Кстати, как только вывесили приказ, к Петру пришел проситься в коноводы Семен Кобчиков.
— Что ты, Сеня! — сказал ему Петр.— Ты теперь сам командир, по два угольника на каждой петлице.
— А я их сыму, в коноводах способнее,— ответил Семен Кобчиков.— Гораздо лучше...
— Чем же лучше-то?
— Запросто,— сказал Кобчиков и пояснил: — Командир на занятиях, а коновод сам себе хозяин, хошь сиди, хошь лежи. Солдат спит, а служба идет.
Кобчиков был верен себе: за словом в карман не лез. И Петру вспомнилось, как этот же Семен Кобчиков однажды едва не поставил его в тупик.
Было это еще в полковой школе. На полевых занятиях отделению Петра было задано перебросить через ручей мостик, достаточно прочный, чтобы пропустить полковой обоз. Мостик соорудили, но времени затратили больше положенного по норме. Петр построил отделение в одну шеренгу и высказал все, что думал по поводу сделанной работы. Все молчали, понимая справедливость упреков своего отделенного. И только Семен Кобчиков поднял руку:.
— Разрешите сказать, товарищ командир отделения.
— Говори.
Кобчиков сделал шаг вперед и произнес:
— Вот вы нас ругаете, товарищ командир отделения, за плохую работу, а товарищ Сталин сказал: нету плохих работников, а есть плохие руководители.
И продолжал смотреть прямо в лицо Петру ясными, правдивыми и преданными глазами. По счастью, Петр сумел подавить минутную растерянность и невольное раздражение и отыскать нужные для ответа слова:
— Товарищ Сталин правильно сказал. И ты, товарищ Кобчиков, правильно упрекнул меня. Действительно, вина моя. Многие из вас, и ты в том числе, товарищ Кобчиков, работали сегодня плохо, даже очень плохо, а я никого не наказал. Учту на будущее эту свою ошибку.
Такой вот был Семен Кобчиков; обзаводиться таким коноводом Петру было вовсе ни к чему.
А определенного ему коновода, по забавному совпадению, тоже звали Петром, к тому же не просто Петром, а еще и Петром Петровичем.
— В нашей забайкальской станице так заведено, чтобы старшего сына всегда по отцу называть,— пояснил он своему новому начальнику.— Вот и в нашем роду испокон веку заведено старшего сына окрещать Петром. Вот я первый родился из сыновей, значит, Петр...
— А у тебя дети пойдут, как старшего сына назовешь? — полюбопытствовал Петр.
— Петром, понятно.
— Ну а я тебя буду звать тезкой,— улыбнулся Петр-начальник.
— Хоть горшком зовите, только в печку не ставьте,— в тон ему отозвался Петр-коновод.
Так у них с первых дней установились самые добрые отношения. Они остались и на все время совместной службы.
Петр Петрович был не силен в грамоте, но не от лености или пренебрежения, а потому, что рано остался без отца и почти весь груз отцовских забот, которых в многодетной семье было через край, принял на свои мальчишеские плечи.
Петр без труда убедил своего тезку, что грамота и ему в жизни не повредит, и они по взаимному согласию каждый день уделяли час, а то и больше «грамотному делу», как выразился обучаемый. В чтении упражнялись по гарнизонной газете, в письме и решении задач — на грифельной доске, а по всем остальным предметам — географии, естествознанию, истории — обучение велось, по необходимости, «устным» методом. У Петра Петровича были цепкая память и неуемная любознательность, и рассказывать ему было одно удовольствие.
Забегая вперед, скажем, что и Петр Петрович в долгу не остался. Забайкальский казак, природный конник, который ездить верхом научился едва ли не ранее, чем ходить, он в совершенстве овладел всеми видами конного спорта и сумел многому обучить своего командира. Но подробно об этом расскажем в своем месте.
Конечно, и приятнее и удобнее было бы в поездке вдвоем, не говоря уже о том, что командир с коноводом выглядит куда солиднее, чем командир без коновода, но Петру Петровичу предстояло в этот день принимать участие в дивизионных состязаниях по преодолению препятствий и рубке
лозы. И пришлось Петру поехать к партизанам-дальневосточникам одному. Сначала дорога пролегала неподалеку от берега быстротекущего Суйфуна, который, оставив позади город и приняв пару притоков, уже набирал здесь силу и в местах скопления мелких островов, поросших густым тальником, достигал полукилометровой ширины. Затем дорога круто повернула на восток, в сторону смутно проступавших на горизонте отрогов дальнего, еще невидимого горного хребта.
В движении Петр строго придерживался уставного распорядка: десять минут трусцой, десять минут крупной рысью, пять минут шагом в поводу, и снова так же. Через два часа пути полный отдых и коню и всаднику — десять минут.
При таком распорядке, как нетрудно убедиться несложным подсчетом, да и не раз проверено опытом, средняя скорость составит двенадцать-тринадцать километров в час. А так как рысь у Выдры размашистая, то обойдется на круг и по четырнадцати -пятнадцати километров. При таком темпе можно было успеть обернуться за один день, если, конечно, не очень задерживаться в коммуне.
Постепенно подобрались к предгорьям хребта, ровная местность сменилась пересеченной, дорога то опускалась в распадок, то вздымалась на перевал. Пересекая широкий распадок, который можно было назвать и долиной, Петр по шаткому мостику перебрался через звонкую речку с изумительно чистой водой и певучим названием Эрльдахоу. Речка мчала свои струи на север, на выходе из предгорий Сихотэ-Алиня сливалась с другой такой же пленительной и звонкой речкой Тудагоу, и, соединившись, они давали начало полноводной Уссури.
Степь осталась позади, на подступах к предгорьям; теперь дорога пролегала по не тронутой человеком уссурийской тайге. Петр вырос в деревне, в Прикамье, где еще не успели свести на нет могучие леса и боры; он любил лес и часто хаживал по его тропам. Едучи на Дальний Восток, любовался из окна теплуш-
нескончаемыми таежными массивами Восточной Сибири и абайкалья. Но такого дивного и щедрого буйства природы, какое теперь представилось его взору, ему еще не приходилось видеть.
Казалось, представители всех климатических зон собрались на праздник изобилия здесь, в уссурийской тайге. Сибирская сосна соседствовала с маньчжурским орехом, с раскидистых сучьев могучего дуба свисали прихотливо переплетенные кольца тропических лиан, меж густо-зеленых пихтовых ветвей
проглядывали исчерна-фиолетовые гроздья дикого винограда. Деревья росли часто, и взору трудно было проникнуть в глубь тайги. А на нижнем этаже вовсе непроницаемой плотной стеной вставал густой подшерсток из множества видов кустарников и лесных трав, в гуще которых прятался и знаменитый, овеянный легендами «корень жизни» — женьшень.
Петру вспомнилось давно читанное или давно слышанное народное сказание.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108