— обрадовалась Аля.
— Еще светлее. Приленск ближе к Полярному кругу... И потому, что свету и тепла много, растет все очень споро. Если, понятно, влаги достаточно. Вот, например, на речных островах. В половодье их заливает. Так, поверите, только вода сойдет, уже трава зеленеет. Приедешь на остров через неделю — трава по колено. Еще через неделю — по пояс. Месяца не пройдет, в траве рослого человека не видно. Растет все как на дрожжах... Да хоть бы тот же тальник. У вас там это прутики. А здесь деревья! Да какие!.. Вот поближе к Прилен-ску подойдем, там по всей ширине острова песчаные, намывные. А на них тальник растет что твоя сосна!.. Метров по двадцать, по двадцать пять. И ольха тоже... А ягод-то на островах!.. Смородиновые кусты выше роста человеческого. И весь куст ягодой усыпан, листьев не видно...
Иван Кузьмич очень любил свой край и мог рассказывать о нем без устали. Петр слушал с большим интересом, не предполагая, однако, как потом ему пригодится многое из услышанного от приленского старожила, горячего патриота своего далекого и сурового края.
Выйдя на палубу, Аля зажмурилась от ярких, бьющих в глаза солнечных лучей.
— Мы, кажется, ошиблись маршрутом,— сказала она Петру.— Ехали на Крайний Север, а прибыли в субтропики!
— Я рад, что Приленск нас так жарко встречает,— ответил ей Петр.— А еще больше рад твоему хорошему настроению.
— Это просто поразительно! — продолжала восторгаться Аля.— Какое сегодня число?
— Первое сентября.
— В Ленинграде такая жара бывает только в конце июля, и то не каждый год.
— Так, может быть, и здесь это только в ознаменование нашего приезда!
— В таком случае это еще приятнее. Но где же все-таки Приленск? Сказали — утром.
— Приленск, если верить географической карте, на левом берегу Лены. Значит, вероятнее всего, за этими плоскими островами. Обогнем их и увидим город.
Петр не ошибся. Пароход спустился вдоль очень длинного низкого острова, густо поросшего молодым тальником, обогнул далеко выдвинувшуюся в реку песчаную косу и вошел в протоку, отделяющую остров от коренного берега.
Километрах в полутора вверх по течению виднелось что-то вроде речного порта: несколько дебаркадеров и протянувшаяся на сотню-другую метров высокая стенка причалов.
— Город, город где? — недоумевала Аля.
— Где пристань, там, наверно, и город.
Но пока что ничего похожего на город не было видно. Вдоль причалов протянулись только приземистые деревянные здания товарных складов, обнесенные высокими деревянными же заборами.
Кто-то из пассажиров объяснил, что город от пристани «верст семь, не менее», и Аля утихла. Но тут же и встревожилась: как добираться в такую даль? Успокоил Петр, сказав, что их должны встретить.
Встретил их человек могучего сложения, благодаря дородности своей не показавшийся даже высоким, хотя и был на полголовы выше Петра. Отрекомендовался Василием Васильевичем, начальником отдела снабжения, и сообщил, что ему поручено встретить прибывших и доставить их на квартиру.
— Прямо на квартиру? Замечательно! — обрадовалась Аля.
— А как иначе?.. У нас без квартиры нельзя,— пояснил Василий Васильевич.— Вы не глядите, что сейчас жарко. Сентябрь у нас месяц зимний. Оглянуться не успеете, как мороз вдарит. Но квартиру вам отвели самую лучшую, в бараке с центральным отоплением, так что вам зима не страшна.
Аля, понятно, обрадовалась, услышав про самую лучшую квартиру, хотя ее несколько насторожило упоминание о бараке. Но успокоила себя соображением, что, может быть, это всего-навсего местный жаргон.
Быстро, при активном содействии Василия Васильевича, погрузились в видавшую виды полуторку. Перину выносил Петр, и, лишь закидывая ее в кузов, Василий Васильевич оценил силенку вновь прибывшего начальника цеха, после чего проникся дополнительным к нему почтением.
Алю посадили в кабину, хотя она упорно отказывалась, предоставляя место Глафире Федотовне. Спор решил шофер полуторки:
— Садись, которая помоложе! Пришлось подчиниться.
Ехали не больше пяти минут. Аля удивилась: так быстро семь километров?.. Еще больше она удивилась, когда, выйдя из кабины, увидела, что стоит перед длинным одноэтажным бревенчатым строением с несуразно квадратными окнами. Ей даже и в голову не пришло, что они доехали. Непонятно было лишь, почему ей велели выйти из кабины...
Как перенести столько ударов сразу!,. А может быть, это и лучше, что все сразу?.. Каждый из них порознь поверг бы ее в смятение. Но когда их сразу столько...
