Как там у нее со здоровьем — тоже ведь в годах? Вдруг и она согласилась бы уехать в Россию? Вот доберемся до места, надо будет ей написать... Рахель осталась в Америке, ни опасаться, ни ревновать теперь уже некого. Если бы пароход остановился возле Сааремаа и спустили на воду лодку и если бы спросили, кто хочет посетить остров, наверное, мы с отцом были бы в лодке первыми. Как знать, вернулись бы мы на пароход или нет? Только зачем ему останавливаться? И мы поплыли дальше в Ригу, откуда отправились в южную Россию, до выбранного для коммуны места.
Поначалу было трудно, и некоторые семьи вернулись в Америку. Мы же остались и пережили тернистые времена и годы подъема коммуны. Общий стол обязывал всех, по мере сил, одинаково трудиться, но выкладывались не все. А вот еду, одежду и жилье были скоры получать поровну. Случалось, ворчали, и трения были, от чего оказалось нелегко освободиться. Зато не произошло пожара и отчаянного предпринимательства, как у финнов в 1903 году на Рог1ипе-Ье11ег. Вот так коммуна и продержалась двенадцать лет. Потом пришли трудные времена. Часть самых понятливых и работящих коммунаров исчезла. Увезли и моего отца, и хроменькую Любу. Трудно было поверить, что отец мог быть шпионом и Люба тоже. За кем или зачем они шпионили? У них на это и времени-то не было, оба трудились не покладая рук, как и всю жизнь. Видно, разделили судьбу Анвельта, Пээгельмана, Корка и многих других людей разной национальности, которых потом, по слухам, реабилитировали. Никакие расспросы не помогали, да и боялся особо-то вникать, чтобы самому бесследно не сгинуть. Не хочу и теперь с тобой об этом говорить. Что происходило во время коллективизации в России, по-моему, правдивее всего описал Сергей Залыгин в повести «На Иртыше». Видишь, книга на полке, мне ее прислали с родины, да еще в переводе на эстонский. Мир настолько переполнен болью, злобой и кровью, что незачем ворошить память. Да и как бы ты смог описать мой долгий рассказ о тех временах? Лучше, чем Залыгин в своей книге, ты не сделаешь. Скажу только: тогда в России пришли к выводу, что коммуна себя не оправдывает, она преждевременна. Нашу коммуну тоже преобразовали в колхоз — в отношении тех, кто ломил изо всех сил, а также за лодырей надрывался, это, конечно, было оправдано. Но было ли правильно то, что моя Марга с двумя детьми ушла от меня к другому, на это я тебе и сейчас не отвечу. Я был всего лишь портной, к тому же робкий человек. Новый муж Марги оказался более мужественным... Как детей звали? А кому это нужно? Детские имена остались у них и поныне, глядишь, кто-нибудь, прочтя твои строки, станет еще копаться, мол, почему ваш кровный батюшка скрыл вас за вымышленными именами? Уход Марги с детьми к другому мужу причинил мне огромную боль, но теперь я с этим смирился, ее новый муж заботился о моих детях как о родных. И он обладал тогда большими возможностями, да и потом тоже.
Таавет Лыхмус стал в колхозе бригадиром, теперь он уже умер.
После ликвидации коммуны я вступил в портновскую артель и начал создавать новую семью. Некоторое время спокойно трудился. В сороковом году вернулся на Сааремаа. Но вскоре началась война и пришли немцы. Для меня, как человека, который приехал из России, наступили крутые времена. Но, прежде чем немцы успели прознать и схватить, мне удалось с двумя парнями, которые боялись гитлеровской мобилизации, сбежать в Швецию. Лодку раздобыл брат Яагуп, он же свел меня с мужиками. Сам Яагуп немецкой мобилизации не боялся, на этот счет у него имелись от врача какие-то бумаги. Лодка так и осталась в Швеции.
Там я находился в безопасности, однако после войны уехать в Канаду оказалось нелегко. Но ведь там оставались Наама, Лаури и мой сын Ээро. Они скинулись, заняли доллары у состоятельного Беньямина и выслали мне в Швецию. С их помощью я и вернулся. Сложили с Фёбе хлеба в один шкаф и так вот живем. Правительство Британской Колумбии выплачивает нам хорошую пенсию. Житейские бури бушуют в другом месте, у нас тут спокойно. И сами живем тихо, сколько нам этих дней отпущено...
Уже стемнело, и кропил грибной дождь. Камин прогорел, вскоре от огня остались одни угольки, которые быстро обратились в пепел. Аарон Кивиряхк почти ничего не рассказал мне о своей жизни в российской коммуне, даже не назвал ее, и я тоже не стал расспрашивать. Слишком много, как он сказал, сохранилось в мире злобы, боли и крови. Его охватил страх. Здесь, на Рог1ипе-1е11ег, правда, было спокойно, но радио каждое утро сообщало о том, как тут и там ведутся войны и убивают людей. Их всех когда-то рожали матери, кормили грудью и носили на руках. Аарону Кивиряхку особо бояться было нечего, он пребывал в основном среди четырех стен. Но он боялся за своих близких, которые были разбросаны по белу свету. И даже за меня, записавшего его историю.
