Тут надо сделать некоторое пояснение, некий исторический экскурс.
Земледелие пришло на ленские берега с русскими хлебопашцами в XVII—XVIII веках. Русские люди приспособились к суровому климату далекой северной окраины. С успехом выращивали рожь, ячмень, овес. А в южной части края — от устья Витима до устья Олекмы — сеяли даже пшеницу. Русские поселенцы приучили к земледелию и аборигенов. Стали и они сеять хлеб, хотя основными занятиями по-прежнему были охота, рыболовство и примитивное скотоводство. На хлебопашество особых надежд не возлагали. Тогда, видимо, и сложилась поговорка о якутском земледелии: «Сумку сеял, сумку снял — ничего не потерял».
С еще большим трудом прививалось огородничество. Картошку, капусту и другие овощи завозили с верховьев Лены. Считалось, что в суровом приленском климате овощи не смогут вызреть.
Петр не забыл, как в первую осень, сразу по приезде, спросив, почему завозят картошку издалека, а не выращивают здесь, получил выразительный ответ от пожилого украинца, местного старожила:
— Ведро садив, ведро накопав, ни одна картошка не пропав!..
Но так было до войны. Она все изменила, даже климат, точнее, представление о климате. В первую же военную весну сорок второго года все кто мог посадили картошку и получили сносный урожай, а в сорок третьем уже не только картошку, но и капусту, морковь, лук, чеснок. Забегая вперед, скажем, что начали расти и вызревать огурцы и помидоры, а в год Победы особо рачительные умельцы вырастили даже арбузы.
Матери Петра было не до арбузов, но картошкой, капустой, морковью, луком их небольшая теперь семья была обеспечена с избытком.
Исполнил Петр и свое весеннее обещание. Заготовил сена (сам косил на островах — вот когда пригодилась отцовская наука!) и осенью купил корову. Точнее сказать, не сам купил (где бы ему самому суметь!), а дал деньги на корову Егору Ивановичу. А тот съездил в свой родной улус, выбрал там как для себя и привел в город.
И вот теперь, когда пришлось внезапно ехать за Юленькой, Петр впервые понял и оценил положительные стороны собственного домашнего хозяйства.
Мать отобрала ведро крупной картошки, десятка два луковиц, головку самодельного сыра. Сходила на рынок, принесла баранью ногу и зажарила ее. Насушила сухарей. Теперь было и на дорогу в оба конца и оставалось еще достаточно, чтобы поддержать оголодавших Юленькину мать и бабку.
А накануне отъезда Петру просто повезло. Встретился в городе с директором рыбзавода, и тот, узнав, что Петр едет на Большую землю, из каких-то своих не то премиальных, не то рыночных фондов выделил и приказал тут же отпустить ему три килограмма копченой кондевки.
— А что это за рыба — кондевка? — спросил безумно обрадованный Петр.
— Отличная рыба. Ряпушка. Помнишь, городничий мечтал полакомиться двумя рыбками: корюшкой и ряпушкой?.. Так вот, корюшки у меня нету, а ряпушку сейчас получишь.
Да, очень многое изменилось в стране за эти два года. Петр вспомнил, с какими трудностями и лишениями добирался он десять суток до Москвы в конце сорок первого года. И как просто сейчас. Спокойно, загодя взял билет, проехал в аэропорт и через сутки (всего одни сутки!) был на месте. И то, что страна наша после двух лет тяжелейшей изнурительной войны не ослабела, а окрепла, радовало и окрыляло, наполняло душу гордостью.
В Свердловске не пришлось долго задержаться. Все, что должно было быть отгружено, в первую очередь нитки, винтовая проволока и обувная фурнитура, имелось на складах базы Снабсбыта. Трудности были лишь с отгрузкой. Петр энергично включился в дело. Пробился к начальнику аэропорта, сумел заинтересовать его рассказом о заполярной экзотике и в значительной степени под эту экзотику вырвал у него распоряжение старшему диспетчеру срочно отправить в Приленск полтонны особо важного груза.
На это дело ушло два дня. Вечером пошел на вокзал и не без труда взял билет на утренний поезд. Стоя в очереди у билетной кассы, вспомнил, как так же стоял, в такой же зимний вечер, в такой же очереди восемь лет назад, возвращаясь домой из армии, отслужив действительную. Восемь лет... Всего восемь лет!.. А сколько событий — и каких событий! — прошло, нет, пронеслось за это время!..
На этот раз он появился на улице Азина не рано утром, а во второй половине дня. Уже начало смеркаться, когда постучал в знакомую дверь. Слабый старческий голос, в котором не сразу угадал голос Капитолины Сергеевны, долго допытывался: «Кто там?..» Чувствовалось, что не может стоявшая за дверью в холодных сенцах старая женщина поверить свершившемуся чуду, больше, чем чуду, тому, что пришло наконец — все же успело! — спасение...
