Если вы или кто-то еще сообщит в полицию, то этим только отсрочите возвращение ребенка. После того как мы получим деньги, мы сообщим вам, где искать вашего мальчика. Вы уже можете подготавливать самолет – это место примерно в ста пятидесяти милях от вас. Но мы сообщим вам адрес только через восемь часов после получения денег».
– Вот как. – Несмотря на то, что он правильно назвал сумму выкупа, этот профессор производил впечатление жулика, желающего быстро и хорошо заработать.
– Как я уже сказал вам, подпись на письме напоминает знак сицилийской мафии. Здесь изображены два пересекающихся круга...
– Круга? – На этот раз я дернул головой значительно сильнее. Брекинридж заметил это и наклонился вперед. – Пересекающихся?
– Да, если бы меня спросили, я бы назвал их пересекающимися кругами...
– Хорошо, хорошо. Продолжайте описание.
– Еще по горизонтальному диаметру этих пересекающихся кругов проходят три точки или три отверстия. Круги окрашены синим цветом. Внутри в правом синем кругу красный кружок поменьше.
Черт.
– Это письмо представляет для вас интерес, полковник? Надеюсь, вы не теряете со мной ваше драгоценное время, сэр?
– Оно представляет для меня огромный интерес, профессор, – сказал я. – Где вы находитесь? Мы приедем за вами немедленно.
– Я в Бронксе. Но думаю, я сам приеду к вам, полковник. Вы столько пережили, и для ваших близких будет лучше, если вы останетесь дома. Я сам приеду к вам в Хоупуэлл.
– Когда, профессор?
– Я выезжаю немедленно, – аффектированным тоном произнес он и положил трубку.
Я несколько мгновений смотрел на телефон. Потом взглянул на Брекинриджа, глаза которого расширились.
– Вам лучше разбудить Слима, – сказал я.
* * *
Через час и сорок минут я стоял, засунув руки в карманы пальто и прислонившись к побеленной каменной стене возле закрытых ворот, где дорога Федербед Лейн переходила в частную подъездную дорогу Линдбергов. Я прятался от ветра и ждал, когда появится Кондон. Неподалеку, возле будки подрядчика, держа в руках винтовку, стоял полицейский: он был похож на тюремного охранника. В это позднее время вокруг не было газетчиков.
Позади заскрипела мерзлая земля, и моя рука потянулась к пистолету калибра девять миллиметров, который я носил под мышкой; однако, когда я повернулся, я увидел приближающегося в пальто и без шапки Брекинриджа.
Он остановился, держа руки в "карманах, и сказал:
– Я разбудил ректора Фордхемского университета, и он подтвердил информацию, которую дал о себе Кондон. Семьдесят два года, работал учителем в начальной школе, сейчас на пенсии. Продолжает преподавать на полставки. Очень внимательно следит за своей физической формой, в прошлом судил футбольные матчи, до сих пор дает уроки плавания.
– Это в семьдесят-то два года?!
Брекинридж приподнял одну бровь.
– Видимо, он большой оригинал. Воображает себя патриотом. Известен тем, что на общественных мероприятиях поет «Усеянный звездами флаг» со слезами на глазах.
– Я, наверное, сейчас сам заплачу.
А ночь уже плакала, стонала, словно раненый, загнанный в западню зверь. Я прислонился к стене, поднял воротник пальто, чтобы прикрыть лицо; даже парень из Чикаго может умереть от ледяного ветра.
– Я также позвонил в Бронкс редактору и издателю газеты «Хоум Ньюз», – сказал Брекинридж.
– Полковник, как коп вы на голову выше Шварцкопфа.
Он замолчал, видимо, оценивал мой комплимент. Потом сказал:
– Редактор, некий мистер О'Флэхерти, сказал, что является «старым добрым другом» Кондона и что сей ученый муж уже многие годы публикует в их газете стихи, очерки и письма на различные актуальные темы... Подписывая их среди прочих странных псевдонимов как П. А. Трайот и Д. У. Стайс.
Я хрипло рассмеялся.
– Мне он показался чудаком и назойливым человеком. Почему, черт возьми, похитители выбрали этого кретина? Свои услуги в качестве посредников предлагали различные крупные общественные деятели.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Не смог на него ответить и редактор О'Флэхерти, который сказал, что тираж газеты «Хоум Ньюз» меньше ста тысяч экземпляров.
