Подошел к сидевшему в первом ряду Петру и заявил очень настойчиво:
— Мне разрешите, Петр Николаич. Я сумею.
— А если мальчик оборвется и упадет? — с тревогой спросила какая-то женщина.
— Я не упаду! — сердито ответил подросток, Федя Данилов, оборачиваясь на голос.
Собрание постановило: одобрить решение администрации.
Поступок Феди Данилова не то чтобы удивил Петра, но заставил его серьезно задуматься. Ведь он тогда чуть было не совершил тяжелую ошибку и совершил бы, если бы не Таня Агафонова. Совсем молоденькая, почти девочка, оказалась мудрее его, взрослого человека с достаточным житейским опытом.
Двух подростков, Федю Данилова и Костю Мушкина, прислали на комбинат из республиканского детдома в порядке трудоустройства. Обоих определили в обувной цех, в одну и ту же бригаду по пошиву ичиг.
Через несколько дней, уходя с работы, подростки подрались неподалеку от проходной. Пока их разнимали, выяснилось, что Данилов вознамерился вынести через проходную несколько пар ичижного кроя, спрятав их под рубаху. Муш-кин заметил и пытался помешать. Данилов, более верткий и сильный, успел здорово избить Мушкина.
Проступок, а если точнее, то преступление Данилова разбирали в товарищеском суде. Данилов вел себя вызывающе. Петр тогда объявил, что с завода он Данилова увольняет, а меру наказания пусть ему определит товарищеский суд. Казалось, судьба Феди Данилова решена. И быть бы ему в колонии малолетних правонарушителей, если бы не Таня Агафонова. Встала и пристыдила судей: «Затравили, как волчонка, а ведь это ребенок..» Подошла к Петру, попросила: «Оставьте его на заводе. Я за ним присмотрю...» Обернулась к подростку: «Пойдешь ко мне жить, Федя?»
Парнишка посмотрел на нее исподлобья (Петр так и ждал, что ответит он очень нехорошо), потом, видимо, понял все же, что из всех присутствующих эта маленькая женщина думает о нем лучше других и больше всех желает ему добра. Опустил глаза и ответил чуть слышно: «Пойду, тетя Таня...»
«Ну вот, сами видите, Петр Николаевич!..» И не смог он отказать ей, хотя и осудил тогда себя за мягкотелость. Позволил оставить мальчика на заводе, а остальное пусть суд решит. Суд вынес свое решение: объявить Федору Данилову строгое общественное порицание.
Федя Данилов остался на заводе, а Петр остался при своем мнении, что смалодушествовал и согласился на ничем не оправданный, проще сказать, весьма рискованный эксперимент. Но уже во время субботника,, когда разгружали баржу, у него закралось сомнение в справедливости своего суждения. Во всяком случае, он начал допускать, что, возможно, пока еще только возможно, Таня Агафонова и права. Он, правда, подумал тогда, что очень было бы обидно, если бы ее самопожертвование (взять такого воспитанника, когда у нее на руках и без него двое чуть ли не грудных детей, конечно, было самопожертвованием) окажется напрасным. Стало быть, уже тогда признал он ее нравственную правоту. А теперь что?.. Теперь каждому понятно, кто был прав.
И тут Петр оборвал свои размышления, сказав себе: не о том задумался. Подумать, хоть самую малость, надо было о том, чем может обернуться его служебная недисциплинированность, если, не дай бог, что-нибудь получится не так. А от опасности зарекаться нельзя... Может оробеть Федя и не
осилить подъем внутри трубы... А может и, наоборот, забыть об осторожности и сорваться с высоты... Может не выдержать бревно или блок... Да мало ли что еще может быть!..
И что бы ни случилось, отвечать ему одному. Решение партийного собрания, конечно, подпора, но в том лишь случае, если операция удастся; тогда, оправдывая свою недисциплинированность, можно и на него опереться. А если не удастся, тогда никакая подпора не выдержит... И все равно от своего решения отступать нельзя. Суть-то не в том, кто и в чем будет виноват. Суть в том, чтобы дело было сделано, чтобы сапоги, такие нужные и солдатам и горнякам, были сработаны в срок и полностью...
Размышления его прервал Анатолий Кузьмич. Первая помеха: обошел всю территорию, разворошил все на лесном складе — нету подходящего бревна.
— Понял,— сказал Петр механику.— Иду к директору лесозавода.
— Бревно лиственничное, толщина в комле не меньше двух четвертей, а длина...
— Не надо,— остановил его Петр.— Я получу разрешение, а бревно выбирать будете сами.
Петру повезло. Он застал директора лесозавода, высказал ему свою просьбу. Директор, настоящий лесовик, рослый кряж с густой бородищей, выслушав, полюбопытствовал:
— Что за бревно такое особенное, что сам директор комбината за ним пожаловал?
