхода нет. Только ведь решать долго, а по решенному сделать — это быстро. Разобрали сцену, ликвидировали все выгороженные за кулисами комнатенки. По всей длине барака, посредине его, соорудили длиннющий коридор и по обе стороны нагородили клетушек. Изладили топчаны, изготовили нехитрые матрасы и в каждую такую клетушку селили семью. А если холостяки, то двоих в одну. По счастью, одиноких приходило больше...
Таким вот образом лишились тогда рабочие кожкомбината своего заводского клуба, а это в конце концов и привело к тому, что теперь «персональное дело» Петра Калнина рассматривается на заседании бюро горкома.
Но пришел и войне конец. Со слезами радости отпраздновали великую победу. Тех, кто не вернулся, оплакали, кто вернулся — встретили с честью. Отдохнули солдаты и встали к своим станкам. Мало-помалу вошла заводская жизнь в прежнюю мирную колею. Впрочем, не совсем в прежнюю. Клуба-то своего, хоть и неказистого, но все же очага культуры, нет. Пока летнее тепло да северные светлые ночи, еще куда ни шло. Песни петь да отплясывать под гармошку можно и на лужайке перед бывшим клубом, благо дожди в летнюю пору очень редки в приленском крае. Но- как только ударила осенняя непогодь, а вслед за нею — очень скоро, по-полярному,— полетели белые мухи, всех причастных к разорению клуба, а прежде всего главного виновника, Петра (главного потому, что его директорское слово—решающее), охватило запоздалое раскаяние.
Раскаяние было искреннее, но запоздалое, а потому никакой практической цены не имеющее. Каждому ясно: заселить любую площадь — проще простого, а вот высвободить обратно — задача неимоверной трудности, практически невыполнимая. Вот так и жили: был клуб — нет клуба!..
Петр пользовался репутацией опытного и умелого руководителя. Репутацией вполне заслуженной: кожкомбинат все эти годы, в том числе и трудные военные, неизменно состоял в списке передовых предприятий не только города, но и всей республики; не раз присуждалось Приленскому кожкомбинату переходящее Красное Знамя передовика социалистического
соревнования. И потому вполне понятно, что когда в каком-либо руководящем докладе упоминалось имя директора кожкомбината, то всегда в смысле самом положительном. И все, в том числе и сам Петр, к этому привыкли. А вот теперь попреки на его голову щедро сыпались со всех сторон. Не проходило ни одного собрания или заседания, начиная от заводского и кончая городской и даже областной партконференцией, где обошли бы вопрос о кожкомбинатовском клубе.
Петр принимал все попреки покорно, сознавая их справедливость. Что ж, действительно, был клуб — нет клуба... А он нужен людям, клуб-то... Не блажь, а жизненная необходимость!..
Можно было, конечно, встать в позу без вины виноватого. Но, к чести Петра, он не примирился с создавшимся положением, не сложил руки. Десятки убедительных докладных и обстоятельных пояснений были написаны и лично отнесены в самые высокие инстанции. И они не остались незамеченными. Достаточно много решений было принято в самых различных инстанциях, с формулировками большей частью весьма категоричными. Но вот результат всего этого оказался самый ничтожный, точнее, никакого результата.
Миновал первый послевоенный год, заканчивался второй, и вот как-то незадолго до Октябрьских праздников в кабинет к Петру вошел главный бухгалтер с бумагами в руках и, как говорится, с улыбкой на лице.
Михаил Демьянович, как и подобает уважающему себя бухгалтеру, особенно главному, был человек несколько даже суровый (профессиональная необходимость - главному бухгалтеру часто приходится отказывать и не разрешать), и довольная улыбка на лице беспричинно появиться не могла. Так оно и было.
— Могу порадовать, Петр Николаевич,— сказал он директору.— Результаты за три квартала отличные. Два миллиона сверхплановой прибыли!.. Как это вам нравится?
Петр имел все основания ожидать сверхплановых прибылей, но о такой сумме и мечтать не решался. Но изумления своего не выказал.
— Очень нравится,— ответил он главному бухгалтеру.— А цифры точные?.. Осечки быть не может?
Михаил Демьянович даже обиделся. И посмотрел на директора более чем укоризненно.
— Не вам бы спрашивать, Петр Николаевич!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
такой маломощной рабочей силы не хватало. А план?.. План увеличился. И надо было его выполнять. И выполняли. Работали по полторы смены, а кому-то приходилось и по две. Месяцами забывали про выходные. Женщины, старики и подростки выбивались из последних сил... Не хватало рабочих... На каждого, кто приходил наниматься, Петр готов был молиться. И приходили люди. Кто ушел еще весной в дальнюю тайгу, а теперь, к зиме, вышел из нее... Кто с дальних рудников и приисков по увечью или болезни уволился... Кто из голодного аймака в более сытный город подался... И многие из тех, кому подступающая зима перекрыла дорогу на Большую землю, приходили наниматься на работу.
Петр с каждым разговаривал сам, чтобы сразу установить, кто на какую работу годен и куда нужнее сегодня определить пришедшего.
И у каждого первый вопрос:
— Жилье дадите?
Законный вопрос, неизбежный. Якутскую зиму в шалаше или в палатке не перезимуешь. Но где у директора завода жилье?.. Работники ушли, но семьи-то их остались. Нет у завода свободного жилья.
