Вот список материалов, которые надо раздобыть. Первая позиция — нержавейка: и листовая, и трубы. Это надо срочно достать хоть из-под земли.
Наконец-то приехала мать. Петр ждал ее весной, с первыми пароходами, все лето ходил встречать каждый день: вдруг забыла сообщить о выезде или почта не сработала — время все же не обычное, а военное; или по старческой наивности написала что-либо такое, о чем писать не положено, и письмо лежит где-нибудь и пролежит еще долго, не ведая об адресате.
И каждый раз после неоправдавшейся встречи он корил себя за то, что не едет за матерью, обрекая ее на столь трудную для одной да и опасную дорогу. Корил, хотя и понимал, что ехать ему сейчас нельзя, что никто его не отпустит, да если бы и отпустили ввиду особого случая, как сможет он сам себе позволить...
За лето пришло несколько писем от матери. Она очень хочет как можно быстрее добраться к нему, нельзя ей не торопиться, годы уже не те, а то и вовсе не удастся увидеться. Только все что-нибудь да мешает. Сначала были какие-то недоразумения с получением денег, которые лежали на сберкнижке, что-то не так там было записано. А оставлять деньги, хоть теперь они почти и не имели цены, все же не хотелось. Деньги не шальные, а по копейке откладывались на черный день, как же так просто бросить их; да, может быть, придет время, они еще вернут свою цену; если ей не понадобятся, сыну останутся... Потом, когда с деньгами все уладилось, другая беда пришла: упала на улице, ногу повредила. Вроде пустячное дело, но на старом теле быстро не заживает... Так вот и получилось, что едва успела.
Мать вроде бы и не изменилась. Старость, понятно, как была, так и осталась, но дряхлость еще не подступила. А вот он сам, судя по тому, как тревожно она в него вглядывалась, по-видимому, сдал. Едучи домой, спросил мать, отчего она взгрустнула, увидев его. Мать призналась, что действительно встревожилась: вид у него очень усталый; она даже сказала — замученный. Петр попытался разубедить ее, ответил, что чувствует себя хорошо, конечно, устал немного, но это понятно, кто сейчас не устает, разве тот, у кого совести совсем нет...
С этим мать согласилась и даже повеселела, поняв, что бодрости он не утратил, но заметно огорчилась, узнав об отъезде Али в дальнюю гастрольную поездку.
— Разве у вас так плохо с деньгами, что пришлось ей идти на такую... неудобную работу?
Петр объяснил, что суть не в деньгах, ей тоже совестно без дела сидеть. На это мать возразила: неужто в целом городе работы другой не нашлось?.. Петр еще попытался подыскать какие-то объяснения, но мать, кажется, поняла все, как оно есть, поняла, что меж ними трещина, а может быть, только уж одни осколки остались, которые и не соберешь...
Глафира Федотовна встретила приехавшую родню приветливо, как и полагается встречать гостью. Петр был доволен, что теща столь радушно отнеслась к его матери. Но сама-то мать, кажется, была задета именно тем, что ее встречают как гостью. Она-то ехала к сыну не в гости, а насовсем.
Прошло несколько дней, и противоречия обнажились. Как-то, возвратясь с рынка, Глафира Федотовна обнаружила, что посуда, которую она вопреки обыкновению в этот день, торопясь, оставила невымытой, красуется чистая на отведенной ей полке.
— Посуду я привыкла мыть сама,— вежливо, но холодно сообщила Глафира Федотовна.
— А я непривычна сидеть весь день без дела,— столь же вежливо и сухо возразила мать.
— Право, не знаю, чем могу вам помочь,— сказала Глафира Федотовна.
— Уж полы-то, Наверно, доверите,— ответила мать с явной обидой.
— Доверить, конечно, могу, но это не для вашего преклонного возраста.
Глафира Федотовна была лет на пятнадцать моложе матери Петра и решила обратить в свою пользу это обстоятельство.
Мать поделилась своей обидой с сыном. Сказала, что ехала не в чужую семью, а в свою, что всю жизнь жила своими трудами, не садилась никому на шею. Если в своей семье дела не находится ее рукам, она может сыскать себе место домработницы. Без куска хлеба не останется.
Петр понимал, что у матери веские причины чувствовать себя обиженной. Но и Глафиру Федотовну можно было понять. Она была в этом доме хозяйкой, знала, что умеет вести его, и не хотела, даже мысли не могла допустить, чтобы кто-то другой занял ее законное место. Поэтому нелегким был для Петра разговор и с Глафирой Федотовной.