В этот момент темноту дороги прорезал свет фар автомобиля. Машина остановилась, и из нее вылез пожилой, с усами, как у моржа, человек, весьма подвижный для своего возраста и массы: рост у него был больше шести футов, а вес, вероятно, двести с лишним фунтов. Пальто на нем не было; он был в аккуратном темном старомодном костюме-тройке с золотой цепочкой для часов, в крапчатом галстуке и шляпе-котелке, которую он уже вежливо снимал; он был похож на человека, отправившегося на вечеринку в1912 году и опоздавшего на несколько десятилетий.
– Это дом Линдберга? – спросил он голосом, который я слышал два часа назад по телефону.
Через закрытые ворота Брекинридж сказал:
Да, это дом Линдберга. Вы доктор Кондон?
Старик поклонился, взмахнув шляпой-котелком:
– Я доктор Джон Ф. Кондон.
В машине сидело еще два человека. Я расстегнул пальто, чтобы облегчить себе доступ к пистолету.
– У вас письмо для полковника? – спросил Брекинридж.
– Да, сэр. Я предпочел бы передать ему его лично.
Стоя чуть позади Брекинриджа, я крикнул:
– Кто это с вами?
Кондон прищурился; у него были розовые щеки и глупые глаза.
– Полковник Линдберг?
– Нет, – сказал я. – Я коп, и я вооружен. Кто это сидит в машине, черт возьми?
Кондон приподнял подбородок, глаза и ноздри его расширились.
– В такого рода выражениях нет необходимости, сэр.
– Кто сидит в этой чертовой машине?
– Геллер! – резко прошептал Брекинридж. – Прошу вас!
Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.
– Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.
– Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, – сказал я.
– Право, – чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, – это очень неблагородно с вашей стороны.
– Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.
Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.
Тот, что поменьше и помоложе, сказал:
– Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной «Балтимор», чтобы спросить дорогу.
Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.
– Меня зовут Макс Розенхайн, – сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. – Мы вроде как комиссия – итальянец, еврей и ирландец.
Никто не засмеялся.
– Поднимите ваши руки, джентльмены, – сказал я.
Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– Вот как. – Несмотря на то, что он правильно назвал сумму выкупа, этот профессор производил впечатление жулика, желающего быстро и хорошо заработать.
– Как я уже сказал вам, подпись на письме напоминает знак сицилийской мафии. Здесь изображены два пересекающихся круга...
– Круга? – На этот раз я дернул головой значительно сильнее. Брекинридж заметил это и наклонился вперед. – Пересекающихся?
– Да, если бы меня спросили, я бы назвал их пересекающимися кругами...
– Хорошо, хорошо. Продолжайте описание.
– Еще по горизонтальному диаметру этих пересекающихся кругов проходят три точки или три отверстия. Круги окрашены синим цветом. Внутри в правом синем кругу красный кружок поменьше.
Черт.
– Это письмо представляет для вас интерес, полковник? Надеюсь, вы не теряете со мной ваше драгоценное время, сэр?
– Оно представляет для меня огромный интерес, профессор, – сказал я. – Где вы находитесь? Мы приедем за вами немедленно.
– Я в Бронксе. Но думаю, я сам приеду к вам, полковник. Вы столько пережили, и для ваших близких будет лучше, если вы останетесь дома. Я сам приеду к вам в Хоупуэлл.
– Когда, профессор?
– Я выезжаю немедленно, – аффектированным тоном произнес он и положил трубку.
Я несколько мгновений смотрел на телефон. Потом взглянул на Брекинриджа, глаза которого расширились.
– Вам лучше разбудить Слима, – сказал я.
* * *
Через час и сорок минут я стоял, засунув руки в карманы пальто и прислонившись к побеленной каменной стене возле закрытых ворот, где дорога Федербед Лейн переходила в частную подъездную дорогу Линдбергов. Я прятался от ветра и ждал, когда появится Кондон. Неподалеку, возле будки подрядчика, держа в руках винтовку, стоял полицейский: он был похож на тюремного охранника. В это позднее время вокруг не было газетчиков.
Позади заскрипела мерзлая земля, и моя рука потянулась к пистолету калибра девять миллиметров, который я носил под мышкой; однако, когда я повернулся, я увидел приближающегося в пальто и без шапки Брекинриджа.
Он остановился, держа руки в "карманах, и сказал:
– Я разбудил ректора Фордхемского университета, и он подтвердил информацию, которую дал о себе Кондон. Семьдесят два года, работал учителем в начальной школе, сейчас на пенсии. Продолжает преподавать на полставки. Очень внимательно следит за своей физической формой, в прошлом судил футбольные матчи, до сих пор дает уроки плавания.
