Усыновленного ребенка, вероятно, умертвили и где-то временно похоронили; возможно, позднее, через несколько месяцев, его труп обнаружат в неглубокой могиле в Саурлендских горах.
Только Пол Рикка не ожидал, что сразу после похищения Нью-Хейвен наводнят фэбээровцы в поисках подозреваемых и детей; Рикка не мог знать, что многие рабочие, строившие дом Линдберга, были из Нью-Хейвена и поэтому сразу попали в разряд подозреваемых.
План спешно пришлось менять, и Рикка послал Бернис Роджерс вместе с ее опасным свертком (волосы ребенка перекрасили в черный цвет) обратно в Чикаго, где заботу о нем взяли на себя другие люди, которые увезли его далеко и хорошенько спрятали.
Так опростоволосился полицейский в штатском из группы по борьбе с ворами-карманниками Натан Геллер.
Вчера ночью в поезде, когда он подходил к вокзалу на Ла Сал-стрит (символическая деталь), истина открылась мне во всей своей стройной простоте, только она опоздала на четыре с небольшим года.
Стрелку уже перевели.
А тогда Бернис Роджерс торопливо сошла с поезда, вошла в здание вокзала и прямиком направилась в женский туалет. Она пробыла там меньше двух минут – за это время не успеешь сменить пеленки, не успеешь как следует помочиться.
Но этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы обменяться детьми с другой мнимой матерью, поджидавшей ее в туалете.
Бернис Роджерс-Конрой передала Чарльза Линдберга-младшего своей сообщнице, которая в обмен дала ей сына еврея бутлегера по фамилии Голдберг.
Этой заменой не просто на другого ребенка, но на другого похищенного ребенка было достигнуто то, что все тщательные меры предосторожности, принятые Бернис, – усыновление ребенка, поездка на Восток, возвращение обратно – связали с похищением ребенка Голдберга, которое, по всей вероятности, не было похищением.
Все это привело к тому, что молодой сыщик Геллер здорово оплошал. Мне следовало пойти за этой сучкой в уборную и схватить ее вместе с ребенком. Но я был чертовски нерешителен – боялся своим вторжением шокировать чувствительных дам.
Короче говоря, я свалял дурака. Проклятие! От какого ужасного горя я бы спас себя, Линдберга, Хауптмана, весь мир, если бы у меня только хватило духу войти в этот чертов женский туалет.
И от таких пустяков зависит история, не говоря уже о моем душевном равновесии!
Но это было давно, и теперь я снова был в Чикаго, снова на Шеридан Роуд перед жилым домом, в котором я уже однажды встречался с Бернис Роджерс. Я был старше, мудрее, и Бернис Роджерс тоже, вероятно, была бы сейчас другой, если в была жива.
Уборщик здания жил в небольшой подвальной квартире со множеством труб, заставленной подержанной мебелью и заваленной грудами старых журналов и прочих никчемных вещей. На покрашенной стене висело несколько календарей с изображением красивых женщин, но все они были старыми. Этот парень явно был барахольщиком, что меня вполне устраивало.
– Конечно, я помню миссис Роджерс, – сказал он скрипучим голосом. Ему было меньше тридцати, но выглядел он на все сорок: сутулый туберкулезник с четырехдневной щетиной, в пропитанной потом серой майке и мешковатых синих брюках с подтяжками. У него были неровные и желтые, как моча, зубы, совсем не было подбородка, но глаза ясные и голубые, как летнее небо.
– У нее была отличная фигура, – сказал я и осклабился.
– Это точно! Но у нее были неприятности, – он сузил свои удивительно красивые глаза и наклонился, чтобы поговорить со мной по секрету; от него несло лекарствами. – В 32-м здесь наверху была перестрелка. Я слышал, она участвовала в похищении, но сумела выпутаться.
– После того случая она жила здесь?
– Недолго. С месяц, наверное. Потом совершенно неожиданно, ночью, никого не предупредив, она уехала. Забрала одежду, но оставила свою мебель. Ее квартира не была меблированной.
Я подумал, что часть той мебели сейчас находится в его квартире.
– Она оставила еще что-нибудь, кроме мебели? Какие-нибудь личные предметы, например, письма?
Он покашлял с минуту; я ждал. Потом он сказал:
– Нет, сэр. Но я помню, примерно через неделю после ее отъезда на ее имя пришло письмо. Она не оставила своего нового адреса. Иногда люди так по-' ступают, вы знаете. Уезжают и не оставляют адреса, по которому следует пересылать письма.
– А что вы делаете с их корреспонденцией? Возвращаете на почту?
Он покачал головой:
– Я держу их в коробке на тот случай, если они однажды приедут за ней.
– Я хотел бы взглянуть на это письмо.
– Мистер, не обижайтесь, но значок, который вы мне показали... Вы частный сыщик, не так ли?