На нет и суда нет. Поворачивается человек и уходит. Что тут делать?.. Прямо хоть волком вой... Кого первого осенило, теперь уже и установить невозможно. Такие догадки, что на первый взгляд сверху лежат, скорее всего не одному, а сразу многим могут прийти в голову. Только вряд ли догадка тут же была высказана. Очень уж нелепой представлялась осенившая мысль, а если поглубже заглянуть, то даже и кощунственной...
Посудите сами: живут люди трудно — работают до седьмого пота, насчет харчей заметно оскудело, не так, конечно, как потом, в последние годы войны, но все же заметно оскудело. А главное — почти в каждой семье тревога за родного человека: за сына, за мужа, за отца, за брата... Да прибавьте сюда общую тревогу, которая каждого томила,— фашисты подступили вплотную к самой Москве...
И в такое вот трудное и безрадостное время лишить усталых и удрученных людей последнего прибежища, каким был этот пусть неказистый заводской клуб? Можно ли было даже помыслить об этом?.. Конечно, нельзя. Так на том все и сошлись, что нельзя и нечего об этом и говорить, и думать... Все — это, значит, и администрация, и партбюро, и завком, и комсомол, и прочие организации. Ну а после того, как все согласно решили, что нельзя, вспомнили про план. И снова су-
дили, рядили и решили — опять все согласно решили,— что другого выхода нет. Только ведь решать долго, а по решенному сделать — это быстро. Разобрали сцену, ликвидировали все выгороженные за кулисами комнатенки. По всей длине барака, посредине его, соорудили длиннющий коридор и по обе стороны нагородили клетушек. Изладили топчаны, изготовили нехитрые матрасы и в каждую такую клетушку селили семью. А если холостяки, то двоих в одну. По счастью, одиноких приходило больше...
Таким вот образом лишились тогда рабочие кожкомбината своего заводского клуба, а это в конце концов и привело к тому, что теперь «персональное дело» Петра Калнина рассматривается на заседании бюро горкома.
Но пришел и войне конец. Со слезами радости отпраздновали великую победу. Тех, кто не вернулся, оплакали, кто вернулся — встретили с честью. Отдохнули солдаты и встали к своим станкам. Мало-помалу вошла заводская жизнь в прежнюю мирную колею. Впрочем, не совсем в прежнюю. Клуба-то своего, хоть и неказистого, но все же очага культуры, нет. Пока летнее тепло да северные светлые ночи, еще куда ни шло. Песни петь да отплясывать под гармошку можно и на лужайке перед бывшим клубом, благо дожди в летнюю пору очень редки в приленском крае. Но- как только ударила осенняя непогодь, а вслед за нею — очень скоро, по-полярному,— полетели белые мухи, всех причастных к разорению клуба, а прежде всего главного виновника, Петра (главного потому, что его директорское слово—решающее), охватило запоздалое раскаяние.
Раскаяние было искреннее, но запоздалое, а потому никакой практической цены не имеющее. Каждому ясно: заселить любую площадь — проще простого, а вот высвободить обратно — задача неимоверной трудности, практически невыполнимая. Вот так и жили: был клуб — нет клуба!..
Петр пользовался репутацией опытного и умелого руководителя. Репутацией вполне заслуженной: кожкомбинат все эти годы, в том числе и трудные военные, неизменно состоял в списке передовых предприятий не только города, но и всей республики; не раз присуждалось Приленскому кожкомбинату переходящее Красное Знамя передовика социалистического
соревнования. И потому вполне понятно, что когда в каком-либо руководящем докладе упоминалось имя директора кожкомбината, то всегда в смысле самом положительном. И все, в том числе и сам Петр, к этому привыкли. А вот теперь попреки на его голову щедро сыпались со всех сторон. Не проходило ни одного собрания или заседания, начиная от заводского и кончая городской и даже областной партконференцией, где обошли бы вопрос о кожкомбинатовском клубе.
Петр принимал все попреки покорно, сознавая их справедливость. Что ж, действительно, был клуб — нет клуба... А он нужен людям, клуб-то... Не блажь, а жизненная необходимость!..
Можно было, конечно, встать в позу без вины виноватого. Но, к чести Петра, он не примирился с создавшимся положением, не сложил руки. Десятки убедительных докладных и обстоятельных пояснений были написаны и лично отнесены в самые высокие инстанции. И они не остались незамеченными. Достаточно много решений было принято в самых различных инстанциях, с формулировками большей частью весьма категоричными. Но вот результат всего этого оказался самый ничтожный, точнее, никакого результата.
Миновал первый послевоенный год, заканчивался второй, и вот как-то незадолго до Октябрьских праздников в кабинет к Петру вошел главный бухгалтер с бумагами в руках и, как говорится, с улыбкой на лице.
Михаил Демьянович, как и подобает уважающему себя бухгалтеру, особенно главному, был человек несколько даже суровый (профессиональная необходимость - главному бухгалтеру часто приходится отказывать и не разрешать), и довольная улыбка на лице беспричинно появиться не могла. Так оно и было.
— Могу порадовать, Петр Николаевич,— сказал он директору.— Результаты за три квартала отличные. Два миллиона сверхплановой прибыли!.. Как это вам нравится?
Петр имел все основания ожидать сверхплановых прибылей, но о такой сумме и мечтать не решался. Но изумления своего не выказал.
— Очень нравится,— ответил он главному бухгалтеру.— А цифры точные?.. Осечки быть не может?
Михаил Демьянович даже обиделся. И посмотрел на директора более чем укоризненно.
— Не вам бы спрашивать, Петр Николаевич!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108