– У меня есть свои сомнения относительно того маленького скелета, который нашли в лесу.
– После того как Хоффман показал мне ту фотографию, я могу тебя понять, – согласился я.
– Нейт, тысячи и тысячи человек прочесывали этот лес возле того места, где нашли это маленькое тело. Даже валежник под найденным телом был вытоптан.
– Под телом?
– В те безумные первые дни после похищения требовались дополнительные линии связи, и телефонисты установили столб и проложили провода лишь в нескольких футах от того места. Те маленькие кости чьи бы они ни были, положили туда гораздо позднее.
– Слим опознал тело довольно быстро, – сказал я.
Внимательно разглядывая свой бокал, она призналась:
– Кроме него на опознании присутствовал еще один человек.
Для меня это было новостью.
– Кто же это был?
– Бетти Гау. Нянька. Она тоже смотрела на то маленькое тело, и узнала в нем Чарльза Линдберга-младшего.
– Каким образом? Там и узнавать было нечего. Я видел фотографию...
– Под костями была одежда. Бетти Гау узнала ночную сорочку, которую, как она утверждала, сшила сама и надела на ребенка в ночь похищения, потому что он был простужен. Она утверждала, что узнала сорочку по нитке – особенной синей нитке, которую она использовала для шитья.
– Понятно. Хотя мне кажется это сомнительным, но других, более убедительных доказательств того, что это тело ребенка Линдберга, не существует.
– Да, но разве эту сорочку нельзя было тоже подложить?
– Мне кажется, Эвелин, мы с тобой все слишком усложняем, ты не думаешь?
– Усложняем? Разве ты сам не подозревал все время, что в этом преступлении каким-то образом участвовал кто-то из прислуги Линдбергов или Морроу?
– Да, ну и что из этого? Ты хочешь сказать, что Бетти Гау лгала или помогла подложить эту маленькую сорочку...
– Не обязательно. На следствии выяснилось, что материал и нитку принесла Бетти Гау в ночь похищения жена дворецкого Элси Уэйтли.
* * *
Квартира Хауптмана занимала второй этаж дома – пять почти совершенно пустых комнат, за которые Эвелин с декабря платила пятьдесят долларов в месяц семидесятилетней вдове, обитавшей внизу.
Проходя по этим пустым комнатам, я вспомнил, что читал о новой довольно дорогой мебели Хауптмана, которая показалась такой подозрительной копам и обвинителям. Ореховый спальный гарнитур, детская кроватка из слоновой кости, напольный радиоприемник в красивом ореховом корпусе – ничего этого не было, все было продано, чтобы оплатить защиту. Теперь наши шаги гулким эхом раздавались в квартире, где не было ничего, кроме голых полов и выцветших обоев.
– Здесь побывало столько людей, – сказал я, – что я не знаю, что мы сможем здесь найти.
Эвелин, словно послушный щенок, следовала за мной по пятам через небольшую гостиную, две спальни, кухню, ванную.
– Мне не кажется, – сказала она, – что Хауптманы жили в роскоши.
– Мне тоже это не кажется, но, вероятно, иначе и быть не могло, ведь он работал на подрядной основе... немного и по-дилетантски промышлял на рынке акций, а его жена работала подавальщицей в булочной. Но теперь давай заглянем в знаменитые чуланы.
В комнате, которая раньше была детской, я нашел чулан, обшивка которого была снята, чтобы предъявить присяжным в качестве «доказательства» написанный на ней номер телефона Джефси. Накануне ночью я рассказал Эвелин о репортере из «Дейли Ньюз» по имени Тим О'Нейл, который, по общему мнению, создал эту улику ради сенсации. Она была крайне возмущена и поинтересовалась, «займемся» ли мы этим парнем. Я сказал, что займемся.
За коридором, в потолке чулана, где, по-видимому, хранилось постельное белье, имелось закрытое фанерой отверстие, через которое можно было попасть в мансарду.
– Лучше я проделаю это путешествие в одиночку, – сказал я Эвелин, которая, заглянув внутрь, согласилась со мной. Я отдал ей свой пиджак.
Чтобы добраться до лаза, мне пришлось снять полки, сложить их в коридоре и, как рисковому скалолазу, подниматься по выступам к потолку.
– Осторожней! – сказала она.
– Должно быть, Хауптману чертовски нужна была та доска, – проговорил я, тяжело дыша и цепляясь за стену чулана, как жук, – раз он полез искать ее в мансарде.
С трудом сохраняя равновесие, я схватился за выступ одной рукой, другой приподнял кусок фанеры и протиснулся в узкое отверстие-квадрат шириной дюймов пятнадцать. Мансарда представляла собой темную, затхлую и пыльную конуру, имеющую форму перевернутой буквы "V", где даже карлик заболел бы клаустрофобией.
