Разве можно у барона что-нибудь требовать, у него положено только униженно просить.
Когда мы отплыли настолько, что в темноте размылся черный крест крыльев пааделайдской мельницы — уж теперь-то каратели с берега нас не достанут! — мне, подростку, вспомнились два куплета Михкеля Вески из школьного учебника:
С богом хутор я оставил мой родной,
сердце больно жмет и давит силою тройной.
Придержи чуток лошадку, дай я оглянусь; может, больше не увижу хуторок свой.
Теперь, спустя почти семьдесят лет, находясь от Пааделайда на другом краю земли, я могу без боязни спросить себя: а действительно ли совпадали со словами песни мои мысли слабоногого юноши, который, дрожа от холода, стоял возле люка беженской лодки? Только что в страхе перед карательным отрядом я был готов на все, чтобы оказаться дальше от* берега,— и вот уже мне жаль покидать Пааделайд... Но там уже не было отцовского хутора (Пих- ланука и не был хутором, это было лишь ухоженное бобыльское подворье), да и отец находился вместе со мной на беженской лодке. Видимо, сам Михкель Вески тоже покидал родной хутор и просил брата придержать лошадь, мое «тпру-у» дедушка, стоя сейчас у руля, пропустил бы мимо ушей. Мы в страхе бежали. Правда, с удалением от Пааделайда и с приближением ночи страх стал улегаться, но не прошел. Ведь не все военные корабли посланы в Цусимский залив, кое-что оставлено и для Балтийского моря... Поэтому шли без огней, дедушка Аабрам держал курс по компасу с фосфоресцирующими делениями. Несмотря ни на что, в голове у меня все еще вертелись стихи Вески. Может, он посвятил их какому-нибудь переселенцу в Самару, который вслед за пророком Мальтсветом отправился искать лучшего мира на земле и не столь злых господ? Единственный среди нас переселенец, почти что «пожизненный»,— это старый дядюшка Элиас. Если пророк Мальтсвет сулил своим единоверцам землю обетованную в Крыму, то желанием Элиаса было вывезти нас, паадей-лайдцев, за пределы Российской империи — как можно дальше. Раньше бы мы и не стронулись с места. Лишь теперь, когда Элиас сам стал беглецом, мы были готовы последовать за ним; в страхе мы и без него ушли бы — не успей он с нами.
Но ведь Лена, которая после смерти матери моего сводного брата Яагупа была мне и Нааме за мать,— она же не уплыла вместе со всеми... И не только она. Поначалу, правда, казалось, что Пааделайд совершенно обезлюдел, но, задумавшись, обнаруживали, что почти в каждой семье
Мальтсвет — глава одного из религиозных направлений, объединивших крестьян-эстонцев в середине XIX века. В поисках «земли обетованной» Мальтсвет призывал крестьян к переселению в отдаленные районы России.
остался какой-нибудь дальний родственник из ближайшей сааремааской деревни, человек, которому не грозил баронский гнев и которого загодя попросили приглядеть за добром. Все имущество, особенно скот, и не поместилось бы на четырех суденышках. Если после разора и огня, учиненного карательными отрядами, что-то сохранится, то осмелившиеся остаться должны были потом обратить все в деньги и переслать беглецам. Не приходилось слышать, чтобы каратели убивали женщин,— остались в большинстве те, кому было за сорок (Лена же боялась насильников) . Гнев баронов, черносотенцев и карателей вымещался на мужчинах. Слепой, дряхлый, с дрожащими руками старец был одним из немногих оставшихся на Пааделайде мужчин. Старик не пошел с нами. Ну убьют и убьют, чего так уж бояться смерти. Скорый конец-то даже лучше, молвил старец. Станут бить — умру от побоев.
В Пихланука, по-моему, ни с кем не договаривались о присмотре, ни с одним дальним родственником. В Лахтевахе они были, но отец об этом просто не подумал. Может, Лена потому и осталась, чтобы уберечь дом и добро в Пихланука? Даже если так, это было не единственной причиной, чтобы остаться. Лена ненавидела Рахель, нашу с Наамой мать, относила ее к никчемным людям, считала непристойным для себя находиться рядом, и даже бежать с ней было для нее постыдно. Не появись Рахель в последнюю минуту, может, Лена и находилась бы сейчас в трюме. Но почему та пришла, ведь ей нечего было бояться карательного отряда? Она была любовницей начальника пограничной стражи! Старый Элиас привел из города Рахель сюда, в нашу беженскую лодку. Для чего? По малости лет я этого не знал, хотя подростки зачастую считают себя умнее всех, даже умнее, чем я в свои восемьдесят два года считаю себя.