– Верно. Вы хотите видеть другое удостоверение?
И я показал ему пяти долларовую купюру.
– Что ж, выглядит оно довольно убедительно, – проговорил он с алчной улыбкой, взял купюру и сунул ее в глубокий карман. – Подождите здесь.
Он открыл дверь, и я мельком увидел подвальную прачечную и корзины для каждой квартиры. Он оставил дверь открытой, но я его не видел, только слышал, что он копошится там, как крыса.
Вскоре он вернулся, демонстрируя свои желтые зубы. В одной руке он – словно церковный привратник тарелку для сбора пожертвований – держал коробку из-под сигар, в другой – вскрытый конверт, впрочем вскрытыми были и все остальные письма в коробке.
Я потянулся к письму.
Он отдернул его назад, с обиженным видом пождав губы.
– Мне нужно еще одно удостоверение. У меня могут быть неприятности, если домовладелец узнает об этом.
– Я уже дал вам пять баксов, приятель, – я вновь улыбнулся ему, но отнюдь не добродушной улыбкой. – И неприятности вам могу причинить я, а не домовладелец, если вы сейчас не дадите мне это письмо.
– Нет, – он покачал головой и кашлянул. – Я серьезно. Я очень рискую уже потому, что разговариваю с вами. Мистер Рикка очень строгий хозяин.
Я сразу остыл.
– Мистер Рикка? Так зовут вашего домовладельца?
– Это его дом, – сказал он, мрачно кивнув. – Я слышал, он связан с синдикатом.
Я тоже это слышал.
Я дал ему еще пять долларов.
Я посмотрел на письмо, только когда сел в машину. Мои руки дрожали, когда я вытащил из конверта единственный листок, – я не стесняюсь об этом говорить.
Письмо было от женщины по имени Мэдж. Фамилии не было, но на конверте был указан обратный адрес: М. Беллиенс, «Три Дуба», Мичиган, зона доставки почты в сельскую местность.
Кейси упоминал, что женщина по имени Беллиенс ухаживает за ребенком. Сукин сын, он сделал меня верующим. Я никак не мог унять дрожь в руках, но сумел прочитать письмо.
Дорогая Б.
Мальчик чувствует себя хорошо. Его простуда прошла. Они с Карлом очень подружились. Карл будет ему хорошим отцом. Слава Богу, эти морские прогулки и нервотрепка в прошлом. Мне сельская жизнь очень понравилась.
Спасибо, что интересуешься мальчиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Только Пол Рикка не ожидал, что сразу после похищения Нью-Хейвен наводнят фэбээровцы в поисках подозреваемых и детей; Рикка не мог знать, что многие рабочие, строившие дом Линдберга, были из Нью-Хейвена и поэтому сразу попали в разряд подозреваемых.
План спешно пришлось менять, и Рикка послал Бернис Роджерс вместе с ее опасным свертком (волосы ребенка перекрасили в черный цвет) обратно в Чикаго, где заботу о нем взяли на себя другие люди, которые увезли его далеко и хорошенько спрятали.
Так опростоволосился полицейский в штатском из группы по борьбе с ворами-карманниками Натан Геллер.
Вчера ночью в поезде, когда он подходил к вокзалу на Ла Сал-стрит (символическая деталь), истина открылась мне во всей своей стройной простоте, только она опоздала на четыре с небольшим года.
Стрелку уже перевели.
А тогда Бернис Роджерс торопливо сошла с поезда, вошла в здание вокзала и прямиком направилась в женский туалет. Она пробыла там меньше двух минут – за это время не успеешь сменить пеленки, не успеешь как следует помочиться.
Но этого времени оказалось вполне достаточно, чтобы обменяться детьми с другой мнимой матерью, поджидавшей ее в туалете.
Бернис Роджерс-Конрой передала Чарльза Линдберга-младшего своей сообщнице, которая в обмен дала ей сына еврея бутлегера по фамилии Голдберг.
Этой заменой не просто на другого ребенка, но на другого похищенного ребенка было достигнуто то, что все тщательные меры предосторожности, принятые Бернис, – усыновление ребенка, поездка на Восток, возвращение обратно – связали с похищением ребенка Голдберга, которое, по всей вероятности, не было похищением.
Все это привело к тому, что молодой сыщик Геллер здорово оплошал. Мне следовало пойти за этой сучкой в уборную и схватить ее вместе с ребенком. Но я был чертовски нерешителен – боялся своим вторжением шокировать чувствительных дам.
Короче говоря, я свалял дурака. Проклятие! От какого ужасного горя я бы спас себя, Линдберга, Хауптмана, весь мир, если бы у меня только хватило духу войти в этот чертов женский туалет.
И от таких пустяков зависит история, не говоря уже о моем душевном равновесии!
