Сказал, что с той самой поры, когда благословенный слуга божий Гуттенберг открыл книгопечатание, издано множество книг, их что песчинок на морском берегу. «Очень многие из них как раз и есть такие, что должны, подобно песку, оставаться на берегу моря, потому что в них нет ничего полезного. Сущий вздор, в одно ухо влетает, в другое вылетает. Но среди этого вздора попадается и такое, что может навредить человеческой душе и прельстить ее на дурную дорожку. Такой вредный вздор, к примеру, насочинил и отпечатал один неученый отпрыск бурмистра. А другой молодой человек подстрекает в своих сочинениях, которые претендуют на историчность, но в которых нет никакой правдивости, людей против церкви и господ. Истинному христианину легко распознать такой вздор. Уже сами названия, такие, как «Человек в черном плаще», «На дороге зла», «В суровый край», «Май- му» 1 и другие, показывают, что в этих сочинениях не может быть ничего живительного для души.
К несчастью, есть хитрецы, прямо-таки дьявольского умысла искажатели печатного слова, которые сами, правда, ничего не способны придумать, но зато надергивают из самого Священного писания слова и абзацы и с их помощью изменяют смысл Библии, поганят ради своих низких целей святой дух. Одним из таких был ублюдок падшей кухарки из Магдебурга портняжка Вейтлинг, который, толкуя преступно и произвольно Библию, пытался доказать, что супружеская измена не грех, что люди не должны работать ради хлеба насущного, а вольны бродить по свету, как бродил из одной страны в другую сам портняжка и подбивал против закона и порядка людей, за что и угодил за решетку, а напечатанные им непристойности были уничтожены. Другой портной, который долгие годы жил среди нас, тоже пытался по примеру магдебургского портного отравить чувства здешних людей, когда же его отсюда высылали, то последними словами его были: «Отыщите в книге господней и прочитайте!» Да, мы отыщем в книге господней, прочитаем Священное писание, но только не портняжьим способом. Теперь этот портной в России, где тамошние люди не понимают его язык, а он него, так что там он не сможет сеять греховное свое семя».
Едва ли Халлер вещал с кафедры именно так, как пересказывали его слова на Пааделайде или как я тебе их передаю сейчас, спустя семьдесят лет, на другом краю земли, только всем, кто слушал в тот день проповедь пастора, стало ясно, что сам Халлер был по крайней мере одним из тех, кто требовал выслать Элиаса в Россию.
После ухода Рахели Элиас в свои субботние появления на Пааделайде, как я уже говорил, чаще всего останавливался у учителя, к нам он наведывался редко, а теперь и вовсе исчез с горизонта. С горизонта, конечно, исчез, но только не из моего, десятилетнего парнишки, сознания, не из памяти моих родных да и всех пааделайдцев. Элиас не был Рахелью, которую я старался забыть. Но и Рахель не забывалась — я все время видел ее во сне, будто она все еще дома.
Зимой пастор Халлер самолично приезжал на Пааде- лайд проверять нашу школу. В санях, закутанный в шубы, с кучером на козлах, он приехал в окружную по отмели. Напрямик, через залив, после случая с Высоцким ни одно должностное лицо ехать не решалось, не говоря уже о пасторе. Спрашивал по Библии и катехизису, велел всем вместе и поодиночке петь хоралы, выпытывал у нас, школьников, что мы знаем про Элиаса, у кого он бывал чаще всего. Я испугался, что кто-нибудь скажет, что чаще всего Элиас бывал у нас, поэтому сам поднял руку.
— А почему у вас?— спросил пастор.
— Он наш родственник,— ответил я.
— Что он говорил? Что делал?
Я сказал, что он ходил к нам в баню и я тер ему спину.
— О Вейтлинге он тебе рассказывал?
Конечно, Элиас в нашем доме говорил и о Вейтлинге, знал я также и то, что врать — грех, но, набравшись храбрости и притворившись, будто впервые слышу такое имя, все же переспросил:
— О ком это, господин пастор?
— О Вейтлинге! Разве ты не слышал, как он рассказывал твоему отцу о немецком портном, который хотел переделать Библию?
— Иногда говорил, что ему приносили перелицевать, только он не брался. Не хотел ссориться с другими портными.
— Ты что, глухой? Я тебя спрашиваю о переделке Библии, а не о перекрое одежды. Садись! А еще кто-нибудь слышал имя Вейтлинга?
