..
— Как бы самим не ухнуть,— сказал Аабрам и попытался было оттащить лодку. Но она ни на дюйм не подалась, потому что Яагуп держал ее за штевень.
Мысли Яагупа бились на свой лад. Он, правда, не думал о мызе или власти, не думал их ставить друг против дружки, и то и другое он ненавидел со всей страстью — власть еще больше, чем Маака. Ведь с властью, с кордонщиками, он имел дело каждый день, а мызе только раз в году приходилось платить ренту. На Пааделайде не торговали самогоном, не ездили за ним в Мемель или перепродавать куда на сторону, не возили пааделайдские мужики и другой контрабанды, разве что года два тому назад ходили на Готланд за точильным камнем, и то не тайком, еще до поездки сообщили на кордон, и на обратном пути туда заехали, за каждый точильный камень пошлину выплатили. И все равно сверх пошлины пришлось еще «на чай» давать, и довесок этот вовсе не был мелкой копейкой. Без него царские стражи не выпустили бы парусники в море, целыми днями кружили бы возле них, словно кто-то собирался вывезти какую-то тайну или провезти какое-то оружие для цареубийства. И почему нельзя было по-человечески обходиться — и так ли уж им требовалось бумагу марать и пустяковины читать! Если кордонщики кляли их, то, понятно, и они не титуловали пограничную стражу добрым именем. Спесь царских стражей для него, молодого мужика, была еще более непереносимой, чем для отца и Аабрама. И все же Яагуп ухватился за штевень яла и не давал стронуть лодку с места.
— Тонущему, кто бы там ни был, надо помочь,— сказал он.
— Тогда иди и тони с кем хочешь,— предостерегающе буркнул отец.
— Я не святой, чтобы с каждым!..— не думая, сказал Яагуп, вовсе не желая обидеть отца и Аабрама.
Яагупу было пять лет, когда после смерти матери его отец погнушался свояченицей Леной и отправился свататься в Оокиви. Рутть тогда сбежала с финном, и сотцу досталась Рахель, которая уже начинала ходить в старых девах и которую за ее гордыню прозвали Пааделайдской Святой. Теперь вот Рахель и показывает, какая она святая. А утонет Высоцкий, тогда...
Все это пронеслось у них в мыслях за те короткие мгновения, когда они перебрасывались между собой словами. Какие бы у каждого из них ни были побочные доводы, они оставались приморскими жителями, из поколения в поколение были с морем с глазу на глаз, и, хотя деды их и прадеды несколько столетий томились в рабстве, все равно они оставались приморскими жителями. Лежачего не бьют, попавшему в беду помогают, даже если он враг. Отогнав всякие мысли, отец еще раз попробовал пешней лед. В этом месте он был достаточно крепок. Вместе с Аабрамом они начали разгружать ял. Яагуп привязал веревку за кольцо на носу яла, перекинул конец через левое плечо, правой рукой потащил за собой санки, на которых лежали две доски и багор. Отпуская моток веревки и пробуя ногами лед, он двинулся в ту сторону, откуда до слуха его доносились редкие отчаянные всхлипы барахтающейся среди ледяного крошева животины. Шел густой снег, ничего не было видно. Он мог определять направление только по отдельным доносящимся звукам — шуму трущегося в разводье льда или тревожному ржанию лошади. На прежние следы яла надежды не было.
Толкнув санки еще шага на два вперед, Яагуп почувствовал, как под ногами оседает лед. Он быстро отошел назад.
— Помо... помогите!— донесся уже из снегопада голос Высоцкого — ничего разглядеть в снегу было нельзя. Все же голос послышался совсем близко. Видно, чуткое ухо животного уловило их перебранку; устремившись навстречу помощи, лошадь пыталась выбраться на лед именно с этого края и тут больше всего обломала полынью.
— Держись! Идем на помощь! — крикнул Яагуп.
— Помо... — В голосе Высоцкого прозвучала неожиданно возродившаяся надежда.
«Еще малость помокнет, глядишь, наш язык выучит»,— подумал Яагуп. Он снял с санок обе доски и, подвигая перед собой то одну, то другую и опуская понемногу веревку, пополз на голос. Теперь ясно слышалось, как лошадь вскинула передние ноги на лед и оторвавшаяся льдина под ее копытами погрузилась в воду. По-прежнему ничего нельзя было различить.
Белая снежная стена все падала, падала — и неожиданно разом опустилась. Яагуп отчетливо увидел и животное, и человека. В трех саженях от него, не дальше. Тут же его заметила и лошадь, которая снова вскинула ноги на лед. Кордонщик, тот самый Высоцкий, вахмистр, попытался выбраться на лед спиной. Это, конечно, вернее, чем лезть животом, но он так себя измучил, что силы оставили его, и он сполз в воду.
Лошадь, увидев Яагупа, заржала, и, чтобы ободрить, он принялся подзывать ее к себе. Животное и впрямь рванулось туда, где, распластавшись на доске у полыньи, Яагуп подобрался почти к самому ледяному крошеву.