Не знаю, сколько было Вески, когда он написал стихотворение «Покидая родной хутор». Но то, что мое пятнадцатилетнее сердце в ночь нашего бегства с Пааделайда ощущало боль, которую не выразить словами, это я и теперь, в старости, ясно помню. Будь я на здоровых ногах, тогдашнее ночное бегство для мальчишки моего возраста могло бы показаться даже приключением, но теперь боль разлуки стала словно бы клубком, смотанным из разноцветных бечевок, ведь и сам я на своих длинных слабых ногах был смотан из разных нитей. До восьми лет — счастливое детство — отец жил еще с матерью, изобилия не было, но и нехватки в хлебе, одежде или домашнем теп
ле не ощущали. Потом побег матери с офицером кордоном. Эта рана осталась в моей душе на всю жизнь и до сих пор не зажила, в пятнадцать же лет отзывалась отчаянной болью. И для отца появление матери у нас на лодке не стало великой радостью, ведь она пришла с Беньямином, отпрыском Высоцкого. Так же как и для меня. Полтора года я провалялся в постели — где тогда пребывала мать?— и теперь, в эту ночь нашего бегства, ноги мои были не совсем здоровы.
Два часа тому назад мой отец Тимму был готов в одиночку схватиться с карательным отрядом. Я же поспешил вместе с остальными в лодку, хотя в котомке у меня лежал «Мститель» . Только ли потому, что у меня не было меча, который имелся у Яануса? Но топор-то ведь был... Или потому, что мой старший предприимчивый брат Яагуп пошел в лодку и убедил отца отказаться от охватившей его ярости? Теперь и отец Тимму был рядом. Может, потому, что славная хюльескивиская Силла плыла впереди в ночной темноте со своим отцом?
Сопротивление было бы бессмысленным, лучше бежать. Только вот куда и долго ли ты сможешь бежать? Элиас убеждает — в Америку, говорит, там еще есть свободные земли. Но так ли уж свободна та земля, которая отнята силой и обманом у краснокожих? К тому же между Россией и Америкой всего лишь узкий Берингов пролив, однажды и там настигнут царские казаки... Японцы потрепали царя, может, на время поуляжется его воинственность. Но надолго ли?..
«Мстителя» я читал еще до своей болезни — как же мне хотелось походить на Яануса! А «Войну в Махтра» прочел, когда уже валялся в постели с парализованными ногами. Теперь и эта книга вместе с другими, потрясшими меня, лежала в котомке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Когда мы отплыли настолько, что в темноте размылся черный крест крыльев пааделайдской мельницы — уж теперь-то каратели с берега нас не достанут! — мне, подростку, вспомнились два куплета Михкеля Вески из школьного учебника:
С богом хутор я оставил мой родной,
сердце больно жмет и давит силою тройной.
Придержи чуток лошадку, дай я оглянусь; может, больше не увижу хуторок свой.
Теперь, спустя почти семьдесят лет, находясь от Пааделайда на другом краю земли, я могу без боязни спросить себя: а действительно ли совпадали со словами песни мои мысли слабоногого юноши, который, дрожа от холода, стоял возле люка беженской лодки? Только что в страхе перед карательным отрядом я был готов на все, чтобы оказаться дальше от* берега,— и вот уже мне жаль покидать Пааделайд... Но там уже не было отцовского хутора (Пих- ланука и не был хутором, это было лишь ухоженное бобыльское подворье), да и отец находился вместе со мной на беженской лодке. Видимо, сам Михкель Вески тоже покидал родной хутор и просил брата придержать лошадь, мое «тпру-у» дедушка, стоя сейчас у руля, пропустил бы мимо ушей. Мы в страхе бежали. Правда, с удалением от Пааделайда и с приближением ночи страх стал улегаться, но не прошел. Ведь не все военные корабли посланы в Цусимский залив, кое-что оставлено и для Балтийского моря... Поэтому шли без огней, дедушка Аабрам держал курс по компасу с фосфоресцирующими делениями. Несмотря ни на что, в голове у меня все еще вертелись стихи Вески. Может, он посвятил их какому-нибудь переселенцу в Самару, который вслед за пророком Мальтсветом отправился искать лучшего мира на земле и не столь злых господ? Единственный среди нас переселенец, почти что «пожизненный»,— это старый дядюшка Элиас. Если пророк Мальтсвет сулил своим единоверцам землю обетованную в Крыму, то желанием Элиаса было вывезти нас, паадей-лайдцев, за пределы Российской империи — как можно дальше. Раньше бы мы и не стронулись с места. Лишь теперь, когда Элиас сам стал беглецом, мы были готовы последовать за ним; в страхе мы и без него ушли бы — не успей он с нами.
