Интересно, что он даже в Бога не верил, и все же если бы его заставили принести присягу, то он уже не смог бы говорить ничего, кроме правды. Но как бы там ни было, он выстрелил в себя из пистолета, который я вам одалживал. Из моего пистолета. С тех пор я стараюсь не лгать, стоя на свидетельской трибуне.
Слим сказал:
– Мне очень жаль, что так получилось с вашим отцом.
– Спасибо, но я говорил о другом.
– Я знаю, о чем вы говорили. Мне не нравится, когда меня называют лгуном.
– Разве я назвал вас лгуном?
Он строго посмотрел на меня и вздохнул.
– Нейт, этот человек виновен.
– Я слышал, как вы сказали, что не сможете узнать по голосу «кладбищенского Джона». Не так давно вы сказали то же самое Большому жюри в Бронксе. Что изменилось с тех пор?
Он сделал жест рукой.
– Высокопоставленные чиновники полиции, занимавшиеся этим делом, заверили меня, что нет никаких сомнений в том, что Хауптман виновен. Я слышал это от Шварцкопфа, от Фрэнка Уилсона, от лейтенанта Финна, от... – Он покачал головой, словно хотел избавиться от навязчивых мыслей. – Если бы вы посидели на этом суде, как сидел и как буду сидеть я, вы бы тоже это поняли.
– Слим, я был копом. Я и сейчас коп. И я могу сказать вам кое-что о них: если коп решил, что какой-то парень виновен, то этот парень виновен. И в такой момент коп становится по-настоящему изобретательным. Он начинает манипулировать доказательствами и фабриковать ложные, он «натаскивает» свидетелей перед дачей показаний в суде и покупает за деньги нужные ему свидетельские показания. В Америке это происходит сплошь и рядом. Поверьте мне.
– А вы?
– Что?
– Вы мне верите?
– Ну, – я улыбнулся и приложил к лицу салфетку. – Я позволю вам заплатить за мой ленч. Я не такой гордый.
Мы нерешительно улыбнулись друг другу, Слим и я, но Брекинриджа наш разговор вывел из душевного равновесия.
После перерыва меня вновь вызвали на свидетельское место, и вопросы мне начал задавать Рейли. В какой-то момент мне показалось, что он докопался до сути дела.
Все тем же властным тоном, играя на публику, он спрашивал меня о ночи, когда мы заполняли копию избирательной урны деньгами, которые Джефси и Слим потом передали «кладбищенскому Джону».
– А вы не подумали о том, что неплохо было бы пойти с ними и поймать этого человека?
– Подумал, – сказал я.
– В полицейском управлении Нью-Йорка и в министерстве юстиции знали о предстоящей передаче выкупа?
– Думаю, да. По крайней мере, в министерстве финансов знали.
– Им было известно, где состоится эта передача?
– Нет. Этого никто не знал. Даже полковник Линдберг и профессор Кондон не знали, пока не подъехали к цветочной лавке, как было сказано в письме.
– Вы имеете в виду письмо, которое принес водитель такси?
– Да.
– Полицию тогда уведомили о том, что пришло письмо и что доктор Кондон и полковник Линдберг отправились выплачивать выкуп?
– Нет.
– Почему нет?
– Не знаю.
– Вы не знаете. Мистер Геллер, разве вы в то время сами не были полицейским?
– Был. Но полицейским чикагского управления. Я был всего лишь связным, консультантом по этому делу.
– И вы не знаете, почему нью-йоркская полиция, министерство юстиции и министерство финансов не были уведомлены о предстоящей уплате выкупа?
– Нет, сэр, не знаю. Я не был крупной фигурой в этом деле. Я был всего лишь точкой над "и".
Это вызвало смех в зале; удивительно, но улыбнулись и Линдберг, и Хауптман, зато судья Тренчард сохранил строгое лицо: он постучал своим молотком и пригрозил очистить зал.
– Мистер Геллер, – сказал Рейли, упершись рукой в свой толстый бок, – как полицейский вы не пытались в ту ночь последовать за доктором Кондоном и полковником Линдбергом, чтобы защитить их в случае чего?
– Нет.
Рейли улыбнулся и с победоносным видом посмотрел на присяжных. Я с нетерпением ждал следующего вопроса – но он вдруг заявил, что закончил допрос! Так, походив вокруг да около, Рейли так и не добрался до главного.
Я медленно вернулся к своему стулу, и Линдберг ободряюще похлопал меня по руке. У меня кружилась голова. Черт. Рейли не спросил меня о смуглом сутулом парне с платком на лице, которого я видел на кладбище; не спросил о Капоне, о Минзе, Кертисе – он вообще ни о чем меня не спросил, черт возьми, возможно, чего-то он не знал. Но после аферы с выкупом, после случаев с Минзом и Кертисом очень много этой информации попало в полицейские отчеты и в прессу.