— И на самом деле особенное,— подтвердил Петр и рассказал, в чем дело.
— Любопытная затея,— согласился директор лесозавода.— Хитро придумано. Какой же это инженер сообразил?
— Инженеры против. А сообразил наш заводской механик. Он не инженер, но мужик с головой.
— Ну а начальство твое как?
— Начальство, как инженеры.
— А ты, значит, поперек начальства?
— Приходится...
— А не забыл, что бывает, когда начальству своему поперечничают?
— У меня другого выхода нет. Если дело сладится, то и начальство сменит гнев на милость. А если начальство послушаю, самое малое — месяц простоя. План четвертого квартала, да и годовой тоже, горит синим пламенем. А кому нужен директор,
который в военное время спецзаказ срывает?.. Да и не в директоре дело — в конце концов дальше фронта не пошлют,— дело в самом деле.
— Хорошо объясняешь,— согласился лесовик. Позвонил и распорядился: — Начальника лесобиржи сюда! — Потом спросил Петра: — Сам за бревном пойдешь?
— Что у меня, подчиненных нету? — засмеялся Петр. Дотянулся до директорского телефона, позвонил в свою контору, велел послать к нему механика.
Анатолий Кузьмич и начальник лесобиржи, такой же рослый и ладный, как механик кожзавода, явились одновременно.
— Пойдешь вот с ним,— сказал директор начальнику лесобиржи,— и найдешь бревно, какое ему надо. По-быстрому.
Петр стоял возле зияющего проема в кирпичном цоколе трубы с часами в руках. Прошло уже около сорока минут, как Федя Данилов, облаченный поверх стеганки в просторную брезентовую куртку, скрылся в проеме. Теперь он где-то там, уже высоко... Впрочем, где он, можно было сказать совершенно точно: поднявшись на ступеньку, Данилов спускал бечеву за следующим стержнем; ему послали четырнадцатый стержень — значит, он уже на высоте примерно двенадцати-три-надцати метров. Сейчас сбросит бечеву за пятнадцатым и, стукнув по стенке трубы, сообщит об этом... Но прошла минута, другая... почти пять минут — и нет ни привычного уже удара в стенку трубы, ни конца, бечевы в проеме.
— Как ты там?.. — крикнул Анатолий Кузьмич, просовываясь в проем.
Молчание. Вот оно, то самое, чего он больше всего страшился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Мне разрешите, Петр Николаич. Я сумею.
— А если мальчик оборвется и упадет? — с тревогой спросила какая-то женщина.
— Я не упаду! — сердито ответил подросток, Федя Данилов, оборачиваясь на голос.
Собрание постановило: одобрить решение администрации.
Поступок Феди Данилова не то чтобы удивил Петра, но заставил его серьезно задуматься. Ведь он тогда чуть было не совершил тяжелую ошибку и совершил бы, если бы не Таня Агафонова. Совсем молоденькая, почти девочка, оказалась мудрее его, взрослого человека с достаточным житейским опытом.
Двух подростков, Федю Данилова и Костю Мушкина, прислали на комбинат из республиканского детдома в порядке трудоустройства. Обоих определили в обувной цех, в одну и ту же бригаду по пошиву ичиг.
Через несколько дней, уходя с работы, подростки подрались неподалеку от проходной. Пока их разнимали, выяснилось, что Данилов вознамерился вынести через проходную несколько пар ичижного кроя, спрятав их под рубаху. Муш-кин заметил и пытался помешать. Данилов, более верткий и сильный, успел здорово избить Мушкина.
Проступок, а если точнее, то преступление Данилова разбирали в товарищеском суде. Данилов вел себя вызывающе. Петр тогда объявил, что с завода он Данилова увольняет, а меру наказания пусть ему определит товарищеский суд. Казалось, судьба Феди Данилова решена. И быть бы ему в колонии малолетних правонарушителей, если бы не Таня Агафонова. Встала и пристыдила судей: «Затравили, как волчонка, а ведь это ребенок..» Подошла к Петру, попросила: «Оставьте его на заводе. Я за ним присмотрю...» Обернулась к подростку: «Пойдешь ко мне жить, Федя?»
Парнишка посмотрел на нее исподлобья (Петр так и ждал, что ответит он очень нехорошо), потом, видимо, понял все же, что из всех присутствующих эта маленькая женщина думает о нем лучше других и больше всех желает ему добра. Опустил глаза и ответил чуть слышно: «Пойду, тетя Таня...»
«Ну вот, сами видите, Петр Николаевич!..» И не смог он отказать ей, хотя и осудил тогда себя за мягкотелость. Позволил оставить мальчика на заводе, а остальное пусть суд решит. Суд вынес свое решение: объявить Федору Данилову строгое общественное порицание.
