Они, как правило, обманывают и себя, что любят свою золотую рыбку, молодой он там или старый. И чем больше они себя обманывают, тем сильнее сами нуждаются в почитании.
— А Рахель?..
— Твоя мать не лгала себе. Тебе, Нааме и отцу вашему казалось, что она вас обманула. Так думало и большинство пааделайдцев. А мне кажется, что, уйдя за Высоцким, она перестала обманывать себя и других.
— Именно тогда начался обман. Кордонщик бросил Рахель с Беньямином. Вся жизнь сплошной обман...
Элиас молчал и гнулся все ниже. Временами с улицы доносились шаги редких прохожих. Я смотрел на него, и меня вдруг охватил страх. Шаги... А если это идет безносая? Что я буду делать, если мой дядюшка вовсе обмякнет и сползет на пол?.. Элиасу за восемьдесят, мне до восемнадцати не хватает еще двух лет. У меня вся жизнь впереди, у него она осталась уже позади, хотя я и не слышал, чтобы он когда-нибудь всерьез заговаривал о своей смерти. Благодаря Элиасу мы оказались здесь, вдали от России. Но что будет, когда его не станет? Вернее, что будет со мной, у остальных ноги здоровые, и они начинают ощущать под собой здесь все более твердую почву. Рахель вяжет, Михкель-Майкл обеспечил ее и Нааму заказами среди знакомых, теперь у Рахели новая американская вязальная машина, наверняка Элиас помог, у самой Рахели едва ли хватило на это денег. Отец Тимму занимается вместе с Майклом ремонтом квартир, к весне надеется получить место на стройке. Отцу за пятьдесят, в таком возрасте мужчин тут не берут на работу, но город растет, дома поднимаются, и отец не выдвигает условий, согласен на то, что заплатят. Ну, а ты, Аарон, на что годишься, что умеешь делать, без Элиаса исчезнут и клиентки. Чем станешь платить за наем ателье, за свет и отопление? Чем заплатишь Рахели за еду?
Элиас не рухнул, пока еще не рухнул. Шаги на улице не принадлежали старухе с косой. Элиас, казалось, прочел мои мысли и снова выпрямился на стуле.
— Ты, Аарон, гляжу, не очень-то и жалуешься на свои ноги. Или не решаешься? Может, другой климат способствует, хотя здесь, у океанских заливов и фиордов, погода такая же влажная, а может, и влажнее, чем на Пааделайде. Но что меня в твоем здоровье тревожит, так это, твоя тоска по Пааделайду. Она съедает тебя, под работу. Ты должен так или иначе осилить ее. Твое хмурое лицо мне не нравится, не говоря уже о наших заказчицах. Давай договоримся: или я покупаю тебе билет в Россию — столько-то денег у меня еще найдется,— или ты остаешься здесь и будешь привечать заказчиц. Утром по первому звонку будильника вскакиваешь радостно с кровати, обтираешься мокрым полотенцем и спорым шагом идешь к Майклу, чтобы позавтракать у своей матери и сестры. Потом возвращаешься в ателье и, если появляется клиентка, почтительно принимаешь леди. Обучишься портняжному делу, выучишь язык. Голова у тебя светлая и руки молодые. А нет — так нет. Вернешься в Россию. Может, даже в рекруты сгодишься, Будешь петь «Боже, царя храни!», а вспыхнет новая революция, отправят тебя на Пааделайд усмирять мятежников.
Я и раньше чувствовал, что Элиасу трудно со мной. Не раз он выговаривал мне за мое отсутствующее лицо, когда клиентка уходила, ничего не заказав. Но так серьезно, как сегодня, он со мной еще не говорил.
Вернуться на Пааделайд к Лене, Яагупу, а может, и к Силле? Лена примет с распростертыми объятиями, Яагуп порасспросит и позубоскалит, ну а хюльескивиская Силла? Не нужен ей человек, который ни дома, ни за границей не прижился. Какой прок красивой и богатой Силле в убогом женихе? У нее таких хватает на каждый палец.
Надо бы послать Лене письмо. Никто из нас — ни Элиас, ни отец, ни Рахель, ни я с Наамой — не сообщил даже, где мы находимся, чтобы на Пааделайде знали, куда писать. Чего нам еще бояться? Элиас читает в местных газетах все, что касается России: чем занят царь, что делают бароны, сколько людей расстреляли, сколько перепороли, упрятали в тюрьму или выслали в Сибирь. Одна газета клянет тех, кто решился выступить против властей, другая вроде бы за народ, сочувствует ему. Если уж Яагуп, если хозяин Хюльескиви, тулеалуский Прийт и другие посмели вернуться с Готланда на Пааделайд, то чего бояться нам отправить отсюда, из Ванкувера, из-за стольких стран и морей, на родину письмо или открытку? Может, Пааделайд и не родина уже? Думать так было невыносимо. И я начал: «Дорогие родственники!» — хотя на конверте, кроме адреса, будет стоять фамилия одной Лены. Я не жаловался, а если и попадалось какое-нибудь плаксивое слово, то Элиас тут же перечеркивал все письмо и заставлял снова переписывать. Но и в переписанном виде я не фальшивил: поездка на корабле и железной дороге была удачной, да и в Ванкувере все идет хорошо. У каждого из нас опять над головой крыша, есть работа и хлеб на столе. Хлеб тут покупают в лавке, и он белый, совсем как булка. Здесь самые бедные едят белые булки. Ржаной муки в продаже нет, сам хлеба не испечешь. В магазинах же полно разных продуктов и всякого товару. Поклоны всем и ото всех, кто отплыл из Готланда вместе с Элиасом, и еще несколько добрых слов, которые полагаются в конце письма. На этом все. Письмо в Россию должно быть кратким, все цензору меньше работы.
