Оставшиеся перебиваются с хлеба на квас.
Элиас молчал. Его высокая фигура, прямая спина и энергичность уже с самого Пааделайда вдохновляли нас, даже меня, человека, который постоянно думал о покинутом доме, о Лене, Силле и Яагупе. «Кто оглянется, соляным столпом станет, Аарон, мальчик мой!» — заметив мою самоуглубленность, остерегал он меня временами на пароходе и в поезде, намекая на библейскую историю о Лотовой жене. Ясно, что и у него самого хватало забот, чтобы выправить документы и купить билеты (без него мы бы еще и сейчас были на Готланде), но по крайней мере при нас он держался молодцом. Кто не знал о его годах, не смог бы предположить, что Элиасу уже полных восемьдесят. Он сидел на стуле, слушал рассказ друга об участи финнов на острове и все больше гнулся долу, седовласая голова склонилась, и, может быть, впервые я увидел, какие глубокие складки у него за ушами. Он не усомнился в словах своего давнишнего друга: судьбы сотен других коммун, основанных и на религиозных, и на социальных началах, на протяжении долгих веков оказывались столь же плачевными. Но Элиас надеялся на упорство и трудолюбие финнов, уповал на то, что дела у финнов пойдут и что отыщется у них там местечко и для полудюжины эстонцев. Только не было уже больше финского острова, остались несколько сотен обманувшихся людей, большинство из которых вернулись к прежним или отправились к новым хозяевам вымаливать работу и пристанище; кое-кто остался на острове пробиваться в одиночку. Опять прежнее — кто сумел, тот и съел, у кого кошелек больше, за тем и закон. Вновь придирки, ссоры и подножки, снова крепкие локти, без которых уже не обойтись... Не возникло финского зарубежного нервного центра, мозга, способного духовно объединить всех соотечественников, и живущих под царским гнетом, и разбросанных по миру. Нет никакой надежды выбраться из джунглей, из тайги, где люди, будто волки, сошлись у добычи и один поедает другого, где один народ гложет другой, потому что своя рубашка ближе к телу.
Нечто подобное старый Элиас мог думать, потому что он все клонился и клонился под тяжестью рассказа своего друга. Но вот он снова выпрямился. Не вдвоем же они были в комнате, тут находились и мы пятеро — отец, я, Наама, Рахель и Беньямин. Беньямин был ребенком и впервые в дороге увидел Элиаса, а мы-то еще на Пааделайде приучились смотреть на него снизу вверх, и он понял, что не смеет казаться побитым — особенно теперь, когда мы более прежнего нуждаемся в его помощи и совете.
— Что поделаешь, Михкель или Майкл, как тебя тут зовут, если у финнов дела пошли насмарку, но это не значит, что и у нас, пааделайдцев, обязательно покатилось бы под гору.— То, что и Вейтлинг потерпел неудачу, что и он прогорел со своей коммуной, об этом Элиас даже не обмолвился.— Покуда нас слишком мало — пальцев одной руки хватит,— чтобы основаться на Рог1ипе-Ье11ег или где-нибудь еще. Может, подъедут из Эстонии другие беженцы — тогда поглядим. А пока попросимся к тебе на несколько ночей.
— Тесно — сами видите. Но если подходит и как-нибудь разместитесь...
— В овчарне кротких ягнят помещается много.
— Поди, не из-за кротости выслали тебя в Псков, да и другие тоже не из-за смирения своего казаков испугались, у каждого что-то на душе,— полушутя полу серьезно сказал Михкель-Майкл.
— Что может быть на душе у этого семилетнего джентльмена...— кивнул Элиас на Беньямина.
— Сам знаешь, как в Библии сказано: душою с детства грешны,— усмехнулся в бороду Суурнийт.
— Ты, дружище, по себе меряешь. Сам бежал из России в турецкую войну, испугался солдатчины. Беньямину в рекруты пока не идти.
По годам Михкель Суурнийт был лет на двенадцать моложе Элиаса, но выглядел ему ровесником. На Пааделайде у него сородичей не было; выходцу с Сааремаа, со стороны Рижского залива, последышу бедного арендатора, другого спасения от солдатчины, кроме как сбежать в Америке с парохода, не было. Здесь он в свое время встретился с Элиасом, подружился с ним, наслушался учений Вейтлинга. С родственниками с Сааремаа Михкель не переписывался, особым письмописцем никогда не был, тем более никого за собой сюда не звал. Будучи старым холостяком, сошелся с финкой, тоже старой девой, детей у них не было, а недавно и жену схоронил. И хотя он дал понять Элиасу, что тот свалил на него незваных гостей, в глубине души он, кажется, ничего против этого не
имел — гости развеивали его одиночество. Так мы и остались на несколько месяцев на Гарвилл-стрит, 74. Наама и мать (Рахель) спали в задней комнатке вместе на кровати, мужчины впятером устроились в большой комнате. Беньямин под боком у старого Элиаса, мы с отцом на матрасе под одним одеялом, лишь у хозяина была отдельная кровать.