Конечно, слышали. И Наама, которая была на два года старше меня, слышала, но ни она, ни другие руки не подняли. И ничего выпытать у нас, у десятка пааделайдских мальчишек, пастор не смог, зато очень долго, до самого вечера, он пробыл у учителя. Но и там ненамного поумнел, учитель давно уже спрятал все сомнительные книги.
Пожалуй, единственное, чего добился пастор, выслав Элиаса в Россию, было то, что в свободные минуты люди начали изучать Библию. Но это пошло не на пользу Хал- леру. В Библии отыскалось много такого, о чем с кафедры пастор не вещал, а если и говорил, то так, чтобы выгадали мызники и царь. Когда старый Элиас жил еще в Панкранна, он себе истинных последователей на Пааделайде не нашел, рассказы о магдебургском портном и его «Евангелии бедного грешника», правда, выслушивали, но к сердцу не принимали, как хотел того Элиас. Теперь, когда его здесь не было, у людей изменилось отношение к его словам, их стали вспоминать и думать о них всерьез. «Отыщите в книге господней и прочитайте!» — сказал, уезжая, Элиас, а Халлер в своей проповеди вспомнил и пытался высмеять. Раньше я и в руки не хотел брать толстую Библию, мне вполне хватало школьных «Библейских историй», которые мы должны были учить, теперь же я взялся выискивать в Библии те места, что подчеркнул по наущению Элиаса отец. Тем более что там не раз говорилось о похожих на Рахель женщинах.
Вместе с тем в моем сознании засело имя Вейтлинга. Почитать бы его книгу. Но где достать? Она же на немецком. Элиас, правда, перевел оттуда некоторые места и от руки, под копирку, несколько страниц переписал, только где их теперь найдешь. Когда Элиаса высылали, то все, что с ним хоть как-то было связано, в каждой семье сжигали или прятали так, что об этом знал лишь сам прятавший. У отца спрашивать не стоило, отец всего боялся. Не боялся Яагуп, но он и не знал, да и вряд ли помнил даже имя Вейтлинга, хотя Элиас о нем говорил много. Яагуп запомнил только то, что Элиас поведал о далеких землях, о больших пароходах, на которых он плыл через океан, о Нью-Йорке, где, по его словам, он прожил несколько месяцев, об индейцах и золотоискателях. Когда кто-нибудь
начинал говорить Яагупу о вере, он отвечал, что любая вера, будь она духовная или мирская,— не что иное, как скользкая чушь для приманки дураков, чтобы легче с них было шкуру драть. Не верил он ни в царство небесное, ни в царство российское, ни в отечество, ни в родной, материнский язык. Отечества и в помине не было, вместо него этот недавно поднявшийся из моря, в большущих камнях галечный нанос, где между гнездами чаек поставили свои хибарки-гнезда несколько десятков людей, да и за это с каждым годом приходилось выплачивать мызе все большую ренту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
К несчастью, есть хитрецы, прямо-таки дьявольского умысла искажатели печатного слова, которые сами, правда, ничего не способны придумать, но зато надергивают из самого Священного писания слова и абзацы и с их помощью изменяют смысл Библии, поганят ради своих низких целей святой дух. Одним из таких был ублюдок падшей кухарки из Магдебурга портняжка Вейтлинг, который, толкуя преступно и произвольно Библию, пытался доказать, что супружеская измена не грех, что люди не должны работать ради хлеба насущного, а вольны бродить по свету, как бродил из одной страны в другую сам портняжка и подбивал против закона и порядка людей, за что и угодил за решетку, а напечатанные им непристойности были уничтожены. Другой портной, который долгие годы жил среди нас, тоже пытался по примеру магдебургского портного отравить чувства здешних людей, когда же его отсюда высылали, то последними словами его были: «Отыщите в книге господней и прочитайте!» Да, мы отыщем в книге господней, прочитаем Священное писание, но только не портняжьим способом. Теперь этот портной в России, где тамошние люди не понимают его язык, а он него, так что там он не сможет сеять греховное свое семя».
Едва ли Халлер вещал с кафедры именно так, как пересказывали его слова на Пааделайде или как я тебе их передаю сейчас, спустя семьдесят лет, на другом краю земли, только всем, кто слушал в тот день проповедь пастора, стало ясно, что сам Халлер был по крайней мере одним из тех, кто требовал выслать Элиаса в Россию.
После ухода Рахели Элиас в свои субботние появления на Пааделайде, как я уже говорил, чаще всего останавливался у учителя, к нам он наведывался редко, а теперь и вовсе исчез с горизонта. С горизонта, конечно, исчез, но только не из моего, десятилетнего парнишки, сознания, не из памяти моих родных да и всех пааделайдцев. Элиас не был Рахелью, которую я старался забыть. Но и Рахель не забывалась — я все время видел ее во сне, будто она все еще дома.