— Суксу-суксу!— манил Яапуг, он выдернул нож, одним движением отхватил кусок веревки — на разматывание ушло бы время — и попытался завязать ее вокруг шеи животного. Лошадь осмелела, напряглась, собираясь выбраться на лед, и Яагупу пришлось попотеть, чтобы удержать в воде крупную животину. Если бы она ударила по льду подковами с острыми шипами, то потянула бы Яагупа вместе с досками в воду и покалечила бы его. Лошадь билась, высоко поднимая надо льдом голову.
— Суксу-суксу! Суксу-суксу!
— Абу! Абу! — выкрикивал немного в стороне вахмистр.
— Держись, паршивец, дальше от лошади! — буркнул Яагуп.— В чем животина провинилась, что из-за тебя
страдать должна! Не приближайся! Иди дальше! Она тебя на куски изрубит!
Высоцкий не разобрал слов Яагупа, но по тону понял, что ему нельзя приближаться, что спаситель хочет помочь сперва лошади и только потом ему.
— Меня первого! Меня первого! — кричал Высоцкий.
— К черту! — выругался Яагуп, который вообще-то редко поминал черта.— Оно и надо бы вызволить безвинную животину, а тебя оставить мокнуть,— бурчал он. И тут же ему удалось накинуть на шею лошади петлю, и он стал тянуть. Лошадь была сильная, мышцы на шее ровно из стали, чтобы стянуть ей горло, Яагуп крикнул через плечо, хотя в продолжавшемся все еще снегопаде ни отца, ни Аабрама не видел:— Тяните! Тяните! Петля на < шее!
Веревка натянулась, лошадь дергалась головой, тыкалась боком о лед, молотила передними ногами подо льдом — но разбить его теперь уже не могла.
— Тащите! Держите так!— крикнул Яагуп.— С животиной порядок, посмотрим, что делать с тварью!
Яагуп завязал на конце только что отхваченного куска веревки беседочный узел, просунул конец в петлю и принялся подвигать доски, чтобы подобраться к вахмистру. Высоцкий и сам подгреб поближе. Он настолько одеревенел от ледяной воды и бесполезных попыток выбраться на лед, что никак не мог захватить себя петлей. Вытянувшись над кромкой льда и держась левой рукой за доску, а правую опустив до самого плеча в ледяное крошево, Яагупу удалось схватить Высоцкого за шиворот и продеть ему под мышками петлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Как бы самим не ухнуть,— сказал Аабрам и попытался было оттащить лодку. Но она ни на дюйм не подалась, потому что Яагуп держал ее за штевень.
Мысли Яагупа бились на свой лад. Он, правда, не думал о мызе или власти, не думал их ставить друг против дружки, и то и другое он ненавидел со всей страстью — власть еще больше, чем Маака. Ведь с властью, с кордонщиками, он имел дело каждый день, а мызе только раз в году приходилось платить ренту. На Пааделайде не торговали самогоном, не ездили за ним в Мемель или перепродавать куда на сторону, не возили пааделайдские мужики и другой контрабанды, разве что года два тому назад ходили на Готланд за точильным камнем, и то не тайком, еще до поездки сообщили на кордон, и на обратном пути туда заехали, за каждый точильный камень пошлину выплатили. И все равно сверх пошлины пришлось еще «на чай» давать, и довесок этот вовсе не был мелкой копейкой. Без него царские стражи не выпустили бы парусники в море, целыми днями кружили бы возле них, словно кто-то собирался вывезти какую-то тайну или провезти какое-то оружие для цареубийства. И почему нельзя было по-человечески обходиться — и так ли уж им требовалось бумагу марать и пустяковины читать! Если кордонщики кляли их, то, понятно, и они не титуловали пограничную стражу добрым именем. Спесь царских стражей для него, молодого мужика, была еще более непереносимой, чем для отца и Аабрама. И все же Яагуп ухватился за штевень яла и не давал стронуть лодку с места.
— Тонущему, кто бы там ни был, надо помочь,— сказал он.
— Тогда иди и тони с кем хочешь,— предостерегающе буркнул отец.
— Я не святой, чтобы с каждым!..— не думая, сказал Яагуп, вовсе не желая обидеть отца и Аабрама.
Яагупу было пять лет, когда после смерти матери его отец погнушался свояченицей Леной и отправился свататься в Оокиви. Рутть тогда сбежала с финном, и сотцу досталась Рахель, которая уже начинала ходить в старых девах и которую за ее гордыню прозвали Пааделайдской Святой. Теперь вот Рахель и показывает, какая она святая. А утонет Высоцкий, тогда...