Западный ветер, зародившийся в бескрайних океанских просторах, достигнув острова Ванкувер, перешел в настоящий шторм, затем помчался к заливу и островам, и только возвышающиеся до небес Скалистые горы заставили его приспустить крылья. На Рог1ипе-1е11ег шторм бушевал еще в полную силу: наваливался на стены домов, гремел по крышам и ломал в лесу засохшие, старые, гнилые стволы. Лишь крепкие молодые деревья противостояли буре. А так как они составляли основу, то со стороны казалось, что ураган не затронул леса.
К вечеру ветер стих, и мы с Аароном вышли посмотреть, что же он натворил. Дома на острове уцелели, они выдерживали и посильнее штормы. Одну слабо закрепленную на якоре лодку выбросило на берег, около нее возились мужики. Но лес был завален валежником, сухими ветвями и сломанными трухлявыми деревьями.
— Ты посмотри, как ветер прочесал лес, сорвал все сухие ветви. Вот так он прочищает время от времени лес, отряхивает его от старья. Иногда не мешало бы так же пройтись и по людям. Тогда и я, старый сохлый сук, ушел бы однажды в землю,— сказал Аарон.
— По людям проходятся войны, но они вырывают молодых. Старых на войну не берут, чтобы не мешать молодым,— заметил я.
— Ох, люди, люди! Как вы далеки от природы! Используете ее, но зачастую рубите сук, на котором сами же сидите. Нужна ли была ядерная энергия, когда уже порох в избытке! Уничтожить все оружие! Очень хочется повоевать — только на кулаках! Еще в Библии сказано о том, как Давид из пращи поразил великана Голиафа. Теперь пращу заменила атомная бомба, которая убивает разом миллион людей. Это что, путь к лучшему? Швейная машинка гораздо лучше костяной иглы, которой эскимоска обшивает себя и свою семью. Но атомная бомба и праща библейского Давида? Это что, прогресс?
После шторма под вечер настроение у старого Аарона было грустным. Я не мешал ему размышлять, и Фебе не мешала. На другой день он поведал свою историю коротко, без вдохновения.
ААРОН И СВОДНЫЙ ВРАТ
После долгого пути на пароходе и в поезде великим благом здесь, в Ванкувере, на Гранвилл-стрит, должен был стать сон в постели, которая не раскачивается и не трясется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Элиас молчал. Его высокая фигура, прямая спина и энергичность уже с самого Пааделайда вдохновляли нас, даже меня, человека, который постоянно думал о покинутом доме, о Лене, Силле и Яагупе. «Кто оглянется, соляным столпом станет, Аарон, мальчик мой!» — заметив мою самоуглубленность, остерегал он меня временами на пароходе и в поезде, намекая на библейскую историю о Лотовой жене. Ясно, что и у него самого хватало забот, чтобы выправить документы и купить билеты (без него мы бы еще и сейчас были на Готланде), но по крайней мере при нас он держался молодцом. Кто не знал о его годах, не смог бы предположить, что Элиасу уже полных восемьдесят. Он сидел на стуле, слушал рассказ друга об участи финнов на острове и все больше гнулся долу, седовласая голова склонилась, и, может быть, впервые я увидел, какие глубокие складки у него за ушами. Он не усомнился в словах своего давнишнего друга: судьбы сотен других коммун, основанных и на религиозных, и на социальных началах, на протяжении долгих веков оказывались столь же плачевными. Но Элиас надеялся на упорство и трудолюбие финнов, уповал на то, что дела у финнов пойдут и что отыщется у них там местечко и для полудюжины эстонцев. Только не было уже больше финского острова, остались несколько сотен обманувшихся людей, большинство из которых вернулись к прежним или отправились к новым хозяевам вымаливать работу и пристанище; кое-кто остался на острове пробиваться в одиночку. Опять прежнее — кто сумел, тот и съел, у кого кошелек больше, за тем и закон. Вновь придирки, ссоры и подножки, снова крепкие локти, без которых уже не обойтись... Не возникло финского зарубежного нервного центра, мозга, способного духовно объединить всех соотечественников, и живущих под царским гнетом, и разбросанных по миру. Нет никакой надежды выбраться из джунглей, из тайги, где люди, будто волки, сошлись у добычи и один поедает другого, где один народ гложет другой, потому что своя рубашка ближе к телу.
Нечто подобное старый Элиас мог думать, потому что он все клонился и клонился под тяжестью рассказа своего друга. Но вот он снова выпрямился. Не вдвоем же они были в комнате, тут находились и мы пятеро — отец, я, Наама, Рахель и Беньямин. Беньямин был ребенком и впервые в дороге увидел Элиаса, а мы-то еще на Пааделайде приучились смотреть на него снизу вверх, и он понял, что не смеет казаться побитым — особенно теперь, когда мы более прежнего нуждаемся в его помощи и совете.