Зимой пастор Халлер самолично приезжал на Пааде- лайд проверять нашу школу. В санях, закутанный в шубы, с кучером на козлах, он приехал в окружную по отмели. Напрямик, через залив, после случая с Высоцким ни одно должностное лицо ехать не решалось, не говоря уже о пасторе. Спрашивал по Библии и катехизису, велел всем вместе и поодиночке петь хоралы, выпытывал у нас, школьников, что мы знаем про Элиаса, у кого он бывал чаще всего. Я испугался, что кто-нибудь скажет, что чаще всего Элиас бывал у нас, поэтому сам поднял руку.
— А почему у вас?— спросил пастор.
— Он наш родственник,— ответил я.
— Что он говорил? Что делал?
Я сказал, что он ходил к нам в баню и я тер ему спину.
— О Вейтлинге он тебе рассказывал?
Конечно, Элиас в нашем доме говорил и о Вейтлинге, знал я также и то, что врать — грех, но, набравшись храбрости и притворившись, будто впервые слышу такое имя, все же переспросил:
— О ком это, господин пастор?
— О Вейтлинге! Разве ты не слышал, как он рассказывал твоему отцу о немецком портном, который хотел переделать Библию?
— Иногда говорил, что ему приносили перелицевать, только он не брался. Не хотел ссориться с другими портными.
— Ты что, глухой? Я тебя спрашиваю о переделке Библии, а не о перекрое одежды. Садись! А еще кто-нибудь слышал имя Вейтлинга?
Конечно, слышали. И Наама, которая была на два года старше меня, слышала, но ни она, ни другие руки не подняли. И ничего выпытать у нас, у десятка пааделайдских мальчишек, пастор не смог, зато очень долго, до самого вечера, он пробыл у учителя. Но и там ненамного поумнел, учитель давно уже спрятал все сомнительные книги.
Пожалуй, единственное, чего добился пастор, выслав Элиаса в Россию, было то, что в свободные минуты люди начали изучать Библию. Но это пошло не на пользу Хал- леру. В Библии отыскалось много такого, о чем с кафедры пастор не вещал, а если и говорил, то так, чтобы выгадали мызники и царь. Когда старый Элиас жил еще в Панкранна, он себе истинных последователей на Пааделайде не нашел, рассказы о магдебургском портном и его «Евангелии бедного грешника», правда, выслушивали, но к сердцу не принимали, как хотел того Элиас. Теперь, когда его здесь не было, у людей изменилось отношение к его словам, их стали вспоминать и думать о них всерьез. «Отыщите в книге господней и прочитайте!» — сказал, уезжая, Элиас, а Халлер в своей проповеди вспомнил и пытался высмеять. Раньше я и в руки не хотел брать толстую Библию, мне вполне хватало школьных «Библейских историй», которые мы должны были учить, теперь же я взялся выискивать в Библии те места, что подчеркнул по наущению Элиаса отец. Тем более что там не раз говорилось о похожих на Рахель женщинах.
Вместе с тем в моем сознании засело имя Вейтлинга. Почитать бы его книгу. Но где достать? Она же на немецком. Элиас, правда, перевел оттуда некоторые места и от руки, под копирку, несколько страниц переписал, только где их теперь найдешь. Когда Элиаса высылали, то все, что с ним хоть как-то было связано, в каждой семье сжигали или прятали так, что об этом знал лишь сам прятавший. У отца спрашивать не стоило, отец всего боялся. Не боялся Яагуп, но он и не знал, да и вряд ли помнил даже имя Вейтлинга, хотя Элиас о нем говорил много. Яагуп запомнил только то, что Элиас поведал о далеких землях, о больших пароходах, на которых он плыл через океан, о Нью-Йорке, где, по его словам, он прожил несколько месяцев, об индейцах и золотоискателях. Когда кто-нибудь
начинал говорить Яагупу о вере, он отвечал, что любая вера, будь она духовная или мирская,— не что иное, как скользкая чушь для приманки дураков, чтобы легче с них было шкуру драть. Не верил он ни в царство небесное, ни в царство российское, ни в отечество, ни в родной, материнский язык. Отечества и в помине не было, вместо него этот недавно поднявшийся из моря, в большущих камнях галечный нанос, где между гнездами чаек поставили свои хибарки-гнезда несколько десятков людей, да и за это с каждым годом приходилось выплачивать мызе все большую ренту.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54