Все это пронеслось у них в мыслях за те короткие мгновения, когда они перебрасывались между собой словами. Какие бы у каждого из них ни были побочные доводы, они оставались приморскими жителями, из поколения в поколение были с морем с глазу на глаз, и, хотя деды их и прадеды несколько столетий томились в рабстве, все равно они оставались приморскими жителями. Лежачего не бьют, попавшему в беду помогают, даже если он враг. Отогнав всякие мысли, отец еще раз попробовал пешней лед. В этом месте он был достаточно крепок. Вместе с Аабрамом они начали разгружать ял. Яагуп привязал веревку за кольцо на носу яла, перекинул конец через левое плечо, правой рукой потащил за собой санки, на которых лежали две доски и багор. Отпуская моток веревки и пробуя ногами лед, он двинулся в ту сторону, откуда до слуха его доносились редкие отчаянные всхлипы барахтающейся среди ледяного крошева животины. Шел густой снег, ничего не было видно. Он мог определять направление только по отдельным доносящимся звукам — шуму трущегося в разводье льда или тревожному ржанию лошади. На прежние следы яла надежды не было.
Толкнув санки еще шага на два вперед, Яагуп почувствовал, как под ногами оседает лед. Он быстро отошел назад.
— Помо... помогите!— донесся уже из снегопада голос Высоцкого — ничего разглядеть в снегу было нельзя. Все же голос послышался совсем близко. Видно, чуткое ухо животного уловило их перебранку; устремившись навстречу помощи, лошадь пыталась выбраться на лед именно с этого края и тут больше всего обломала полынью.
— Держись! Идем на помощь! — крикнул Яагуп.
— Помо... — В голосе Высоцкого прозвучала неожиданно возродившаяся надежда.
«Еще малость помокнет, глядишь, наш язык выучит»,— подумал Яагуп. Он снял с санок обе доски и, подвигая перед собой то одну, то другую и опуская понемногу веревку, пополз на голос. Теперь ясно слышалось, как лошадь вскинула передние ноги на лед и оторвавшаяся льдина под ее копытами погрузилась в воду. По-прежнему ничего нельзя было различить.
Белая снежная стена все падала, падала — и неожиданно разом опустилась. Яагуп отчетливо увидел и животное, и человека. В трех саженях от него, не дальше. Тут же его заметила и лошадь, которая снова вскинула ноги на лед. Кордонщик, тот самый Высоцкий, вахмистр, попытался выбраться на лед спиной. Это, конечно, вернее, чем лезть животом, но он так себя измучил, что силы оставили его, и он сполз в воду.
Лошадь, увидев Яагупа, заржала, и, чтобы ободрить, он принялся подзывать ее к себе. Животное и впрямь рванулось туда, где, распластавшись на доске у полыньи, Яагуп подобрался почти к самому ледяному крошеву.
— Суксу-суксу!— манил Яапуг, он выдернул нож, одним движением отхватил кусок веревки — на разматывание ушло бы время — и попытался завязать ее вокруг шеи животного. Лошадь осмелела, напряглась, собираясь выбраться на лед, и Яагупу пришлось попотеть, чтобы удержать в воде крупную животину. Если бы она ударила по льду подковами с острыми шипами, то потянула бы Яагупа вместе с досками в воду и покалечила бы его. Лошадь билась, высоко поднимая надо льдом голову.
— Суксу-суксу! Суксу-суксу!
— Абу! Абу! — выкрикивал немного в стороне вахмистр.
— Держись, паршивец, дальше от лошади! — буркнул Яагуп.— В чем животина провинилась, что из-за тебя
страдать должна! Не приближайся! Иди дальше! Она тебя на куски изрубит!
Высоцкий не разобрал слов Яагупа, но по тону понял, что ему нельзя приближаться, что спаситель хочет помочь сперва лошади и только потом ему.
— Меня первого! Меня первого! — кричал Высоцкий.
— К черту! — выругался Яагуп, который вообще-то редко поминал черта.— Оно и надо бы вызволить безвинную животину, а тебя оставить мокнуть,— бурчал он. И тут же ему удалось накинуть на шею лошади петлю, и он стал тянуть. Лошадь была сильная, мышцы на шее ровно из стали, чтобы стянуть ей горло, Яагуп крикнул через плечо, хотя в продолжавшемся все еще снегопаде ни отца, ни Аабрама не видел:— Тяните! Тяните! Петля на < шее!
Веревка натянулась, лошадь дергалась головой, тыкалась боком о лед, молотила передними ногами подо льдом — но разбить его теперь уже не могла.
— Тащите! Держите так!— крикнул Яагуп.— С животиной порядок, посмотрим, что делать с тварью!
Яагуп завязал на конце только что отхваченного куска веревки беседочный узел, просунул конец в петлю и принялся подвигать доски, чтобы подобраться к вахмистру. Высоцкий и сам подгреб поближе. Он настолько одеревенел от ледяной воды и бесполезных попыток выбраться на лед, что никак не мог захватить себя петлей. Вытянувшись над кромкой льда и держась левой рукой за доску, а правую опустив до самого плеча в ледяное крошево, Яагупу удалось схватить Высоцкого за шиворот и продеть ему под мышками петлю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54