И зачастую без выходных — то субботник какой, то прорыв в плане.
Как она при такой сумасшедшей нагрузке управлялась с четырьмя малышами?.. Не день, не два, а почти полторы тысячи дней и ночей!.. И ни разу никто' не слышал от нее ни ропота, ни стона.
А дальше я записал точно слово в слово, как рассказывал Петр Николаевич:
«И вот подумалось мне. Взять самый героический подвиг. Того же Матросова. Грудью закрыл амбразуру. Великий подвиг, слова тут ни к чему... Миг героического озарения... Но если на другую чашу весов бросить полторы тысячи дней и ночей Тани Агафоновой, то... кто знает, которая перетянет?.. Вот об этом и захотелось написать...» Как объяснил мне сам Петр Николаевич, с этого все и началось. Писал он трудно, большей частью по ночам да в редко выпадавшие выходные. Писал начерно, карандашом, потом перечитывал, правил и переписывал чернилами в специально сшитую из плотной бумаги объемистую, почти квадратную по форме тетрадь.
Писал всю долгую якутскую зиму. А когда закончил, запер тетрадь в стол и долго никому даже не признавался. Неудобно: серьезный человек, директор предприятия, член горкома партии и вдруг... роман написал.
Трудно сказать, сколько бы времени пролежала тетрадь в запертом ящике стола (сам Петр Николаевич вполне допускал, что могла бы она так там и остаться), если бы не заехал как-то на кожкомбинат славный человек Андрей Силаевич Иванов. Он был в то время собственным корреспондентом одной из центральных газет по этой окраинной республике и довольно часто наведывался на кожкомбинат к Петру Николаевичу. Журналист он был на редкость добросовестный, копал по-настоящему, глубоко, не соблазняясь легковесными сенсациями. И у Петра Николаевича сразу установились с ним добрые отношения, которые вскоре стали истинно дружескими.
К тому же Петр Николаевич и Андрей Силаевич были одногодки, поэтому быстро перешли на «ты» и начали звать друг друга по именам. И сдружившись, часто вели доверительные беседы на самые различные темы. Вот Андрею-то Силаевичу Петр Николаевич однажды и проговорился. (Именно это слово он употребил, рассказывая мне всю эту историю, и пояснил, что выразился так потому, что не было у него намерения сообщать о своих литературных утехах, да вот не удержался.)
Но все получилось как нельзя более удачно. Дело в том, что Андрей Силаевич к тому времени опубликовал в журналах несколько рассказов, заканчивал большую повесть, словом, уже был причастен к литературе. И он принял близко к сердцу неожиданное сообщение Петра Николаевича.
— Экая досада!— воскликнул Андрей Силаевич.— Завтра уезжаю в долгую командировку на золотые прииски. А то бы сразу засел за твою рукопись... Давай договоримся так,— сказал он, подумав.— Пока я езжу, ты отнеси рукопись в Союз писателей.
— Как отнеси?..— удивился Петр Николаевич.
В его тогдашнем представлении Союз писателей — это была Москва. О том, что такой союз имеется и в Приленске, Петр Николаевич даже не предполагал.
Андрей Силаевич растолковал ему истинное положение вещей.
— И кто же там самый главный?— спросил Петр Николаевич. — Ты его знаешь. Николай Гаврилович Золотов.
— Знаю. Но он же в обкоме партии работает. Инструктором.
— Работал инструктором, а теперь председатель Союза писателей.
— Это, пожалуй, можно... Все-таки человек знакомый. Не так неудобно пойти...
Андрей Силаевич уехал в свою долгую командировку, а Петр Николаевич, поколебавшись еще несколько дней, решился все же и пришел в Союз писателей, к Николаю Гавриловичу.
Председатель Союза писателей заметно удивился, узнав, зачем к нему пожаловал директор кожкомбината. Полистал врученную ему толстую рукописную тетрадь, подумал и сказал:
— Ну вот что, дорогой. Ты директор, человек не бедный. Отдай рукопись перепечатать и принеси мне. Все четыре экземпляра. У нас при союзе есть русская секция. Обсудим твою рукопись на заседании секции.
Какое-то время ушло на перепечатку рукописи, а примерно через месяц состоялось заседание русской секции. Оно надолго запомнилось Петру Николаевичу.
