В субботу до обеда он прибирал свою рабочую и жилую комнаты, после обеда закидывал рюкзак за спину и направлялся в сторону Пааделайда — в любое время года. Летом, при малой воде, он засучивал штаны и брел босиком по мели, осенью и весной надевал высокие, до самого паха, смазные сапоги. Выпадали, понятно, и такие субботы, когда осенний шторм гнул к земле можжевеловые кусты, а ревущие северо-западные прибойные волны, накатываясь на мелководье, вскидывались до облаков, и течение становилось таким сильным, что сбивало с ног,— тогда, конечно, Элиас вынужден бывал отказаться от своих мыслей и тащился долго дорогой назад в поселок. Ночевать в деревне Лахтевахе он не желал, там водились блохи, а их Элиас не выносил. Зимой, когда сильный мороз сковал залив, дорога из поселка на Пааделайд была вдвое короче. Но такие морозы здесь были в редкость, то и дело открывались полыньи, и поэтому Элиас почти всегда выбирал более надежную дорогу по мелководью. Если течение и подмывало кое-где тонкий лед, можно было не бояться, ноги тут повсюду доставали дно.
Летом, особенно к осени, когда чаще всего стояли тихие дни и море было теплым, не случалось такой субботы, чтобы Элиас не появлялся на
Канаде. Принимает по понедельникам и средам с 9 до 12, уже убирали, хлебных полей на Пааделайде, чтобы жать, не было, мужики находились в море, ворочали камни, так что у женщин было время обхаживать моего старого дядю, расспрашивать его про новые моды. Стоило только увидеть на косе седую голову Элиаса, как тут же к нам начинали сбегаться пааделайдские молодухи, у одной половина тканья с собой, у другой привезенный мужем из Виндавы отрез на платье, у кого ситец, у кого кружева, бархат на кофточку. Не иначе в свое время Элиас дал какой-нибудь здешней моднице небольшой совет по части одежды, теперь женщины в свою очередь не давали ему покоя.
«Вы же не какие-то фанфаронихи, что вертитесь вокруг меня! Я ведь их портной, для тех, кто не умеет сам себя обшить, и за модой гоняется. У вас самая красивая одежда во всей Российской империи — сами ткете и шьете на себя — и вдруг захотели, чтобы я из вас сделал фанфароних! Да хоть в десять раз больше давайте, чем я с каждой этой пустельги беру,— все одно не возьмусь! Любая птица сама растит перья и не идет к другой птице спрашивать совета, какой окраски и какого фасона они должны быть! Нарядись соловей в павлиньи перья — ни тебе лица своего, ни вида, да и песни настоящей не будет!»
Точно ли такими словами он призывал пааделайдских женщин ценить красоту их национальной одежды, возвел их самих в творцов прекрасного — этого я доподлинно не помню, но приблизительно так оно могло быть. У пааделайдских хозяек — и у моей матери тоже — в то время, когда я уже немного держал голову, у всех были швейные машинки — «Науманны» или «Зингеры». То, что Элиас помогал приводить в порядок машинки, это да, но ни одного платья или кофточки он на Пааделайде не сшил — разве что куклам моей сестры Наамы, когда она была еще совсем крошкой, а после уже нет. «Как же это мама сама не умеет обшивать своих детей?!» — спрашивал он и гладил девочку по головке. В отношении других он, может, делал это не только с воспитательной целью, воздерживаясь от того, чтобы не шить ничего пааделайдским женщинам. Тех денег, которые он получал от других за свою работу, совесть не позволила бы ему брать у наших женщин. А тратить свое время просто так — это шло вразрез с его принципами. Типе 18 то! Эти слова я впервые услышал от своего старого дяди. Пять дней в неделю он жил по принципу: время — деньги, и лишь в оставшиеся два дня он
говорил: «Желаю быть человеком!» И это его высказывание запомнилось мне еще с той поры.
Конечно, и отец, и мой единокровный брат Яагуп, и другие пааделайдские мужики тоже хотели быть людьми. Было нелегко ворочать камни, стоять по грудь в воде и поднимать их в лодку, потом грести на груженой лодке к паруснику, снова надрываться, поднимать камни из лодки на палубу, откуда кок (если он имелся на паруснике) тащил их в трюм. И таким образом десять рейсов от берега к паруснику, пока он не будет загружен. Если был попутный ветер, то в пути удавалось немного перевести дух, но, когда прибывали в Либаву, камни ведь тоже не сами собой перескакивали из грузового трюма в штабеля на причал.
Корни наши на конюшне Лахтевахеской мызы во времена Шварца из дерева не были — деревянными были палки, которыми били крепостных,— не были из дерева и мой отец и другие пааделайдские мужики, когда они надрывали себя тяжкой работой и копили деньги, чтобы выкупить Пааделайд,— и они хотели быть людьми, однако им удавалось передохнуть, лишь когда случалось в непогоду застрять в порту или укрыться в затишье, когда нельзя было выйти в открытое море.
Шторм и ветер — праздник моря,
День погожий — рыбу дарит,—
как говорится в одном стишке. Редко выпадало, чтобы пааделайдские мужики праздновали воскресенье дома, а в субботний вечер ставили суда на якорь у родного берега.
Элиас мог при своем ремесле «быть человеком», его холостяцкая жизнь уже давно шла по им определенной орбите. Какие бы мольбы ни обращала к нему та или другая мамзель из-за своего наряда, хоть на коленях упрашивала портного «быть человеком», Элиас шил обновку к обещанному дню, ни на час раньше. Ни одна просьба, никакие посулы не могли заставить его остаться на субботу в поселке, фанфаронихам приходилось с этим свыкаться — как свыклась и моя мать с тем, что к субботнему вечеру Элиасу должна быть истоплена баня и замочены веники. Чтобы в бане были чистота и порядок, мать ходила с Наамой мыться первой, потом шли мы с дядей — ведь «мужики» терли друг другу спины. До чего же он был волосатый, вся спина его была покрыта густыми седыми волосами, так что приходилось тереть как следует. Спины друг другу мы терли бесплатно — по-родственному, но так как его спина была во много раз шире моей, то справедливости ради каждую субботу дядя опускал в мою копилку двадцать копеек. По тем временам, когда зерна стоила два рубля, это были большие деньги, как говорил отец, если бывал в это время дома. Но помню, что в моем детском воображении мой «заработок» представлялся куда более значительным, имеющим прямо-таки сказочную ценность: если я тысячу, много тысяч раз потру дяде спину, то у меня будет уже столько денег, что когда я сложу их с деньгами отца и других мужиков, то Маак продаст нам Пааделайд насовсем.
В субботний вечер на столе у нас были блины или крупяная каша. Когда ждали домой отца и Яагупа, то мать пекла в печи хлебцы с кусочками мяса внутри, Элиас не возражал. И все же ему больше нравилась перловая каша, и чтобы масляный глазок был. Но истинной радостью для дяди и моей матери был разговор во время еды.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54