Федя Данилов остался на заводе, а Петр остался при своем мнении, что смалодушествовал и согласился на ничем не оправданный, проще сказать, весьма рискованный эксперимент. Но уже во время субботника,, когда разгружали баржу, у него закралось сомнение в справедливости своего суждения. Во всяком случае, он начал допускать, что, возможно, пока еще только возможно, Таня Агафонова и права. Он, правда, подумал тогда, что очень было бы обидно, если бы ее самопожертвование (взять такого воспитанника, когда у нее на руках и без него двое чуть ли не грудных детей, конечно, было самопожертвованием) окажется напрасным. Стало быть, уже тогда признал он ее нравственную правоту. А теперь что?.. Теперь каждому понятно, кто был прав.
И тут Петр оборвал свои размышления, сказав себе: не о том задумался. Подумать, хоть самую малость, надо было о том, чем может обернуться его служебная недисциплинированность, если, не дай бог, что-нибудь получится не так. А от опасности зарекаться нельзя... Может оробеть Федя и не
осилить подъем внутри трубы... А может и, наоборот, забыть об осторожности и сорваться с высоты... Может не выдержать бревно или блок... Да мало ли что еще может быть!..
И что бы ни случилось, отвечать ему одному. Решение партийного собрания, конечно, подпора, но в том лишь случае, если операция удастся; тогда, оправдывая свою недисциплинированность, можно и на него опереться. А если не удастся, тогда никакая подпора не выдержит... И все равно от своего решения отступать нельзя. Суть-то не в том, кто и в чем будет виноват. Суть в том, чтобы дело было сделано, чтобы сапоги, такие нужные и солдатам и горнякам, были сработаны в срок и полностью...
Размышления его прервал Анатолий Кузьмич. Первая помеха: обошел всю территорию, разворошил все на лесном складе — нету подходящего бревна.
— Понял,— сказал Петр механику.— Иду к директору лесозавода.
— Бревно лиственничное, толщина в комле не меньше двух четвертей, а длина...
— Не надо,— остановил его Петр.— Я получу разрешение, а бревно выбирать будете сами.
Петру повезло. Он застал директора лесозавода, высказал ему свою просьбу. Директор, настоящий лесовик, рослый кряж с густой бородищей, выслушав, полюбопытствовал:
— Что за бревно такое особенное, что сам директор комбината за ним пожаловал?
— И на самом деле особенное,— подтвердил Петр и рассказал, в чем дело.
— Любопытная затея,— согласился директор лесозавода.— Хитро придумано. Какой же это инженер сообразил?
— Инженеры против. А сообразил наш заводской механик. Он не инженер, но мужик с головой.
— Ну а начальство твое как?
— Начальство, как инженеры.
— А ты, значит, поперек начальства?
— Приходится...
— А не забыл, что бывает, когда начальству своему поперечничают?
— У меня другого выхода нет. Если дело сладится, то и начальство сменит гнев на милость. А если начальство послушаю, самое малое — месяц простоя. План четвертого квартала, да и годовой тоже, горит синим пламенем. А кому нужен директор,
который в военное время спецзаказ срывает?.. Да и не в директоре дело — в конце концов дальше фронта не пошлют,— дело в самом деле.
— Хорошо объясняешь,— согласился лесовик. Позвонил и распорядился: — Начальника лесобиржи сюда! — Потом спросил Петра: — Сам за бревном пойдешь?
— Что у меня, подчиненных нету? — засмеялся Петр. Дотянулся до директорского телефона, позвонил в свою контору, велел послать к нему механика.
Анатолий Кузьмич и начальник лесобиржи, такой же рослый и ладный, как механик кожзавода, явились одновременно.
— Пойдешь вот с ним,— сказал директор начальнику лесобиржи,— и найдешь бревно, какое ему надо. По-быстрому.
Петр стоял возле зияющего проема в кирпичном цоколе трубы с часами в руках. Прошло уже около сорока минут, как Федя Данилов, облаченный поверх стеганки в просторную брезентовую куртку, скрылся в проеме. Теперь он где-то там, уже высоко... Впрочем, где он, можно было сказать совершенно точно: поднявшись на ступеньку, Данилов спускал бечеву за следующим стержнем; ему послали четырнадцатый стержень — значит, он уже на высоте примерно двенадцати-три-надцати метров. Сейчас сбросит бечеву за пятнадцатым и, стукнув по стенке трубы, сообщит об этом... Но прошла минута, другая... почти пять минут — и нет ни привычного уже удара в стенку трубы, ни конца, бечевы в проеме.
— Как ты там?.. — крикнул Анатолий Кузьмич, просовываясь в проем.
Молчание. Вот оно, то самое, чего он больше всего страшился.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108