Следующим на трибуну вызвали доктора Джона Ф. Кондона.
Этот великий деятель, видимо, только что появился, поскольку проделал торжественный выход из глубины зала.
Старый Джефси медленно продефилировал через весь зал к трибуне; высокий, с брюшком, в черном костюме с выглядывающим из нагрудного кармана белоснежным носовым платком и со старомодной золотой цепочкой от часов на животе, он походил на разъездного проповедника.
Уиленз спросил свидетеля, сколько ему лет и где он проживает, и слегка дрожащим, но зычным голосом Джефси объявил:
– Мне семьдесят четыре года, и проживаю я в самом прекрасном месте в мире, в Бронксе.
Я застонал, и Линдберг бросил на меня косой взгляд.
Уиленз попросил его поподробней рассказать о себе, и Джефси принялся пространно излагать вызывающую зевоту историю своей жизни; я уже задремал, когда Уиленз спросил о том, как ночью 2 апреля 1932 года он с полковником Линдбергом встретили на кладбище святого Реймонда какого-то мужчину.
– А у вас не было с собой коробки с деньгами? – настойчиво допытывался Уиленз.
– Была, сэр.
– Вы кому-нибудь передали в ту ночь эти деньги в коробке?
– Передал, сэр.
– Кому вы передали эти деньги?
– Джону.
Уиленз многозначительно посмотрел на присяжных.
– И кто же этот Джон?
Кондон слегка повернулся и посмотрел на обвиняемого. Затем нацелил на Хауптмана палец, словно ствол пистолета, и сказал так громко, что голос его прокатился по всему залу:
– Джон это Бру-но... Ричард... Хаупт-ман!
В зале поднялась суматоха. Женщина, которую я принял за миссис Хауптман, тоскливо глядела на своего мужа, сам Хауптман казался потрясенным; адвокат защиты Фишер ободряюще положил руку на его плечо. Зрители вначале ахнули, и затем разом заговорили; заскрипели стулья – репортеры бросились к выходу сообщать новость.
Я тоже поднялся.
Линдберг дотронулся до моей руки и сказал:
– Нейт, с тобой все в порядке?
– Я наслушался, Слим, – тихо проговорил я и пошел к выходу.
В ту же ночь я сидел в ресторане гостиницы «Юнион», пил и наблюдал, как главный атторней защиты Рейли громко хохочет в окружении репортеров; от выпитого его лицо раскраснелось еще больше, с двух сторон к нему прижималась пара грудастых светловолосых «секретарш». На следующее утро Брекинридж отвез меня на вокзал «Грэнд Сентрал Стэйшн», где я сел на поезд – все тот же Лимитед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Слим сказал:
– Мне очень жаль, что так получилось с вашим отцом.
– Спасибо, но я говорил о другом.
– Я знаю, о чем вы говорили. Мне не нравится, когда меня называют лгуном.
– Разве я назвал вас лгуном?
Он строго посмотрел на меня и вздохнул.
– Нейт, этот человек виновен.
– Я слышал, как вы сказали, что не сможете узнать по голосу «кладбищенского Джона». Не так давно вы сказали то же самое Большому жюри в Бронксе. Что изменилось с тех пор?
Он сделал жест рукой.
– Высокопоставленные чиновники полиции, занимавшиеся этим делом, заверили меня, что нет никаких сомнений в том, что Хауптман виновен. Я слышал это от Шварцкопфа, от Фрэнка Уилсона, от лейтенанта Финна, от... – Он покачал головой, словно хотел избавиться от навязчивых мыслей. – Если бы вы посидели на этом суде, как сидел и как буду сидеть я, вы бы тоже это поняли.
– Слим, я был копом. Я и сейчас коп. И я могу сказать вам кое-что о них: если коп решил, что какой-то парень виновен, то этот парень виновен. И в такой момент коп становится по-настоящему изобретательным. Он начинает манипулировать доказательствами и фабриковать ложные, он «натаскивает» свидетелей перед дачей показаний в суде и покупает за деньги нужные ему свидетельские показания. В Америке это происходит сплошь и рядом. Поверьте мне.
– А вы?
– Что?
– Вы мне верите?
– Ну, – я улыбнулся и приложил к лицу салфетку. – Я позволю вам заплатить за мой ленч. Я не такой гордый.
Мы нерешительно улыбнулись друг другу, Слим и я, но Брекинриджа наш разговор вывел из душевного равновесия.
После перерыва меня вновь вызвали на свидетельское место, и вопросы мне начал задавать Рейли. В какой-то момент мне показалось, что он докопался до сути дела.
Все тем же властным тоном, играя на публику, он спрашивал меня о ночи, когда мы заполняли копию избирательной урны деньгами, которые Джефси и Слим потом передали «кладбищенскому Джону».
– А вы не подумали о том, что неплохо было бы пойти с ними и поймать этого человека?
– Подумал, – сказал я.