Самая лучшая квартира — это не квартира, а одна жалкая комната. И не комната даже, а какое-то стойло... Бревенчатая, проконопаченная не то паклей, не то мохом, с одним большим, нелепым, совершенно квадратным окном. А центральное отопление — это укрепленная под окном, длинная — видимо, из нескольких состыкованных секций — ржавая батарея, которая парит и сочит, под ней вдоль стены широкая лужа. Ни в комнате, ни в коридоре, общем на четыре комнаты, никакого намека на умывальник или туалет...
На голой, без единого деревца площадке, с двух сторон запертой высокими заводскими оградами, с третьей — полувысохшей проточкой, захламленной до невозможности отходами кожевенного производства, и четвертой стороной упирающейся в проезжую дорогу, соединяющую пристань с городом,— на
этой площадке еще два таких же длинных бревенчатых барака, один барак, обшитый серым тесом (каркасно-засыпной), и десятка полтора вразброс посаженных изб. Это, по-видимому, весь жилой фонд кожкомбината, и, похоже, Василий Васильевич нимало не покривил душой, когда говорил о «самой лучшей квартире»... А как иначе сказать, если остальные еще хуже?..
А до города, как выяснилось, около пяти километров. Значит, жить предстоит здесь, и только здесь, на этом пятачке голой земли, между заводскими заборами, захламленной протокой и пыльной дорогой...
Все это Аля поняла и осознала за недолгое время, пока Петр и Василий Васильевич перетаскивали багаж в комнату. Она ни словом, ни жестом не выдала себя. Но, видно, очень горестное было у нее лицо. Глафира Федотовна подошла к ней и сказала:
— Не убивайся. Я надеюсь, все наладится.
Петру и квартира, и все окрест ее тоже, конечно, не пришлись по сердцу, и он в первый, пожалуй, раз подумал, что у пресловутой северной романтики особый привкус. Но рассудил по-мужски: дело сделано, и сразу его не переделаешь. Обратного пути нет. Прежде всего никто его, Петра, не отпустит, а самовольно можно перебраться только в тюрьму. Да если бы и не жесткий закон, все равно раньше будущего лета на Большую землю не выберешься. А раз так, то к чему душу травить, к чему терзаться попусту?..
А что творится с Алей, он увидел и понял только после того, как Василий Васильевич ушел и они остались одни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
— Еще светлее. Приленск ближе к Полярному кругу... И потому, что свету и тепла много, растет все очень споро. Если, понятно, влаги достаточно. Вот, например, на речных островах. В половодье их заливает. Так, поверите, только вода сойдет, уже трава зеленеет. Приедешь на остров через неделю — трава по колено. Еще через неделю — по пояс. Месяца не пройдет, в траве рослого человека не видно. Растет все как на дрожжах... Да хоть бы тот же тальник. У вас там это прутики. А здесь деревья! Да какие!.. Вот поближе к Прилен-ску подойдем, там по всей ширине острова песчаные, намывные. А на них тальник растет что твоя сосна!.. Метров по двадцать, по двадцать пять. И ольха тоже... А ягод-то на островах!.. Смородиновые кусты выше роста человеческого. И весь куст ягодой усыпан, листьев не видно...
Иван Кузьмич очень любил свой край и мог рассказывать о нем без устали. Петр слушал с большим интересом, не предполагая, однако, как потом ему пригодится многое из услышанного от приленского старожила, горячего патриота своего далекого и сурового края.
Выйдя на палубу, Аля зажмурилась от ярких, бьющих в глаза солнечных лучей.
— Мы, кажется, ошиблись маршрутом,— сказала она Петру.— Ехали на Крайний Север, а прибыли в субтропики!
— Я рад, что Приленск нас так жарко встречает,— ответил ей Петр.— А еще больше рад твоему хорошему настроению.
— Это просто поразительно! — продолжала восторгаться Аля.— Какое сегодня число?
— Первое сентября.
— В Ленинграде такая жара бывает только в конце июля, и то не каждый год.
— Так, может быть, и здесь это только в ознаменование нашего приезда!
— В таком случае это еще приятнее. Но где же все-таки Приленск? Сказали — утром.
— Приленск, если верить географической карте, на левом берегу Лены. Значит, вероятнее всего, за этими плоскими островами. Обогнем их и увидим город.
Петр не ошибся. Пароход спустился вдоль очень длинного низкого острова, густо поросшего молодым тальником, обогнул далеко выдвинувшуюся в реку песчаную косу и вошел в протоку, отделяющую остров от коренного берега.
Километрах в полутора вверх по течению виднелось что-то вроде речного порта: несколько дебаркадеров и протянувшаяся на сотню-другую метров высокая стенка причалов.