Письмо прочел Элиас, прочли и остальные, даже Беньямин. Парень смышленый, еще в Курессааре научился читать и немного писать. По весне Рахель посылала его уже одного в продуктовую лавку. В канадских центах он
разбирался не хуже, чем на Курессааре в русских копейках.
— Этот парень скоро и до долларов доберется! — сказал Элиас.
Письмо и его отправка, казалось, придали мне новые силы. Возможно, ответ придет не так скоро, может, его и вовсе не будет — царская цензура задерживает письма,— но я все же попытался наладить связь с Пааделай- дом. Это придало мне уверенности вжиться в новую обстановку. Земной шар один, и, хотя теперь мы жили на другом полушарии, жизнь продолжалась и на пааделайдской стороне. Обучусь ремеслу, накоплю денег и вернусь домой. Правда, портняжничество на Пааделайде не особо ценилось. Элиас со своими рассуждениями о Вейтлинге и стремлением увезти людей на «остров счастья» предстал в несколько смешном свете. Большинство пааделайдцев, узнав, что им дома не грозит смертельная опасность, повернули с Готланда назад. Портняжек всегда считали чудаковатыми, как, например, в истории с семью швецами, которые отправились воевать с турками. Вместе с портновским делом можно и другому ремеслу обучиться, тому же бухгалтерскому занятию. В общественную лавку в Панкранна скоро понадобится новый бухгалтер, прежний слишком стар. Я могу ведь освоить тут американскую систему учета. Возьму куплю в Панкранна хороший дом и даже открою в нем собственную лавку.
Когда мы всемером — шесть беженцев-переселенцев и хозяин дома — ужинали у Михкеля-Майкла и каждый рассказывал что-нибудь о прошедшем дне, то, наверное, только я больше всего пребывал своими мыслями в Пааделайде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— А Рахель?..
— Твоя мать не лгала себе. Тебе, Нааме и отцу вашему казалось, что она вас обманула. Так думало и большинство пааделайдцев. А мне кажется, что, уйдя за Высоцким, она перестала обманывать себя и других.
— Именно тогда начался обман. Кордонщик бросил Рахель с Беньямином. Вся жизнь сплошной обман...
Элиас молчал и гнулся все ниже. Временами с улицы доносились шаги редких прохожих. Я смотрел на него, и меня вдруг охватил страх. Шаги... А если это идет безносая? Что я буду делать, если мой дядюшка вовсе обмякнет и сползет на пол?.. Элиасу за восемьдесят, мне до восемнадцати не хватает еще двух лет. У меня вся жизнь впереди, у него она осталась уже позади, хотя я и не слышал, чтобы он когда-нибудь всерьез заговаривал о своей смерти. Благодаря Элиасу мы оказались здесь, вдали от России. Но что будет, когда его не станет? Вернее, что будет со мной, у остальных ноги здоровые, и они начинают ощущать под собой здесь все более твердую почву. Рахель вяжет, Михкель-Майкл обеспечил ее и Нааму заказами среди знакомых, теперь у Рахели новая американская вязальная машина, наверняка Элиас помог, у самой Рахели едва ли хватило на это денег. Отец Тимму занимается вместе с Майклом ремонтом квартир, к весне надеется получить место на стройке. Отцу за пятьдесят, в таком возрасте мужчин тут не берут на работу, но город растет, дома поднимаются, и отец не выдвигает условий, согласен на то, что заплатят. Ну, а ты, Аарон, на что годишься, что умеешь делать, без Элиаса исчезнут и клиентки. Чем станешь платить за наем ателье, за свет и отопление? Чем заплатишь Рахели за еду?
Элиас не рухнул, пока еще не рухнул. Шаги на улице не принадлежали старухе с косой. Элиас, казалось, прочел мои мысли и снова выпрямился на стуле.