— Что поделаешь, Михкель или Майкл, как тебя тут зовут, если у финнов дела пошли насмарку, но это не значит, что и у нас, пааделайдцев, обязательно покатилось бы под гору.— То, что и Вейтлинг потерпел неудачу, что и он прогорел со своей коммуной, об этом Элиас даже не обмолвился.— Покуда нас слишком мало — пальцев одной руки хватит,— чтобы основаться на Рог1ипе-Ье11ег или где-нибудь еще. Может, подъедут из Эстонии другие беженцы — тогда поглядим. А пока попросимся к тебе на несколько ночей.
— Тесно — сами видите. Но если подходит и как-нибудь разместитесь...
— В овчарне кротких ягнят помещается много.
— Поди, не из-за кротости выслали тебя в Псков, да и другие тоже не из-за смирения своего казаков испугались, у каждого что-то на душе,— полушутя полу серьезно сказал Михкель-Майкл.
— Что может быть на душе у этого семилетнего джентльмена...— кивнул Элиас на Беньямина.
— Сам знаешь, как в Библии сказано: душою с детства грешны,— усмехнулся в бороду Суурнийт.
— Ты, дружище, по себе меряешь. Сам бежал из России в турецкую войну, испугался солдатчины. Беньямину в рекруты пока не идти.
По годам Михкель Суурнийт был лет на двенадцать моложе Элиаса, но выглядел ему ровесником. На Пааделайде у него сородичей не было; выходцу с Сааремаа, со стороны Рижского залива, последышу бедного арендатора, другого спасения от солдатчины, кроме как сбежать в Америке с парохода, не было. Здесь он в свое время встретился с Элиасом, подружился с ним, наслушался учений Вейтлинга. С родственниками с Сааремаа Михкель не переписывался, особым письмописцем никогда не был, тем более никого за собой сюда не звал. Будучи старым холостяком, сошелся с финкой, тоже старой девой, детей у них не было, а недавно и жену схоронил. И хотя он дал понять Элиасу, что тот свалил на него незваных гостей, в глубине души он, кажется, ничего против этого не
имел — гости развеивали его одиночество. Так мы и остались на несколько месяцев на Гарвилл-стрит, 74. Наама и мать (Рахель) спали в задней комнатке вместе на кровати, мужчины впятером устроились в большой комнате. Беньямин под боком у старого Элиаса, мы с отцом на матрасе под одним одеялом, лишь у хозяина была отдельная кровать.
Западный ветер, зародившийся в бескрайних океанских просторах, достигнув острова Ванкувер, перешел в настоящий шторм, затем помчался к заливу и островам, и только возвышающиеся до небес Скалистые горы заставили его приспустить крылья. На Рог1ипе-1е11ег шторм бушевал еще в полную силу: наваливался на стены домов, гремел по крышам и ломал в лесу засохшие, старые, гнилые стволы. Лишь крепкие молодые деревья противостояли буре. А так как они составляли основу, то со стороны казалось, что ураган не затронул леса.
К вечеру ветер стих, и мы с Аароном вышли посмотреть, что же он натворил. Дома на острове уцелели, они выдерживали и посильнее штормы. Одну слабо закрепленную на якоре лодку выбросило на берег, около нее возились мужики. Но лес был завален валежником, сухими ветвями и сломанными трухлявыми деревьями.
— Ты посмотри, как ветер прочесал лес, сорвал все сухие ветви. Вот так он прочищает время от времени лес, отряхивает его от старья. Иногда не мешало бы так же пройтись и по людям. Тогда и я, старый сохлый сук, ушел бы однажды в землю,— сказал Аарон.
— По людям проходятся войны, но они вырывают молодых. Старых на войну не берут, чтобы не мешать молодым,— заметил я.
— Ох, люди, люди! Как вы далеки от природы! Используете ее, но зачастую рубите сук, на котором сами же сидите. Нужна ли была ядерная энергия, когда уже порох в избытке! Уничтожить все оружие! Очень хочется повоевать — только на кулаках! Еще в Библии сказано о том, как Давид из пращи поразил великана Голиафа. Теперь пращу заменила атомная бомба, которая убивает разом миллион людей. Это что, путь к лучшему? Швейная машинка гораздо лучше костяной иглы, которой эскимоска обшивает себя и свою семью. Но атомная бомба и праща библейского Давида? Это что, прогресс?
После шторма под вечер настроение у старого Аарона было грустным. Я не мешал ему размышлять, и Фебе не мешала. На другой день он поведал свою историю коротко, без вдохновения.
ААРОН И СВОДНЫЙ ВРАТ
После долгого пути на пароходе и в поезде великим благом здесь, в Ванкувере, на Гранвилл-стрит, должен был стать сон в постели, которая не раскачивается и не трясется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54