Сидя на краю лаза, я опустил голову и посмотрел вниз на Эвелин, которая напряженно вглядывалась вверх из чулана, задрав голову.
– Узнай, нет ли у твоей хозяйки фонаря, – сказал я.
– Фонарь есть в машине.
– Принеси его.
Я ждал, продолжая сидеть на краю отверстия: воздух там был лучше, и я подумал о пухлом губернаторе Хоффмане, которому по крайней мере один раз пришлось пролезть сквозь это отверстие. Эта мысль заставила меня улыбнуться.
Вскоре, встав на цыпочки, она протянула мне фонарь, и я смог лучше осмотреть недоделанную мансарду. Настил пола проходил посередине мансарды, а по краям, там, где крыша опускалась достаточно низко, были видны обнаженные балки, обрешетка и штукатурка.
С помощью фонаря я легко отыскал половицу, которая была наполовину короче других, ту, от которой Хауптман предположительно отпилил кусок для лестницы. Нетрудно было понять, почему эта улика сразу бросалась в глаза: по одну сторону от конька крыши было тринадцать досок, по другую – четырнадцать. Четырнадцатая доска казалась лишней – и не только потому, что она была короче других: без нее мансарда имела бы симметричный, более привлекательный вид. Плотник едва ли стал бы прибивать эту доску. Все половицы были прибиты к балкам семью гвоздями, короткая – двадцатью пятью.
Я подал Эвелин фонарь, опустился и спрыгнул, заставив пол затрястись под моим весом. Я рассказал ей обо всем, что видел.
– Я слышала, там наверху побывало около тридцати пяти копов, – с презрительной улыбкой проговорила Эвелин, – прежде чем кто-то разглядел эту лишнюю, отпиленную доску.
– Нам нужно заглянуть еще в один чулан, – сказал я, надевая пиджак. – Я хочу посмотреть на самый знаменитый чулан Хауптмана, где лежала коробка Фиша.
Он находился возле кухни, и единственная полка в нем не показалась мне особенно высокой; это был чулан для веников, швабр и щеток – в нем еще оставался крючок, на который миссис Хауптман вешала свой фартук. Даже маленькая Эвелин почти доставала до полки, коробку на которой не заметила Анна Хауптман.
– Ничего не понимаю, – сказал я, глядя на низко расположенную полку. – Уиленз поставил жену Хауптмана в неловкое положение на суде, вынудив ее признаться, что на краю этой полки она держала банку с табаком «Принц Альберт».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
– После того как Хоффман показал мне ту фотографию, я могу тебя понять, – согласился я.
– Нейт, тысячи и тысячи человек прочесывали этот лес возле того места, где нашли это маленькое тело. Даже валежник под найденным телом был вытоптан.
– Под телом?
– В те безумные первые дни после похищения требовались дополнительные линии связи, и телефонисты установили столб и проложили провода лишь в нескольких футах от того места. Те маленькие кости чьи бы они ни были, положили туда гораздо позднее.
– Слим опознал тело довольно быстро, – сказал я.
Внимательно разглядывая свой бокал, она призналась:
– Кроме него на опознании присутствовал еще один человек.
Для меня это было новостью.
– Кто же это был?
– Бетти Гау. Нянька. Она тоже смотрела на то маленькое тело, и узнала в нем Чарльза Линдберга-младшего.
– Каким образом? Там и узнавать было нечего. Я видел фотографию...
– Под костями была одежда. Бетти Гау узнала ночную сорочку, которую, как она утверждала, сшила сама и надела на ребенка в ночь похищения, потому что он был простужен. Она утверждала, что узнала сорочку по нитке – особенной синей нитке, которую она использовала для шитья.
– Понятно. Хотя мне кажется это сомнительным, но других, более убедительных доказательств того, что это тело ребенка Линдберга, не существует.
– Да, но разве эту сорочку нельзя было тоже подложить?
– Мне кажется, Эвелин, мы с тобой все слишком усложняем, ты не думаешь?
– Усложняем? Разве ты сам не подозревал все время, что в этом преступлении каким-то образом участвовал кто-то из прислуги Линдбергов или Морроу?
– Да, ну и что из этого? Ты хочешь сказать, что Бетти Гау лгала или помогла подложить эту маленькую сорочку...
– Не обязательно. На следствии выяснилось, что материал и нитку принесла Бетти Гау в ночь похищения жена дворецкого Элси Уэйтли.
* * *
Квартира Хауптмана занимала второй этаж дома – пять почти совершенно пустых комнат, за которые Эвелин с декабря платила пятьдесят долларов в месяц семидесятилетней вдове, обитавшей внизу.