На следующее утро Аарон Кивиряхк и за них перестал тревожиться — ночью он умер. Родившегося за морями- океанами, на маленьком островке Пааделайд, человека
похоронили в земли. И прах его должен был с этим смириться. Люди, посланные матерью-Землей на Луну и смотревшие оттуда на земной шар, даже не заметили двух небольших островков — «Пааделайда» и Ронипе- 1е11ег, для них вся Земля с ее заботами и материками, островами и островками была единственным своим островом, куда они хотели вернуться. Для них земной шар представлялся таким, какой он есть,— небесным телом среди миллиардов других подобных тел в беспредельной бесконечности Вселенной. И, наверное, было все равно, где опустили в землю гроб с прахом Аарона Кивиряхка.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Поначалу было трудно, и некоторые семьи вернулись в Америку. Мы же остались и пережили тернистые времена и годы подъема коммуны. Общий стол обязывал всех, по мере сил, одинаково трудиться, но выкладывались не все. А вот еду, одежду и жилье были скоры получать поровну. Случалось, ворчали, и трения были, от чего оказалось нелегко освободиться. Зато не произошло пожара и отчаянного предпринимательства, как у финнов в 1903 году на Рог1ипе-Ье11ег. Вот так коммуна и продержалась двенадцать лет. Потом пришли трудные времена. Часть самых понятливых и работящих коммунаров исчезла. Увезли и моего отца, и хроменькую Любу. Трудно было поверить, что отец мог быть шпионом и Люба тоже. За кем или зачем они шпионили? У них на это и времени-то не было, оба трудились не покладая рук, как и всю жизнь. Видно, разделили судьбу Анвельта, Пээгельмана, Корка и многих других людей разной национальности, которых потом, по слухам, реабилитировали. Никакие расспросы не помогали, да и боялся особо-то вникать, чтобы самому бесследно не сгинуть. Не хочу и теперь с тобой об этом говорить. Что происходило во время коллективизации в России, по-моему, правдивее всего описал Сергей Залыгин в повести «На Иртыше». Видишь, книга на полке, мне ее прислали с родины, да еще в переводе на эстонский. Мир настолько переполнен болью, злобой и кровью, что незачем ворошить память. Да и как бы ты смог описать мой долгий рассказ о тех временах? Лучше, чем Залыгин в своей книге, ты не сделаешь. Скажу только: тогда в России пришли к выводу, что коммуна себя не оправдывает, она преждевременна. Нашу коммуну тоже преобразовали в колхоз — в отношении тех, кто ломил изо всех сил, а также за лодырей надрывался, это, конечно, было оправдано. Но было ли правильно то, что моя Марга с двумя детьми ушла от меня к другому, на это я тебе и сейчас не отвечу. Я был всего лишь портной, к тому же робкий человек. Новый муж Марги оказался более мужественным... Как детей звали? А кому это нужно? Детские имена остались у них и поныне, глядишь, кто-нибудь, прочтя твои строки, станет еще копаться, мол, почему ваш кровный батюшка скрыл вас за вымышленными именами? Уход Марги с детьми к другому мужу причинил мне огромную боль, но теперь я с этим смирился, ее новый муж заботился о моих детях как о родных. И он обладал тогда большими возможностями, да и потом тоже.
Таавет Лыхмус стал в колхозе бригадиром, теперь он уже умер.
После ликвидации коммуны я вступил в портновскую артель и начал создавать новую семью. Некоторое время спокойно трудился. В сороковом году вернулся на Сааремаа. Но вскоре началась война и пришли немцы. Для меня, как человека, который приехал из России, наступили крутые времена. Но, прежде чем немцы успели прознать и схватить, мне удалось с двумя парнями, которые боялись гитлеровской мобилизации, сбежать в Швецию. Лодку раздобыл брат Яагуп, он же свел меня с мужиками. Сам Яагуп немецкой мобилизации не боялся, на этот счет у него имелись от врача какие-то бумаги. Лодка так и осталась в Швеции.
Там я находился в безопасности, однако после войны уехать в Канаду оказалось нелегко. Но ведь там оставались Наама, Лаури и мой сын Ээро. Они скинулись, заняли доллары у состоятельного Беньямина и выслали мне в Швецию. С их помощью я и вернулся. Сложили с Фёбе хлеба в один шкаф и так вот живем. Правительство Британской Колумбии выплачивает нам хорошую пенсию. Житейские бури бушуют в другом месте, у нас тут спокойно. И сами живем тихо, сколько нам этих дней отпущено...
Уже стемнело, и кропил грибной дождь. Камин прогорел, вскоре от огня остались одни угольки, которые быстро обратились в пепел. Аарон Кивиряхк почти ничего не рассказал мне о своей жизни в российской коммуне, даже не назвал ее, и я тоже не стал расспрашивать. Слишком много, как он сказал, сохранилось в мире злобы, боли и крови. Его охватил страх. Здесь, на Рог1ипе-1е11ег, правда, было спокойно, но радио каждое утро сообщало о том, как тут и там ведутся войны и убивают людей. Их всех когда-то рожали матери, кормили грудью и носили на руках. Аарону Кивиряхку особо бояться было нечего, он пребывал в основном среди четырех стен. Но он боялся за своих близких, которые были разбросаны по белу свету. И даже за меня, записавшего его историю.
На следующее утро Аарон Кивиряхк и за них перестал тревожиться — ночью он умер. Родившегося за морями- океанами, на маленьком островке Пааделайд, человека
похоронили в земли. И прах его должен был с этим смириться. Люди, посланные матерью-Землей на Луну и смотревшие оттуда на земной шар, даже не заметили двух небольших островков — «Пааделайда» и Ронипе- 1е11ег, для них вся Земля с ее заботами и материками, островами и островками была единственным своим островом, куда они хотели вернуться. Для них земной шар представлялся таким, какой он есть,— небесным телом среди миллиардов других подобных тел в беспредельной бесконечности Вселенной. И, наверное, было все равно, где опустили в землю гроб с прахом Аарона Кивиряхка.
??
??
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54