Но это было давно, и теперь я снова был в Чикаго, снова на Шеридан Роуд перед жилым домом, в котором я уже однажды встречался с Бернис Роджерс. Я был старше, мудрее, и Бернис Роджерс тоже, вероятно, была бы сейчас другой, если в была жива.
Уборщик здания жил в небольшой подвальной квартире со множеством труб, заставленной подержанной мебелью и заваленной грудами старых журналов и прочих никчемных вещей. На покрашенной стене висело несколько календарей с изображением красивых женщин, но все они были старыми. Этот парень явно был барахольщиком, что меня вполне устраивало.
– Конечно, я помню миссис Роджерс, – сказал он скрипучим голосом. Ему было меньше тридцати, но выглядел он на все сорок: сутулый туберкулезник с четырехдневной щетиной, в пропитанной потом серой майке и мешковатых синих брюках с подтяжками. У него были неровные и желтые, как моча, зубы, совсем не было подбородка, но глаза ясные и голубые, как летнее небо.
– У нее была отличная фигура, – сказал я и осклабился.
– Это точно! Но у нее были неприятности, – он сузил свои удивительно красивые глаза и наклонился, чтобы поговорить со мной по секрету; от него несло лекарствами. – В 32-м здесь наверху была перестрелка. Я слышал, она участвовала в похищении, но сумела выпутаться.
– После того случая она жила здесь?
– Недолго. С месяц, наверное. Потом совершенно неожиданно, ночью, никого не предупредив, она уехала. Забрала одежду, но оставила свою мебель. Ее квартира не была меблированной.
Я подумал, что часть той мебели сейчас находится в его квартире.
– Она оставила еще что-нибудь, кроме мебели? Какие-нибудь личные предметы, например, письма?
Он покашлял с минуту; я ждал. Потом он сказал:
– Нет, сэр. Но я помню, примерно через неделю после ее отъезда на ее имя пришло письмо. Она не оставила своего нового адреса. Иногда люди так по-' ступают, вы знаете. Уезжают и не оставляют адреса, по которому следует пересылать письма.
– А что вы делаете с их корреспонденцией? Возвращаете на почту?
Он покачал головой:
– Я держу их в коробке на тот случай, если они однажды приедут за ней.
– Я хотел бы взглянуть на это письмо.
– Мистер, не обижайтесь, но значок, который вы мне показали... Вы частный сыщик, не так ли?
– Верно. Вы хотите видеть другое удостоверение?
И я показал ему пяти долларовую купюру.
– Что ж, выглядит оно довольно убедительно, – проговорил он с алчной улыбкой, взял купюру и сунул ее в глубокий карман. – Подождите здесь.
Он открыл дверь, и я мельком увидел подвальную прачечную и корзины для каждой квартиры. Он оставил дверь открытой, но я его не видел, только слышал, что он копошится там, как крыса.
Вскоре он вернулся, демонстрируя свои желтые зубы. В одной руке он – словно церковный привратник тарелку для сбора пожертвований – держал коробку из-под сигар, в другой – вскрытый конверт, впрочем вскрытыми были и все остальные письма в коробке.
Я потянулся к письму.
Он отдернул его назад, с обиженным видом пождав губы.
– Мне нужно еще одно удостоверение. У меня могут быть неприятности, если домовладелец узнает об этом.
– Я уже дал вам пять баксов, приятель, – я вновь улыбнулся ему, но отнюдь не добродушной улыбкой. – И неприятности вам могу причинить я, а не домовладелец, если вы сейчас не дадите мне это письмо.
– Нет, – он покачал головой и кашлянул. – Я серьезно. Я очень рискую уже потому, что разговариваю с вами. Мистер Рикка очень строгий хозяин.
Я сразу остыл.
– Мистер Рикка? Так зовут вашего домовладельца?
– Это его дом, – сказал он, мрачно кивнув. – Я слышал, он связан с синдикатом.
Я тоже это слышал.
Я дал ему еще пять долларов.
Я посмотрел на письмо, только когда сел в машину. Мои руки дрожали, когда я вытащил из конверта единственный листок, – я не стесняюсь об этом говорить.
Письмо было от женщины по имени Мэдж. Фамилии не было, но на конверте был указан обратный адрес: М. Беллиенс, «Три Дуба», Мичиган, зона доставки почты в сельскую местность.
Кейси упоминал, что женщина по имени Беллиенс ухаживает за ребенком. Сукин сын, он сделал меня верующим. Я никак не мог унять дрожь в руках, но сумел прочитать письмо.
Дорогая Б.
Мальчик чувствует себя хорошо. Его простуда прошла. Они с Карлом очень подружились. Карл будет ему хорошим отцом. Слава Богу, эти морские прогулки и нервотрепка в прошлом. Мне сельская жизнь очень понравилась.
Спасибо, что интересуешься мальчиком.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146