– Это в семьдесят-то два года?!
Брекинридж приподнял одну бровь.
– Видимо, он большой оригинал. Воображает себя патриотом. Известен тем, что на общественных мероприятиях поет «Усеянный звездами флаг» со слезами на глазах.
– Я, наверное, сейчас сам заплачу.
А ночь уже плакала, стонала, словно раненый, загнанный в западню зверь. Я прислонился к стене, поднял воротник пальто, чтобы прикрыть лицо; даже парень из Чикаго может умереть от ледяного ветра.
– Я также позвонил в Бронкс редактору и издателю газеты «Хоум Ньюз», – сказал Брекинридж.
– Полковник, как коп вы на голову выше Шварцкопфа.
Он замолчал, видимо, оценивал мой комплимент. Потом сказал:
– Редактор, некий мистер О'Флэхерти, сказал, что является «старым добрым другом» Кондона и что сей ученый муж уже многие годы публикует в их газете стихи, очерки и письма на различные актуальные темы... Подписывая их среди прочих странных псевдонимов как П. А. Трайот и Д. У. Стайс.
Я хрипло рассмеялся.
– Мне он показался чудаком и назойливым человеком. Почему, черт возьми, похитители выбрали этого кретина? Свои услуги в качестве посредников предлагали различные крупные общественные деятели.
– Я не могу ответить на этот вопрос. Не смог на него ответить и редактор О'Флэхерти, который сказал, что тираж газеты «Хоум Ньюз» меньше ста тысяч экземпляров.
В этот момент темноту дороги прорезал свет фар автомобиля. Машина остановилась, и из нее вылез пожилой, с усами, как у моржа, человек, весьма подвижный для своего возраста и массы: рост у него был больше шести футов, а вес, вероятно, двести с лишним фунтов. Пальто на нем не было; он был в аккуратном темном старомодном костюме-тройке с золотой цепочкой для часов, в крапчатом галстуке и шляпе-котелке, которую он уже вежливо снимал; он был похож на человека, отправившегося на вечеринку в1912 году и опоздавшего на несколько десятилетий.
– Это дом Линдберга? – спросил он голосом, который я слышал два часа назад по телефону.
Через закрытые ворота Брекинридж сказал:
Да, это дом Линдберга. Вы доктор Кондон?
Старик поклонился, взмахнув шляпой-котелком:
– Я доктор Джон Ф. Кондон.
В машине сидело еще два человека. Я расстегнул пальто, чтобы облегчить себе доступ к пистолету.
– У вас письмо для полковника? – спросил Брекинридж.
– Да, сэр. Я предпочел бы передать ему его лично.
Стоя чуть позади Брекинриджа, я крикнул:
– Кто это с вами?
Кондон прищурился; у него были розовые щеки и глупые глаза.
– Полковник Линдберг?
– Нет, – сказал я. – Я коп, и я вооружен. Кто это сидит в машине, черт возьми?
Кондон приподнял подбородок, глаза и ноздри его расширились.
– В такого рода выражениях нет необходимости, сэр.
– Кто сидит в этой чертовой машине?
– Геллер! – резко прошептал Брекинридж. – Прошу вас!
Кондон робко шагнул вперед, держа шляпу в руке.
– Со мной приехали двое моих друзей, один из которых великодушно согласился привезти меня сюда. Я звонил сюда из ресторана Макса Розенхайна, и Макс поехал со мной; с нами также наш общий друг, Милтон Гаглио, торговец тканями. Он вел машину.
– Скажите им, чтобы они вышли из машины и подняли руки, – сказал я.
– Право, – чопорно проговорил Кондон с высоко поднятой головой, – это очень неблагородно с вашей стороны.
– Будет хуже, если ваши друзья не вылезут из машины.
Они вылезли из машины: маленький, смуглый человек лет тридцати и второй, покрупнее, которому было лет под шестьдесят. Оба были в пальто и шляпах.
Тот, что поменьше и помоложе, сказал:
– Меня зовут Милтон Гаглио. Извините, что мы так задержались. Мы заблудились и останавливались у закусочной «Балтимор», чтобы спросить дорогу.
Эта закусочная стояла на перекрестке недалеко от Хоупуэлла.
– Меня зовут Макс Розенхайн, – сказал мужчина постарше с беспокойной улыбкой на лице. – Мы вроде как комиссия – итальянец, еврей и ирландец.
Никто не засмеялся.
– Поднимите ваши руки, джентльмены, – сказал я.
Они посмотрели друг на друга скорее удивленно, чем испуганно;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146