Присутствовало на заседании секции около двадцати человек. Петр Николаевич даже поразился, обнаружив столько писателей в далеком северном Приленске. Из них всего человек пять-шесть в его возрасте, то есть лет под сорок, остальные значительно моложе. И вот молодые-то оказались особенно беспощадными. В рукописи Петра Николаевича обнаружилось множество недостатков. По мнению одних, она была высокопарной, оторванной от реальной жизни; по мнению других — слишком заземленной. Один находил в рукописи длинноты и со смаком цитировал их, другой упрекал автора в скороговорке. Петр Николаевич слушал всех очень внимательно, стараясь записать самое важное, потому что сразу понял — народ здесь собрался отменно грамотный. Ругали его не только азартно, но и с глубокими теоретическими обоснованиями. Как Петр Николаевич потом припоминал, больше всего ему досталось за натурализм, романтизм, эклектизм и еще какие-то вовсе ему неведомые «измы».
В самый разгар обсуждения вошел Андрей Силаевич. Взял со стола один из экземпляров рукописи и, одним ухом прислушиваясь к выступающим, полистал ее. Когда обсуж-
дение закончилось, он вышел вместе с Петром Николаевичем. Незадачливый автор был мрачен и страшно зол на себя: надо же вот так, самому выставлять себя на позорище!.. Андрей Силаевич, конечно, понял его состояние. Дал ему немного остыть, потом сказал:
— Ты не огорчайся и не принимай близко к сердцу. Во-первых, я рукопись полистал и ручаюсь тебе — она вовсе не пустопорожняя. Во-вторых, и это главное, никто из обсуждавших твою рукопись сам ничего путного еще не написал Да и вряд ли напишет... А рукопись надо послать в Иркутск. Там есть настоящие писатели.
— С меня хватит,— коротко ответил Петр Николаевич. И никаких резонов слушать не желал. Андрей Силаевич
долго убеждал его. Наконец, уже осердясь, укорил:
— Что ты уперся как бык!.. Оскорбился он, видите ли... Тоже мне, недотрога!.. По телефону тебя ругать не будут. Если рукопись плоха — вернут, если хороша — дадут ей ход.
Взял Петра Николаевича за рукав, отвел на почту, сам упаковал рукопись и отослал ее бандеролью в Иркутское отделение Союза советских писателей.
Примерно через две недели позвонил из Иркутска секретарь Союза писателей.
— Несколько человек прочитали вашу рукопись,— сказал он Петру Николаевичу.— По общему мнению, она заслуживает внимания. Сможете ли вы приехать к нам в Иркутск, чтобы присутствовать на обсуждении вашей рукописи?
Петр Николаевич до того обрадовался, что у него даже дух перехватило, и, собравшись с силами, закричал в трубку изо всей мочи:
— Конечно, смогу! Когда?..
— В любое удобное для вас время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Как она при такой сумасшедшей нагрузке управлялась с четырьмя малышами?.. Не день, не два, а почти полторы тысячи дней и ночей!.. И ни разу никто' не слышал от нее ни ропота, ни стона.
А дальше я записал точно слово в слово, как рассказывал Петр Николаевич:
«И вот подумалось мне. Взять самый героический подвиг. Того же Матросова. Грудью закрыл амбразуру. Великий подвиг, слова тут ни к чему... Миг героического озарения... Но если на другую чашу весов бросить полторы тысячи дней и ночей Тани Агафоновой, то... кто знает, которая перетянет?.. Вот об этом и захотелось написать...» Как объяснил мне сам Петр Николаевич, с этого все и началось. Писал он трудно, большей частью по ночам да в редко выпадавшие выходные. Писал начерно, карандашом, потом перечитывал, правил и переписывал чернилами в специально сшитую из плотной бумаги объемистую, почти квадратную по форме тетрадь.
Писал всю долгую якутскую зиму. А когда закончил, запер тетрадь в стол и долго никому даже не признавался. Неудобно: серьезный человек, директор предприятия, член горкома партии и вдруг... роман написал.
Трудно сказать, сколько бы времени пролежала тетрадь в запертом ящике стола (сам Петр Николаевич вполне допускал, что могла бы она так там и остаться), если бы не заехал как-то на кожкомбинат славный человек Андрей Силаевич Иванов. Он был в то время собственным корреспондентом одной из центральных газет по этой окраинной республике и довольно часто наведывался на кожкомбинат к Петру Николаевичу. Журналист он был на редкость добросовестный, копал по-настоящему, глубоко, не соблазняясь легковесными сенсациями. И у Петра Николаевича сразу установились с ним добрые отношения, которые вскоре стали истинно дружескими.
К тому же Петр Николаевич и Андрей Силаевич были одногодки, поэтому быстро перешли на «ты» и начали звать друг друга по именам. И сдружившись, часто вели доверительные беседы на самые различные темы. Вот Андрею-то Силаевичу Петр Николаевич однажды и проговорился. (Именно это слово он употребил, рассказывая мне всю эту историю, и пояснил, что выразился так потому, что не было у него намерения сообщать о своих литературных утехах, да вот не удержался.)