— Я все понимаю, Петя, все понимаю,— сказала Глафира Федотовна, когда Петр попросил ее уступить часть забот по домашнему хозяйству его матери; посмотрела на него с укором и закончила, глубоко вздохнув: — Вы теперь все можете, теперь за меня заступиться некому.
Петр уже хотел рукой махнуть: вот уж совсем не до того ему, чтобы еще и дома голову ломать, она и без этого у него раскалывается,— но стыдно стало за свое малодушие, что не может заступиться за родную мать. Зажал нервы в кулак и самым мягким, но все же настоятельным тоном сказал Глафире Федотовне, что надо поделить теперь домашние заботы, поскольку в доме стало две хозяйки (так и сказал!), и выразил надежду, что не ему придется делить, что договорятся сами, по-хорошему.
Глафира Федотовна поняла, что противиться бессмысленно и надо уступить. В конце концов договорились: к матери отошла кухня, все остальное — к Глафире Федотовне.
Таким распределением домашних обязанностей Петр был очень доволен. Конечно, материна кухня была ему роднее и привычнее, а потому и вкуснее.
От Али пришло письмо. Но не Петру, а Глафире Федотовне. Вечером, когда Петр вернулся с работы, Глафира Федотовна передала ему письмо. Намеревался сказать, что не ему адресовано, но не хотелось обижать Глафиру Федотовну: она не виновата, что у них не все ладно складывается...
Да лучше было бы и не брать ему этого письма... Аля подробно описывала, как летели на самолете, где останавливались, какие давали концерты. Особенно много и обстоятельно писала о море и Северном порте и, можно сказать, с восторгом о встречах с американцами.
«В порту мы застали американский торговый корабль. Нас пригласили дать концерт. Американцы очень веселые и общительные люди,— сообщала Аля.— Они очень интересуются нашей страной, расспрашивают обо всем, вплоть до мелочей. Когда они узнали, что я говорю по-английски, расспросам не было конца. Узнав, что у меня муж — директор завода, очень заинтересовались и стали просить, чтобы рассказала про завод. Я смутилась: что можно рассказать интересного? — но выяснилось, что у одного из офицеров кожевенный завод в Чикаго, и он задавал мне такие вопросы, на которые я не смогла ответить. Заметив мое смущение, он переменил тему, и мы заговорили о музыке...»
В конце письма Аля сообщила, что гастроли продлятся дольше, нежели предполагалось, потому что их бригада посетит и другие порты побережья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Наконец-то приехала мать. Петр ждал ее весной, с первыми пароходами, все лето ходил встречать каждый день: вдруг забыла сообщить о выезде или почта не сработала — время все же не обычное, а военное; или по старческой наивности написала что-либо такое, о чем писать не положено, и письмо лежит где-нибудь и пролежит еще долго, не ведая об адресате.
И каждый раз после неоправдавшейся встречи он корил себя за то, что не едет за матерью, обрекая ее на столь трудную для одной да и опасную дорогу. Корил, хотя и понимал, что ехать ему сейчас нельзя, что никто его не отпустит, да если бы и отпустили ввиду особого случая, как сможет он сам себе позволить...
За лето пришло несколько писем от матери. Она очень хочет как можно быстрее добраться к нему, нельзя ей не торопиться, годы уже не те, а то и вовсе не удастся увидеться. Только все что-нибудь да мешает. Сначала были какие-то недоразумения с получением денег, которые лежали на сберкнижке, что-то не так там было записано. А оставлять деньги, хоть теперь они почти и не имели цены, все же не хотелось. Деньги не шальные, а по копейке откладывались на черный день, как же так просто бросить их; да, может быть, придет время, они еще вернут свою цену; если ей не понадобятся, сыну останутся... Потом, когда с деньгами все уладилось, другая беда пришла: упала на улице, ногу повредила. Вроде пустячное дело, но на старом теле быстро не заживает... Так вот и получилось, что едва успела.
Мать вроде бы и не изменилась. Старость, понятно, как была, так и осталась, но дряхлость еще не подступила. А вот он сам, судя по тому, как тревожно она в него вглядывалась, по-видимому, сдал. Едучи домой, спросил мать, отчего она взгрустнула, увидев его. Мать призналась, что действительно встревожилась: вид у него очень усталый; она даже сказала — замученный. Петр попытался разубедить ее, ответил, что чувствует себя хорошо, конечно, устал немного, но это понятно, кто сейчас не устает, разве тот, у кого совести совсем нет...
С этим мать согласилась и даже повеселела, поняв, что бодрости он не утратил, но заметно огорчилась, узнав об отъезде Али в дальнюю гастрольную поездку.