Но ведь Лена, которая после смерти матери моего сводного брата Яагупа была мне и Нааме за мать,— она же не уплыла вместе со всеми... И не только она. Поначалу, правда, казалось, что Пааделайд совершенно обезлюдел, но, задумавшись, обнаруживали, что почти в каждой семье
Мальтсвет — глава одного из религиозных направлений, объединивших крестьян-эстонцев в середине XIX века. В поисках «земли обетованной» Мальтсвет призывал крестьян к переселению в отдаленные районы России.
остался какой-нибудь дальний родственник из ближайшей сааремааской деревни, человек, которому не грозил баронский гнев и которого загодя попросили приглядеть за добром. Все имущество, особенно скот, и не поместилось бы на четырех суденышках. Если после разора и огня, учиненного карательными отрядами, что-то сохранится, то осмелившиеся остаться должны были потом обратить все в деньги и переслать беглецам. Не приходилось слышать, чтобы каратели убивали женщин,— остались в большинстве те, кому было за сорок (Лена же боялась насильников) . Гнев баронов, черносотенцев и карателей вымещался на мужчинах. Слепой, дряхлый, с дрожащими руками старец был одним из немногих оставшихся на Пааделайде мужчин. Старик не пошел с нами. Ну убьют и убьют, чего так уж бояться смерти. Скорый конец-то даже лучше, молвил старец. Станут бить — умру от побоев.
В Пихланука, по-моему, ни с кем не договаривались о присмотре, ни с одним дальним родственником. В Лахтевахе они были, но отец об этом просто не подумал. Может, Лена потому и осталась, чтобы уберечь дом и добро в Пихланука? Даже если так, это было не единственной причиной, чтобы остаться. Лена ненавидела Рахель, нашу с Наамой мать, относила ее к никчемным людям, считала непристойным для себя находиться рядом, и даже бежать с ней было для нее постыдно. Не появись Рахель в последнюю минуту, может, Лена и находилась бы сейчас в трюме. Но почему та пришла, ведь ей нечего было бояться карательного отряда? Она была любовницей начальника пограничной стражи! Старый Элиас привел из города Рахель сюда, в нашу беженскую лодку. Для чего? По малости лет я этого не знал, хотя подростки зачастую считают себя умнее всех, даже умнее, чем я в свои восемьдесят два года считаю себя.
Не знаю, сколько было Вески, когда он написал стихотворение «Покидая родной хутор». Но то, что мое пятнадцатилетнее сердце в ночь нашего бегства с Пааделайда ощущало боль, которую не выразить словами, это я и теперь, в старости, ясно помню. Будь я на здоровых ногах, тогдашнее ночное бегство для мальчишки моего возраста могло бы показаться даже приключением, но теперь боль разлуки стала словно бы клубком, смотанным из разноцветных бечевок, ведь и сам я на своих длинных слабых ногах был смотан из разных нитей. До восьми лет — счастливое детство — отец жил еще с матерью, изобилия не было, но и нехватки в хлебе, одежде или домашнем теп
ле не ощущали. Потом побег матери с офицером кордоном. Эта рана осталась в моей душе на всю жизнь и до сих пор не зажила, в пятнадцать же лет отзывалась отчаянной болью. И для отца появление матери у нас на лодке не стало великой радостью, ведь она пришла с Беньямином, отпрыском Высоцкого. Так же как и для меня. Полтора года я провалялся в постели — где тогда пребывала мать?— и теперь, в эту ночь нашего бегства, ноги мои были не совсем здоровы.
Два часа тому назад мой отец Тимму был готов в одиночку схватиться с карательным отрядом. Я же поспешил вместе с остальными в лодку, хотя в котомке у меня лежал «Мститель» . Только ли потому, что у меня не было меча, который имелся у Яануса? Но топор-то ведь был... Или потому, что мой старший предприимчивый брат Яагуп пошел в лодку и убедил отца отказаться от охватившей его ярости? Теперь и отец Тимму был рядом. Может, потому, что славная хюльескивиская Силла плыла впереди в ночной темноте со своим отцом?
Сопротивление было бы бессмысленным, лучше бежать. Только вот куда и долго ли ты сможешь бежать? Элиас убеждает — в Америку, говорит, там еще есть свободные земли. Но так ли уж свободна та земля, которая отнята силой и обманом у краснокожих? К тому же между Россией и Америкой всего лишь узкий Берингов пролив, однажды и там настигнут царские казаки... Японцы потрепали царя, может, на время поуляжется его воинственность. Но надолго ли?..
«Мстителя» я читал еще до своей болезни — как же мне хотелось походить на Яануса! А «Войну в Махтра» прочел, когда уже валялся в постели с парализованными ногами. Теперь и эта книга вместе с другими, потрясшими меня, лежала в котомке.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54