– В полицейском управлении Нью-Йорка и в министерстве юстиции знали о предстоящей передаче выкупа?
– Думаю, да. По крайней мере, в министерстве финансов знали.
– Им было известно, где состоится эта передача?
– Нет. Этого никто не знал. Даже полковник Линдберг и профессор Кондон не знали, пока не подъехали к цветочной лавке, как было сказано в письме.
– Вы имеете в виду письмо, которое принес водитель такси?
– Да.
– Полицию тогда уведомили о том, что пришло письмо и что доктор Кондон и полковник Линдберг отправились выплачивать выкуп?
– Нет.
– Почему нет?
– Не знаю.
– Вы не знаете. Мистер Геллер, разве вы в то время сами не были полицейским?
– Был. Но полицейским чикагского управления. Я был всего лишь связным, консультантом по этому делу.
– И вы не знаете, почему нью-йоркская полиция, министерство юстиции и министерство финансов не были уведомлены о предстоящей уплате выкупа?
– Нет, сэр, не знаю. Я не был крупной фигурой в этом деле. Я был всего лишь точкой над "и".
Это вызвало смех в зале; удивительно, но улыбнулись и Линдберг, и Хауптман, зато судья Тренчард сохранил строгое лицо: он постучал своим молотком и пригрозил очистить зал.
– Мистер Геллер, – сказал Рейли, упершись рукой в свой толстый бок, – как полицейский вы не пытались в ту ночь последовать за доктором Кондоном и полковником Линдбергом, чтобы защитить их в случае чего?
– Нет.
Рейли улыбнулся и с победоносным видом посмотрел на присяжных. Я с нетерпением ждал следующего вопроса – но он вдруг заявил, что закончил допрос! Так, походив вокруг да около, Рейли так и не добрался до главного.
Я медленно вернулся к своему стулу, и Линдберг ободряюще похлопал меня по руке. У меня кружилась голова. Черт. Рейли не спросил меня о смуглом сутулом парне с платком на лице, которого я видел на кладбище; не спросил о Капоне, о Минзе, Кертисе – он вообще ни о чем меня не спросил, черт возьми, возможно, чего-то он не знал. Но после аферы с выкупом, после случаев с Минзом и Кертисом очень много этой информации попало в полицейские отчеты и в прессу.
Следующим на трибуну вызвали доктора Джона Ф. Кондона.
Этот великий деятель, видимо, только что появился, поскольку проделал торжественный выход из глубины зала.
Старый Джефси медленно продефилировал через весь зал к трибуне; высокий, с брюшком, в черном костюме с выглядывающим из нагрудного кармана белоснежным носовым платком и со старомодной золотой цепочкой от часов на животе, он походил на разъездного проповедника.
Уиленз спросил свидетеля, сколько ему лет и где он проживает, и слегка дрожащим, но зычным голосом Джефси объявил:
– Мне семьдесят четыре года, и проживаю я в самом прекрасном месте в мире, в Бронксе.
Я застонал, и Линдберг бросил на меня косой взгляд.
Уиленз попросил его поподробней рассказать о себе, и Джефси принялся пространно излагать вызывающую зевоту историю своей жизни; я уже задремал, когда Уиленз спросил о том, как ночью 2 апреля 1932 года он с полковником Линдбергом встретили на кладбище святого Реймонда какого-то мужчину.
– А у вас не было с собой коробки с деньгами? – настойчиво допытывался Уиленз.
– Была, сэр.
– Вы кому-нибудь передали в ту ночь эти деньги в коробке?
– Передал, сэр.
– Кому вы передали эти деньги?
– Джону.
Уиленз многозначительно посмотрел на присяжных.
– И кто же этот Джон?
Кондон слегка повернулся и посмотрел на обвиняемого. Затем нацелил на Хауптмана палец, словно ствол пистолета, и сказал так громко, что голос его прокатился по всему залу:
– Джон это Бру-но... Ричард... Хаупт-ман!
В зале поднялась суматоха. Женщина, которую я принял за миссис Хауптман, тоскливо глядела на своего мужа, сам Хауптман казался потрясенным; адвокат защиты Фишер ободряюще положил руку на его плечо. Зрители вначале ахнули, и затем разом заговорили; заскрипели стулья – репортеры бросились к выходу сообщать новость.
Я тоже поднялся.
Линдберг дотронулся до моей руки и сказал:
– Нейт, с тобой все в порядке?
– Я наслушался, Слим, – тихо проговорил я и пошел к выходу.
В ту же ночь я сидел в ресторане гостиницы «Юнион», пил и наблюдал, как главный атторней защиты Рейли громко хохочет в окружении репортеров; от выпитого его лицо раскраснелось еще больше, с двух сторон к нему прижималась пара грудастых светловолосых «секретарш». На следующее утро Брекинридж отвез меня на вокзал «Грэнд Сентрал Стэйшн», где я сел на поезд – все тот же Лимитед.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146