Проходя по этим пустым комнатам, я вспомнил, что читал о новой довольно дорогой мебели Хауптмана, которая показалась такой подозрительной копам и обвинителям. Ореховый спальный гарнитур, детская кроватка из слоновой кости, напольный радиоприемник в красивом ореховом корпусе – ничего этого не было, все было продано, чтобы оплатить защиту. Теперь наши шаги гулким эхом раздавались в квартире, где не было ничего, кроме голых полов и выцветших обоев.
– Здесь побывало столько людей, – сказал я, – что я не знаю, что мы сможем здесь найти.
Эвелин, словно послушный щенок, следовала за мной по пятам через небольшую гостиную, две спальни, кухню, ванную.
– Мне не кажется, – сказала она, – что Хауптманы жили в роскоши.
– Мне тоже это не кажется, но, вероятно, иначе и быть не могло, ведь он работал на подрядной основе... немного и по-дилетантски промышлял на рынке акций, а его жена работала подавальщицей в булочной. Но теперь давай заглянем в знаменитые чуланы.
В комнате, которая раньше была детской, я нашел чулан, обшивка которого была снята, чтобы предъявить присяжным в качестве «доказательства» написанный на ней номер телефона Джефси. Накануне ночью я рассказал Эвелин о репортере из «Дейли Ньюз» по имени Тим О'Нейл, который, по общему мнению, создал эту улику ради сенсации. Она была крайне возмущена и поинтересовалась, «займемся» ли мы этим парнем. Я сказал, что займемся.
За коридором, в потолке чулана, где, по-видимому, хранилось постельное белье, имелось закрытое фанерой отверстие, через которое можно было попасть в мансарду.
– Лучше я проделаю это путешествие в одиночку, – сказал я Эвелин, которая, заглянув внутрь, согласилась со мной. Я отдал ей свой пиджак.
Чтобы добраться до лаза, мне пришлось снять полки, сложить их в коридоре и, как рисковому скалолазу, подниматься по выступам к потолку.
– Осторожней! – сказала она.
– Должно быть, Хауптману чертовски нужна была та доска, – проговорил я, тяжело дыша и цепляясь за стену чулана, как жук, – раз он полез искать ее в мансарде.
С трудом сохраняя равновесие, я схватился за выступ одной рукой, другой приподнял кусок фанеры и протиснулся в узкое отверстие-квадрат шириной дюймов пятнадцать. Мансарда представляла собой темную, затхлую и пыльную конуру, имеющую форму перевернутой буквы "V", где даже карлик заболел бы клаустрофобией.
Сидя на краю лаза, я опустил голову и посмотрел вниз на Эвелин, которая напряженно вглядывалась вверх из чулана, задрав голову.
– Узнай, нет ли у твоей хозяйки фонаря, – сказал я.
– Фонарь есть в машине.
– Принеси его.
Я ждал, продолжая сидеть на краю отверстия: воздух там был лучше, и я подумал о пухлом губернаторе Хоффмане, которому по крайней мере один раз пришлось пролезть сквозь это отверстие. Эта мысль заставила меня улыбнуться.
Вскоре, встав на цыпочки, она протянула мне фонарь, и я смог лучше осмотреть недоделанную мансарду. Настил пола проходил посередине мансарды, а по краям, там, где крыша опускалась достаточно низко, были видны обнаженные балки, обрешетка и штукатурка.
С помощью фонаря я легко отыскал половицу, которая была наполовину короче других, ту, от которой Хауптман предположительно отпилил кусок для лестницы. Нетрудно было понять, почему эта улика сразу бросалась в глаза: по одну сторону от конька крыши было тринадцать досок, по другую – четырнадцать. Четырнадцатая доска казалась лишней – и не только потому, что она была короче других: без нее мансарда имела бы симметричный, более привлекательный вид. Плотник едва ли стал бы прибивать эту доску. Все половицы были прибиты к балкам семью гвоздями, короткая – двадцатью пятью.
Я подал Эвелин фонарь, опустился и спрыгнул, заставив пол затрястись под моим весом. Я рассказал ей обо всем, что видел.
– Я слышала, там наверху побывало около тридцати пяти копов, – с презрительной улыбкой проговорила Эвелин, – прежде чем кто-то разглядел эту лишнюю, отпиленную доску.
– Нам нужно заглянуть еще в один чулан, – сказал я, надевая пиджак. – Я хочу посмотреть на самый знаменитый чулан Хауптмана, где лежала коробка Фиша.
Он находился возле кухни, и единственная полка в нем не показалась мне особенно высокой; это был чулан для веников, швабр и щеток – в нем еще оставался крючок, на который миссис Хауптман вешала свой фартук. Даже маленькая Эвелин почти доставала до полки, коробку на которой не заметила Анна Хауптман.
– Ничего не понимаю, – сказал я, глядя на низко расположенную полку. – Уиленз поставил жену Хауптмана в неловкое положение на суде, вынудив ее признаться, что на краю этой полки она держала банку с табаком «Принц Альберт».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146