Его судьба оказалась еще более замысловатой, чем у Юхана Раука, который в первые десятилетия нашего века, всего в двухстах милях отсюда к северу, в Принс-Руперте, основал для себя и своего семейства временное жилище. Юхан Раук уже давно, в 1938 году, нашел себе вечный покой по ту сторону земного шара, Юхан Раук растворился в тонком слое земного перегноя, этот же человек пока еще не думает ни прахом становиться, ни с землей смешаться. Несмотря на двадцатилетнюю разницу в летах, он выглядит скорее моложе, чем старше меня. Хотя он тоже невысокого роста, но если я зачастую, словно грузом придавленный, невольно горблюсь, то у него и сидя, и при ходьбе удивительная осанка — оттого и кажется куда выше меня. Он худой, но все же мускулистый, так что, несмотря на годы, может еще по-мальчишечьи постоять и на голове. Переболев в прошлом многими болезнями, он, чтобы одолеть их, еще в молодости составил для себя интересный комплекс физических упражнений. Он немного бегает трусцой и обязательно делает утром и вечером зарядку. Читает — и немало — без очков. (У него и для глаз имеется какое-то заимствованное, кажется, из системы йогов упражнение.) Время посеребрило его волосы, лишь в этом, своей сединой, я превосходил его.
Он знал, что я пишу романы, некоторые из них стояли на его заполненных до отказа полках. Даже на родине, в Эстонии, я редко встречал людей, кроме покойного Тугласа, у которых было бы столь полное собрание произведений отечественной литературы. В самом начале я сказал ему, что собираюсь писать о Юхане Рауке — он еще задолго до меня слышал кое-что о нем,— и я попросил дополнить задуманный мною роман бытовыми деталями. Он согласился. Благодаря своей большой начитанности он говорил на хорошем современном литературном эстонском языке, в который вкрапливались лишь отдельные английские слова, и пытался помочь мне. Только... наверное, лучше бы он не делал этого, может, тогда у меня давно бы уже был готов роман об Антоне Сааре (то есть о Юхане Рауке). Слушал я, и меня захватила его собственная судьба. И не потому, что этот старый человек совершил в жизни что-то более значительное, чем Раук. За всю свою долгую жизнь он не
удостоился ни одной награды, ни одной медали, не говоря уже о такой высокой, которую носит на своей груди Альберт Каристе. В сборнике документальных рассказов «Портреты тружеников» я писал также о людях, не удостоенных орденов, и я не могу утверждать, чтобы их жизнь привлекала меня меньше, чем судьбы орденоносцев.
Чем дольше я слушал этого старого человека на том далеком острове, тем больше проникался убеждением, что жизнь сама уже написала роман гораздо интереснее того, который я когда-либо смогу создать. Нужно запечатлеть на бумаге истинную историю людей, горем понуждаемых на поиски своего острова, своего куска хлеба и своей пяди земли, и описать историю этих людей следует под настоящими именами и с такой документальной точностью, какая только возможна. История эта, запечатленная на бумаге, снискавшая благосклонность издателей и ставшая достоянием общественности, может быть использована кем-либо из писателей, которые предпочитают романную форму документальности, в качестве основы для романа. Я же хотел попытаться возможно точнее записать его рассказ и обнародовать под настоящими именами.
Когда я сказал ему об этом, он какое-то время молчал. А затем начал сожалеть, что вообще рассказал мне о себе и своих близких.
Наступил мой черед задуматься. Я вспомнил, как в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, будучи туристом в Канаде, я позвонил из монреальского отеля человеку, которого я в свое время хорошо знал, и попросил его навестить меня. Первое, что он спросил, когда пришел в гостиницу, при этом пугливо оглядываясь, было: «Ты, случаем, не видал тут какого-нибудь канадского эстонца?» Он боялся, что кто-нибудь из соплеменников увидит его рядом со мной, человеком, который прибыл из Советской Эстонии.
Этот старый человек с далекого канадского Запада таким робким не был. Но у него было потомство от двух предыдущих браков — дети, внуки и правнуки, разбросанные по всему свету, некоторые — известные в Канаде люди, на хорошей службе. И он боялся, как бы история его жизни, перенесенная на бумагу, не причинила им неприятностей. Я попытался убедить его, что самые тяжелые годы «холодной войны» уже давно прошли, но не смог своим оптимизмом развеять его скепсис. Он не имел ничего против, если я как-то скрытно введу историю его жизни в роман, но чтобы представить ее на свет под настоящими именами, от начала до конца, так, как писала ее сама жизнь, этого он просто не позволил.
По возвращении домой я пробовал взяться за роман, «о дело не двигалось. По душевной своей сути я, обращенный в себя человек. В каждом герое моих романов есть частичка меня самого. Я уже не раз повторял себя, в документальном рассказе я мог бы если и не совсем избежать этого (выбор схожих с автором героев), то все-таки значительно уменьшить этот недостаток. Захваченный идеей документального повествования, я уже не мог от нее освободиться. Я написал в Канаду, чтобы старик все-таки позволил мне описать его жизнь примерно так, как она мне запомнилась из его уст. Ответом было категорическое «нет». Чтобы не заниматься безнадежно романом, я написал две пьесы.
В тысяча девятьсот семьдесят втором году я вновь побывал в Канаде. Само собой, я тут же помчался из Монреаля через Канаду в Британскую Колумбию с той поспешностью, какую развивали моторы летящих с востока на запад самолетов. Приземлившись в Ванкувере, я переправился на пароме через залив в Нанаймо, оттуда автобусом дальше на северо-запад, чтобы в определенном месте снова сесть на паром и попасть на один из той тысячи островов, где в порту меня ожидал на своем «волво» мой рассказчик.
Наконец-то запретный ледок стал таять. Но при одном условии: он сам изменит имена — свое и тех, с которыми за долгую свою жизнь делил хлеб и кров, беду и радость; изменит и названия мест, в которых жил. Эти имена и названия были для меня обязательными — исключая общеизвестные и такие, которые знакомы каждому. И этому маленькому острову, по площади примерно с наш Рухну, но, конечно, совершенно иной почвенной структуры, растительности и с другими жизненными условиями (климатически этот островок довольно схож с описанным выше Принс-Рупертом), он придумал новое название, остров Предсказателя Будущего. Здесь, на краю девственного леса, у подножья холма, был его маленький, красивый, ухоженный домик с широким видом на пролив, на другие островки и на вздымающуюся вдалеке горную цепочку острова Ванкувер. Снежные вершины канадских Скалистых гор, скрытые густой стеной леса, можно было разглядеть лишь около магазина, со двора школы или из порта.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54