Телеграмма, как нередко случалось в то время, не дошла, и она, послав — когда еще! — письмо и не получив на него ни ответа, ни привета, могла ли сразу поверить, что не обманули все же надежды, без которых на скудном пайке последних недель, может быть, и недостало бы сил дождаться этого дня!
И все же поверила, отомкнула входную дверь, по строгой привычке тут же тщательно — на ключ, на крюк и на засов — заперла ее и лишь потом отворила дверь в жилые комнаты и пропустила Петра. В прихожей в тусклом свете лампочки, горевшей вполнакала, вглядывалась в лицо спасителя — оно ей, наверно, представлялось сейчас ликом — и не знала, как назвать, как обратиться к нему...
Петр молча обнял ее и вздрогнул: показалось, коснулся он не живого тела, а лишь хрупкого остова — так иссохла она.
— Не ждали разве?..— спросил Петр.
— Перестали уж ждать...— чуть слышно ответила Капито-лина Сергеевна.
И тут из нескольких скупых фраз узнал он, что ждут уже третий месяц. Узнал и ужаснулся. И в это время заметил выглядывающее из-за угла плиты странное, пугающее неподвижностью лицо, старческое в своей отрешенности лицо ребенка, отвыкшего не только радоваться, но и страшиться.
— Это папа! — сказала девочке Капитолина Сергеевна.— Подойди к нему.
Юленька осторожно, как бы опасаясь споткнуться и упасть на ровном полу, подошла к нему. Он поднял на руки почти невесомое тельце, прижал к груди. Юленька не отстранялась и не приникала, словно большая вялая кукла...
Петр быстро спохватился, опустил девочку на диван, кинулся к своему чемодану, торопливо принялся доставать и класть на стол привезенные продукты.
— Дайте ей, что можно...
Капитолина Сергеевна, проверив мешочки и свертки, отыскала тоненький сдобный сухарик и подала внучке. Юленька сунула сухарик в рот и, не решаясь сразу сгрызть, облизывала и сосала его, не спуская теперь уже чуточку удивленных
глаз с неожиданно появившегося отца, которого не было так долго...
— Сварите картошки,— сказал Петр Капитолине Сергеевне.— Нам с вами тоже надо подкрепиться.
И пока варилась картошка в мундире, Капитолина Сергеевна рассказала, почему Даша в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Земледелие пришло на ленские берега с русскими хлебопашцами в XVII—XVIII веках. Русские люди приспособились к суровому климату далекой северной окраины. С успехом выращивали рожь, ячмень, овес. А в южной части края — от устья Витима до устья Олекмы — сеяли даже пшеницу. Русские поселенцы приучили к земледелию и аборигенов. Стали и они сеять хлеб, хотя основными занятиями по-прежнему были охота, рыболовство и примитивное скотоводство. На хлебопашество особых надежд не возлагали. Тогда, видимо, и сложилась поговорка о якутском земледелии: «Сумку сеял, сумку снял — ничего не потерял».
С еще большим трудом прививалось огородничество. Картошку, капусту и другие овощи завозили с верховьев Лены. Считалось, что в суровом приленском климате овощи не смогут вызреть.
Петр не забыл, как в первую осень, сразу по приезде, спросив, почему завозят картошку издалека, а не выращивают здесь, получил выразительный ответ от пожилого украинца, местного старожила:
— Ведро садив, ведро накопав, ни одна картошка не пропав!..
Но так было до войны. Она все изменила, даже климат, точнее, представление о климате. В первую же военную весну сорок второго года все кто мог посадили картошку и получили сносный урожай, а в сорок третьем уже не только картошку, но и капусту, морковь, лук, чеснок. Забегая вперед, скажем, что начали расти и вызревать огурцы и помидоры, а в год Победы особо рачительные умельцы вырастили даже арбузы.
Матери Петра было не до арбузов, но картошкой, капустой, морковью, луком их небольшая теперь семья была обеспечена с избытком.
Исполнил Петр и свое весеннее обещание. Заготовил сена (сам косил на островах — вот когда пригодилась отцовская наука!) и осенью купил корову. Точнее сказать, не сам купил (где бы ему самому суметь!), а дал деньги на корову Егору Ивановичу. А тот съездил в свой родной улус, выбрал там как для себя и привел в город.
И вот теперь, когда пришлось внезапно ехать за Юленькой, Петр впервые понял и оценил положительные стороны собственного домашнего хозяйства.
Мать отобрала ведро крупной картошки, десятка два луковиц, головку самодельного сыра. Сходила на рынок, принесла баранью ногу и зажарила ее. Насушила сухарей. Теперь было и на дорогу в оба конца и оставалось еще достаточно, чтобы поддержать оголодавших Юленькину мать и бабку.