— Город, город где? — недоумевала Аля.
— Где пристань, там, наверно, и город.
Но пока что ничего похожего на город не было видно. Вдоль причалов протянулись только приземистые деревянные здания товарных складов, обнесенные высокими деревянными же заборами.
Кто-то из пассажиров объяснил, что город от пристани «верст семь, не менее», и Аля утихла. Но тут же и встревожилась: как добираться в такую даль? Успокоил Петр, сказав, что их должны встретить.
Встретил их человек могучего сложения, благодаря дородности своей не показавшийся даже высоким, хотя и был на полголовы выше Петра. Отрекомендовался Василием Васильевичем, начальником отдела снабжения, и сообщил, что ему поручено встретить прибывших и доставить их на квартиру.
— Прямо на квартиру? Замечательно! — обрадовалась Аля.
— А как иначе?.. У нас без квартиры нельзя,— пояснил Василий Васильевич.— Вы не глядите, что сейчас жарко. Сентябрь у нас месяц зимний. Оглянуться не успеете, как мороз вдарит. Но квартиру вам отвели самую лучшую, в бараке с центральным отоплением, так что вам зима не страшна.
Аля, понятно, обрадовалась, услышав про самую лучшую квартиру, хотя ее несколько насторожило упоминание о бараке. Но успокоила себя соображением, что, может быть, это всего-навсего местный жаргон.
Быстро, при активном содействии Василия Васильевича, погрузились в видавшую виды полуторку. Перину выносил Петр, и, лишь закидывая ее в кузов, Василий Васильевич оценил силенку вновь прибывшего начальника цеха, после чего проникся дополнительным к нему почтением.
Алю посадили в кабину, хотя она упорно отказывалась, предоставляя место Глафире Федотовне. Спор решил шофер полуторки:
— Садись, которая помоложе! Пришлось подчиниться.
Ехали не больше пяти минут. Аля удивилась: так быстро семь километров?.. Еще больше она удивилась, когда, выйдя из кабины, увидела, что стоит перед длинным одноэтажным бревенчатым строением с несуразно квадратными окнами. Ей даже и в голову не пришло, что они доехали. Непонятно было лишь, почему ей велели выйти из кабины...
Как перенести столько ударов сразу!,. А может быть, это и лучше, что все сразу?.. Каждый из них порознь поверг бы ее в смятение. Но когда их сразу столько...
Самая лучшая квартира — это не квартира, а одна жалкая комната. И не комната даже, а какое-то стойло... Бревенчатая, проконопаченная не то паклей, не то мохом, с одним большим, нелепым, совершенно квадратным окном. А центральное отопление — это укрепленная под окном, длинная — видимо, из нескольких состыкованных секций — ржавая батарея, которая парит и сочит, под ней вдоль стены широкая лужа. Ни в комнате, ни в коридоре, общем на четыре комнаты, никакого намека на умывальник или туалет...
На голой, без единого деревца площадке, с двух сторон запертой высокими заводскими оградами, с третьей — полувысохшей проточкой, захламленной до невозможности отходами кожевенного производства, и четвертой стороной упирающейся в проезжую дорогу, соединяющую пристань с городом,— на
этой площадке еще два таких же длинных бревенчатых барака, один барак, обшитый серым тесом (каркасно-засыпной), и десятка полтора вразброс посаженных изб. Это, по-видимому, весь жилой фонд кожкомбината, и, похоже, Василий Васильевич нимало не покривил душой, когда говорил о «самой лучшей квартире»... А как иначе сказать, если остальные еще хуже?..
А до города, как выяснилось, около пяти километров. Значит, жить предстоит здесь, и только здесь, на этом пятачке голой земли, между заводскими заборами, захламленной протокой и пыльной дорогой...
Все это Аля поняла и осознала за недолгое время, пока Петр и Василий Васильевич перетаскивали багаж в комнату. Она ни словом, ни жестом не выдала себя. Но, видно, очень горестное было у нее лицо. Глафира Федотовна подошла к ней и сказала:
— Не убивайся. Я надеюсь, все наладится.
Петру и квартира, и все окрест ее тоже, конечно, не пришлись по сердцу, и он в первый, пожалуй, раз подумал, что у пресловутой северной романтики особый привкус. Но рассудил по-мужски: дело сделано, и сразу его не переделаешь. Обратного пути нет. Прежде всего никто его, Петра, не отпустит, а самовольно можно перебраться только в тюрьму. Да если бы и не жесткий закон, все равно раньше будущего лета на Большую землю не выберешься. А раз так, то к чему душу травить, к чему терзаться попусту?..
А что творится с Алей, он увидел и понял только после того, как Василий Васильевич ушел и они остались одни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108