Но все получилось как нельзя более удачно. Дело в том, что Андрей Силаевич к тому времени опубликовал в журналах несколько рассказов, заканчивал большую повесть, словом, уже был причастен к литературе. И он принял близко к сердцу неожиданное сообщение Петра Николаевича.
— Экая досада!— воскликнул Андрей Силаевич.— Завтра уезжаю в долгую командировку на золотые прииски. А то бы сразу засел за твою рукопись... Давай договоримся так,— сказал он, подумав.— Пока я езжу, ты отнеси рукопись в Союз писателей.
— Как отнеси?..— удивился Петр Николаевич.
В его тогдашнем представлении Союз писателей — это была Москва. О том, что такой союз имеется и в Приленске, Петр Николаевич даже не предполагал.
Андрей Силаевич растолковал ему истинное положение вещей.
— И кто же там самый главный?— спросил Петр Николаевич. — Ты его знаешь. Николай Гаврилович Золотов.
— Знаю. Но он же в обкоме партии работает. Инструктором.
— Работал инструктором, а теперь председатель Союза писателей.
— Это, пожалуй, можно... Все-таки человек знакомый. Не так неудобно пойти...
Андрей Силаевич уехал в свою долгую командировку, а Петр Николаевич, поколебавшись еще несколько дней, решился все же и пришел в Союз писателей, к Николаю Гавриловичу.
Председатель Союза писателей заметно удивился, узнав, зачем к нему пожаловал директор кожкомбината. Полистал врученную ему толстую рукописную тетрадь, подумал и сказал:
— Ну вот что, дорогой. Ты директор, человек не бедный. Отдай рукопись перепечатать и принеси мне. Все четыре экземпляра. У нас при союзе есть русская секция. Обсудим твою рукопись на заседании секции.
Какое-то время ушло на перепечатку рукописи, а примерно через месяц состоялось заседание русской секции. Оно надолго запомнилось Петру Николаевичу.
Присутствовало на заседании секции около двадцати человек. Петр Николаевич даже поразился, обнаружив столько писателей в далеком северном Приленске. Из них всего человек пять-шесть в его возрасте, то есть лет под сорок, остальные значительно моложе. И вот молодые-то оказались особенно беспощадными. В рукописи Петра Николаевича обнаружилось множество недостатков. По мнению одних, она была высокопарной, оторванной от реальной жизни; по мнению других — слишком заземленной. Один находил в рукописи длинноты и со смаком цитировал их, другой упрекал автора в скороговорке. Петр Николаевич слушал всех очень внимательно, стараясь записать самое важное, потому что сразу понял — народ здесь собрался отменно грамотный. Ругали его не только азартно, но и с глубокими теоретическими обоснованиями. Как Петр Николаевич потом припоминал, больше всего ему досталось за натурализм, романтизм, эклектизм и еще какие-то вовсе ему неведомые «измы».
В самый разгар обсуждения вошел Андрей Силаевич. Взял со стола один из экземпляров рукописи и, одним ухом прислушиваясь к выступающим, полистал ее. Когда обсуж-
дение закончилось, он вышел вместе с Петром Николаевичем. Незадачливый автор был мрачен и страшно зол на себя: надо же вот так, самому выставлять себя на позорище!.. Андрей Силаевич, конечно, понял его состояние. Дал ему немного остыть, потом сказал:
— Ты не огорчайся и не принимай близко к сердцу. Во-первых, я рукопись полистал и ручаюсь тебе — она вовсе не пустопорожняя. Во-вторых, и это главное, никто из обсуждавших твою рукопись сам ничего путного еще не написал Да и вряд ли напишет... А рукопись надо послать в Иркутск. Там есть настоящие писатели.
— С меня хватит,— коротко ответил Петр Николаевич. И никаких резонов слушать не желал. Андрей Силаевич
долго убеждал его. Наконец, уже осердясь, укорил:
— Что ты уперся как бык!.. Оскорбился он, видите ли... Тоже мне, недотрога!.. По телефону тебя ругать не будут. Если рукопись плоха — вернут, если хороша — дадут ей ход.
Взял Петра Николаевича за рукав, отвел на почту, сам упаковал рукопись и отослал ее бандеролью в Иркутское отделение Союза советских писателей.
Примерно через две недели позвонил из Иркутска секретарь Союза писателей.
— Несколько человек прочитали вашу рукопись,— сказал он Петру Николаевичу.— По общему мнению, она заслуживает внимания. Сможете ли вы приехать к нам в Иркутск, чтобы присутствовать на обсуждении вашей рукописи?
Петр Николаевич до того обрадовался, что у него даже дух перехватило, и, собравшись с силами, закричал в трубку изо всей мочи:
— Конечно, смогу! Когда?..
— В любое удобное для вас время.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108