А накануне отъезда Петру просто повезло. Встретился в городе с директором рыбзавода, и тот, узнав, что Петр едет на Большую землю, из каких-то своих не то премиальных, не то рыночных фондов выделил и приказал тут же отпустить ему три килограмма копченой кондевки.
— А что это за рыба — кондевка? — спросил безумно обрадованный Петр.
— Отличная рыба. Ряпушка. Помнишь, городничий мечтал полакомиться двумя рыбками: корюшкой и ряпушкой?.. Так вот, корюшки у меня нету, а ряпушку сейчас получишь.
Да, очень многое изменилось в стране за эти два года. Петр вспомнил, с какими трудностями и лишениями добирался он десять суток до Москвы в конце сорок первого года. И как просто сейчас. Спокойно, загодя взял билет, проехал в аэропорт и через сутки (всего одни сутки!) был на месте. И то, что страна наша после двух лет тяжелейшей изнурительной войны не ослабела, а окрепла, радовало и окрыляло, наполняло душу гордостью.
В Свердловске не пришлось долго задержаться. Все, что должно было быть отгружено, в первую очередь нитки, винтовая проволока и обувная фурнитура, имелось на складах базы Снабсбыта. Трудности были лишь с отгрузкой. Петр энергично включился в дело. Пробился к начальнику аэропорта, сумел заинтересовать его рассказом о заполярной экзотике и в значительной степени под эту экзотику вырвал у него распоряжение старшему диспетчеру срочно отправить в Приленск полтонны особо важного груза.
На это дело ушло два дня. Вечером пошел на вокзал и не без труда взял билет на утренний поезд. Стоя в очереди у билетной кассы, вспомнил, как так же стоял, в такой же зимний вечер, в такой же очереди восемь лет назад, возвращаясь домой из армии, отслужив действительную. Восемь лет... Всего восемь лет!.. А сколько событий — и каких событий! — прошло, нет, пронеслось за это время!..
На этот раз он появился на улице Азина не рано утром, а во второй половине дня. Уже начало смеркаться, когда постучал в знакомую дверь. Слабый старческий голос, в котором не сразу угадал голос Капитолины Сергеевны, долго допытывался: «Кто там?..» Чувствовалось, что не может стоявшая за дверью в холодных сенцах старая женщина поверить свершившемуся чуду, больше, чем чуду, тому, что пришло наконец — все же успело! — спасение...
Телеграмма, как нередко случалось в то время, не дошла, и она, послав — когда еще! — письмо и не получив на него ни ответа, ни привета, могла ли сразу поверить, что не обманули все же надежды, без которых на скудном пайке последних недель, может быть, и недостало бы сил дождаться этого дня!
И все же поверила, отомкнула входную дверь, по строгой привычке тут же тщательно — на ключ, на крюк и на засов — заперла ее и лишь потом отворила дверь в жилые комнаты и пропустила Петра. В прихожей в тусклом свете лампочки, горевшей вполнакала, вглядывалась в лицо спасителя — оно ей, наверно, представлялось сейчас ликом — и не знала, как назвать, как обратиться к нему...
Петр молча обнял ее и вздрогнул: показалось, коснулся он не живого тела, а лишь хрупкого остова — так иссохла она.
— Не ждали разве?..— спросил Петр.
— Перестали уж ждать...— чуть слышно ответила Капито-лина Сергеевна.
И тут из нескольких скупых фраз узнал он, что ждут уже третий месяц. Узнал и ужаснулся. И в это время заметил выглядывающее из-за угла плиты странное, пугающее неподвижностью лицо, старческое в своей отрешенности лицо ребенка, отвыкшего не только радоваться, но и страшиться.
— Это папа! — сказала девочке Капитолина Сергеевна.— Подойди к нему.
Юленька осторожно, как бы опасаясь споткнуться и упасть на ровном полу, подошла к нему. Он поднял на руки почти невесомое тельце, прижал к груди. Юленька не отстранялась и не приникала, словно большая вялая кукла...
Петр быстро спохватился, опустил девочку на диван, кинулся к своему чемодану, торопливо принялся доставать и класть на стол привезенные продукты.
— Дайте ей, что можно...
Капитолина Сергеевна, проверив мешочки и свертки, отыскала тоненький сдобный сухарик и подала внучке. Юленька сунула сухарик в рот и, не решаясь сразу сгрызть, облизывала и сосала его, не спуская теперь уже чуточку удивленных
глаз с неожиданно появившегося отца, которого не было так долго...
— Сварите картошки,— сказал Петр Капитолине Сергеевне.— Нам с вами тоже надо подкрепиться.
И пока варилась картошка в мундире, Капитолина Сергеевна рассказала, почему Даша в тюрьме.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108