— Разве у вас так плохо с деньгами, что пришлось ей идти на такую... неудобную работу?
Петр объяснил, что суть не в деньгах, ей тоже совестно без дела сидеть. На это мать возразила: неужто в целом городе работы другой не нашлось?.. Петр еще попытался подыскать какие-то объяснения, но мать, кажется, поняла все, как оно есть, поняла, что меж ними трещина, а может быть, только уж одни осколки остались, которые и не соберешь...
Глафира Федотовна встретила приехавшую родню приветливо, как и полагается встречать гостью. Петр был доволен, что теща столь радушно отнеслась к его матери. Но сама-то мать, кажется, была задета именно тем, что ее встречают как гостью. Она-то ехала к сыну не в гости, а насовсем.
Прошло несколько дней, и противоречия обнажились. Как-то, возвратясь с рынка, Глафира Федотовна обнаружила, что посуда, которую она вопреки обыкновению в этот день, торопясь, оставила невымытой, красуется чистая на отведенной ей полке.
— Посуду я привыкла мыть сама,— вежливо, но холодно сообщила Глафира Федотовна.
— А я непривычна сидеть весь день без дела,— столь же вежливо и сухо возразила мать.
— Право, не знаю, чем могу вам помочь,— сказала Глафира Федотовна.
— Уж полы-то, Наверно, доверите,— ответила мать с явной обидой.
— Доверить, конечно, могу, но это не для вашего преклонного возраста.
Глафира Федотовна была лет на пятнадцать моложе матери Петра и решила обратить в свою пользу это обстоятельство.
Мать поделилась своей обидой с сыном. Сказала, что ехала не в чужую семью, а в свою, что всю жизнь жила своими трудами, не садилась никому на шею. Если в своей семье дела не находится ее рукам, она может сыскать себе место домработницы. Без куска хлеба не останется.
Петр понимал, что у матери веские причины чувствовать себя обиженной. Но и Глафиру Федотовну можно было понять. Она была в этом доме хозяйкой, знала, что умеет вести его, и не хотела, даже мысли не могла допустить, чтобы кто-то другой занял ее законное место. Поэтому нелегким был для Петра разговор и с Глафирой Федотовной.
— Я все понимаю, Петя, все понимаю,— сказала Глафира Федотовна, когда Петр попросил ее уступить часть забот по домашнему хозяйству его матери; посмотрела на него с укором и закончила, глубоко вздохнув: — Вы теперь все можете, теперь за меня заступиться некому.
Петр уже хотел рукой махнуть: вот уж совсем не до того ему, чтобы еще и дома голову ломать, она и без этого у него раскалывается,— но стыдно стало за свое малодушие, что не может заступиться за родную мать. Зажал нервы в кулак и самым мягким, но все же настоятельным тоном сказал Глафире Федотовне, что надо поделить теперь домашние заботы, поскольку в доме стало две хозяйки (так и сказал!), и выразил надежду, что не ему придется делить, что договорятся сами, по-хорошему.
Глафира Федотовна поняла, что противиться бессмысленно и надо уступить. В конце концов договорились: к матери отошла кухня, все остальное — к Глафире Федотовне.
Таким распределением домашних обязанностей Петр был очень доволен. Конечно, материна кухня была ему роднее и привычнее, а потому и вкуснее.
От Али пришло письмо. Но не Петру, а Глафире Федотовне. Вечером, когда Петр вернулся с работы, Глафира Федотовна передала ему письмо. Намеревался сказать, что не ему адресовано, но не хотелось обижать Глафиру Федотовну: она не виновата, что у них не все ладно складывается...
Да лучше было бы и не брать ему этого письма... Аля подробно описывала, как летели на самолете, где останавливались, какие давали концерты. Особенно много и обстоятельно писала о море и Северном порте и, можно сказать, с восторгом о встречах с американцами.
«В порту мы застали американский торговый корабль. Нас пригласили дать концерт. Американцы очень веселые и общительные люди,— сообщала Аля.— Они очень интересуются нашей страной, расспрашивают обо всем, вплоть до мелочей. Когда они узнали, что я говорю по-английски, расспросам не было конца. Узнав, что у меня муж — директор завода, очень заинтересовались и стали просить, чтобы рассказала про завод. Я смутилась: что можно рассказать интересного? — но выяснилось, что у одного из офицеров кожевенный завод в Чикаго, и он задавал мне такие вопросы, на которые я не смогла ответить. Заметив мое смущение, он переменил тему, и мы заговорили о музыке...»
В конце письма Аля сообщила, что гастроли продлятся дольше, нежели предполагалось, потому что их бригада посетит и другие порты побережья.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108