— Ты, Аарон, гляжу, не очень-то и жалуешься на свои ноги. Или не решаешься? Может, другой климат способствует, хотя здесь, у океанских заливов и фиордов, погода такая же влажная, а может, и влажнее, чем на Пааделайде. Но что меня в твоем здоровье тревожит, так это, твоя тоска по Пааделайду. Она съедает тебя, под работу. Ты должен так или иначе осилить ее. Твое хмурое лицо мне не нравится, не говоря уже о наших заказчицах. Давай договоримся: или я покупаю тебе билет в Россию — столько-то денег у меня еще найдется,— или ты остаешься здесь и будешь привечать заказчиц. Утром по первому звонку будильника вскакиваешь радостно с кровати, обтираешься мокрым полотенцем и спорым шагом идешь к Майклу, чтобы позавтракать у своей матери и сестры. Потом возвращаешься в ателье и, если появляется клиентка, почтительно принимаешь леди. Обучишься портняжному делу, выучишь язык. Голова у тебя светлая и руки молодые. А нет — так нет. Вернешься в Россию. Может, даже в рекруты сгодишься, Будешь петь «Боже, царя храни!», а вспыхнет новая революция, отправят тебя на Пааделайд усмирять мятежников.
Я и раньше чувствовал, что Элиасу трудно со мной. Не раз он выговаривал мне за мое отсутствующее лицо, когда клиентка уходила, ничего не заказав. Но так серьезно, как сегодня, он со мной еще не говорил.
Вернуться на Пааделайд к Лене, Яагупу, а может, и к Силле? Лена примет с распростертыми объятиями, Яагуп порасспросит и позубоскалит, ну а хюльескивиская Силла? Не нужен ей человек, который ни дома, ни за границей не прижился. Какой прок красивой и богатой Силле в убогом женихе? У нее таких хватает на каждый палец.
Надо бы послать Лене письмо. Никто из нас — ни Элиас, ни отец, ни Рахель, ни я с Наамой — не сообщил даже, где мы находимся, чтобы на Пааделайде знали, куда писать. Чего нам еще бояться? Элиас читает в местных газетах все, что касается России: чем занят царь, что делают бароны, сколько людей расстреляли, сколько перепороли, упрятали в тюрьму или выслали в Сибирь. Одна газета клянет тех, кто решился выступить против властей, другая вроде бы за народ, сочувствует ему. Если уж Яагуп, если хозяин Хюльескиви, тулеалуский Прийт и другие посмели вернуться с Готланда на Пааделайд, то чего бояться нам отправить отсюда, из Ванкувера, из-за стольких стран и морей, на родину письмо или открытку? Может, Пааделайд и не родина уже? Думать так было невыносимо. И я начал: «Дорогие родственники!» — хотя на конверте, кроме адреса, будет стоять фамилия одной Лены. Я не жаловался, а если и попадалось какое-нибудь плаксивое слово, то Элиас тут же перечеркивал все письмо и заставлял снова переписывать. Но и в переписанном виде я не фальшивил: поездка на корабле и железной дороге была удачной, да и в Ванкувере все идет хорошо. У каждого из нас опять над головой крыша, есть работа и хлеб на столе. Хлеб тут покупают в лавке, и он белый, совсем как булка. Здесь самые бедные едят белые булки. Ржаной муки в продаже нет, сам хлеба не испечешь. В магазинах же полно разных продуктов и всякого товару. Поклоны всем и ото всех, кто отплыл из Готланда вместе с Элиасом, и еще несколько добрых слов, которые полагаются в конце письма. На этом все. Письмо в Россию должно быть кратким, все цензору меньше работы.
Письмо прочел Элиас, прочли и остальные, даже Беньямин. Парень смышленый, еще в Курессааре научился читать и немного писать. По весне Рахель посылала его уже одного в продуктовую лавку. В канадских центах он
разбирался не хуже, чем на Курессааре в русских копейках.
— Этот парень скоро и до долларов доберется! — сказал Элиас.
Письмо и его отправка, казалось, придали мне новые силы. Возможно, ответ придет не так скоро, может, его и вовсе не будет — царская цензура задерживает письма,— но я все же попытался наладить связь с Пааделай- дом. Это придало мне уверенности вжиться в новую обстановку. Земной шар один, и, хотя теперь мы жили на другом полушарии, жизнь продолжалась и на пааделайдской стороне. Обучусь ремеслу, накоплю денег и вернусь домой. Правда, портняжничество на Пааделайде не особо ценилось. Элиас со своими рассуждениями о Вейтлинге и стремлением увезти людей на «остров счастья» предстал в несколько смешном свете. Большинство пааделайдцев, узнав, что им дома не грозит смертельная опасность, повернули с Готланда назад. Портняжек всегда считали чудаковатыми, как, например, в истории с семью швецами, которые отправились воевать с турками. Вместе с портновским делом можно и другому ремеслу обучиться, тому же бухгалтерскому занятию. В общественную лавку в Панкранна скоро понадобится новый бухгалтер, прежний слишком стар. Я могу ведь освоить тут американскую систему учета. Возьму куплю в Панкранна хороший дом и даже открою в нем собственную лавку.
Когда мы всемером — шесть беженцев-переселенцев и хозяин дома — ужинали у Михкеля-Майкла и каждый рассказывал что-нибудь о прошедшем дне, то, наверное, только я больше всего пребывал своими мыслями в Пааделайде.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54