Не пророршв ни слова, Эзекиил стянул с себя рубаху и оголил могучую волосатую грудь. Мускулы, переплетаясь, как канаты, играли под смуглой кожей.
— Я был ранен вот сюда,— с мучительным напряжением проговорил Эзекиил,— показывая беловатый, шириной в два пальца, шрам, спускавшийся от плеча к пояснице. — И сюда, — продолжал он, засучив грязную штанину и тыча огромным пальцем в изрезанную глубокими шрамами голень. — Дайте и мне земли.
— Да... но запись будет производиться завтра,— возразил Арделяну.
— Это сын Гэврилэ Урсу,— разъяснил Джеордже.
— Тебе своей земли мало? Решил урвать у нас, бедняков, подыхающих с голоду? — напустился на Эзе-киила Митру.
— А вы дайте то, что мне положено... Я был ранен... Сами видели,— глухо пробормотал Эзекиил.
— Слышал, что я сказал? — взбеленился Митру. — Стыда у вас нет. Совсем обнаглели...
Эзекиил с трудом подавил вспышку ярости.
— Бедняк... не знает стыда,— медленно и приниженно, как утром отцу, сказал он и продолжал, обращаясь к Джеордже: — У меня ничего нет. Отец выгнал из дому, когда я попросил свою долю... Сказал, что, пока жив, ничего не даст. Что мне остается делать? — закричал он вдруг тонким, срывающимся голосом. — Убить его? Голову топором раскроить?
— Это отец тебя подослал цирк здесь устраивать? — с издевкой спросил Митру. — Еще кусочек земли урвать захотел?
— Довольно, товарищ Моц,— остановил его Арделяну и, спустившись с кафедры, подошел к Эзекиилу.
— Дело вот в чем. Сам подумай... Ведь ты сын самого богатого хозяина в Лунке...
— Марку Сими богаче,— буркнул Эзекиил. — А что мне проку в отцовском богатстве?
— Может быть, и так, — согласился Арделяну, — однако земли мы тебе дать не можем. Я не спорю, ты прав и говоришь правду. Но если мы тебе дадим землю, на другой же день все сыновья богатеев поссорятся со своими отцами. Реформа — для бедняков.
— Но бедней меня нет никого,— всхлипнул Эзекиил и утих, надеясь, что ему что-нибудь скажут, но все молчали. Тогда губы Эзекиила скривились, руки вздрогнули, словно он хотел броситься на Арделяну. Глигор медленно поднялся и расправил могучие плечи, но Эзекиил уже справился с собой. Он глубоко засунул руки в карманы и пристально, не мигая, смотрел в глаза Арделяну. Но тот все молчал, и Эзекиил направился к выходу.
— Может быть... еще передумаете... может,— бросил он, задержавшись в раскрытых дверях.
Во дворе Эзекиил прислонился к дощатой стенке сарая и долго стоял, качая головой, словно от боли. Он чувствовал себя опустошенным и больным. Еще ни разу в жизни ему не приходилось никого просить — он всегда требовал, а если не давали, брал силой. Теперь он никак не мог собраться с мыслями, а все только молился. — Господи, пе допусти... господи, помоги сдержаться... господи, не дай... — бессмысленно твердил он, сам не зная, зачем стоит здесь.
Через некоторое время из-за угла вдруг появилась Мария. В нерешительности она остановилась среди двора, пошла было обратно, потом снова вернулась и остановилась перед входом в школу.
— А ты зачем сюда?— тихо окликнул сестру Эзе-киил.
Мария вздрогнула, хотела убежать, но Эзекиил уже подошел и схватил ее за руку.
— Зачем пришла? — спросил он.
— За тобой,— тихо прошептала девушка. — За тобой, Эзекиил.
— На что я вам понадобился? — обозлился Эзекиил, задохнувшись от волнения при мысли, что Марию мог прислать отец.
—- Эзекиил,— с усилием проговорила Мария. — Иди домой... Батюшки нет, и...
— А где он?
— Уехал. Кажется, в Арад.
— Зачем?
— Не знаю. Пойдем домой...
— Не пойду, дело есть.
— И у меня,— прошептала Мария.
— К кому?
— К директорше.
— Хорошо. Твое дело.
И вдруг вся ярость, накопившаяся за этот день, вспыхнула в Эзекииле.
— Я убью его,— процедил он сквозь зубы. — Приду как-нибудь ночью с топором и изрублю на куски. Строит из себя святошу... а мы как рабы. Дураки братья, что позволяют водить себя за нос... Меня он не заездит. Зарежу... Можешь сказать ему это. Так и передай: «Эзекиил, мол, сказал, чтобы ты не попадался ему на пути, в землю вгонит». Так и скажи... Не бойся, а коли побьет, приди и скажи мне.
— Батюшка никогда меня не бил...
— А теперь может и побить, ежели скажешь. Ну, гели поднимет на тебя руку, не сдобровать ему, Мария! — иг мылил он, заметив, что девушка смотрит в сторону и не слушает его. — Даже не слушаешь, что я говорю. Ты чью сторону держишь, мою или его?
— Ничью, Эзекиил. И никто, никто не любит меня. ~~ Дура ты— Худо вам будет, коли я уйду из дому.
Меня он еще побаивался.
Дверь класса отворилась, Джеордже попрощался с остальными и проводил их до ворот.
— Уходи отсюда,— зашептал Эзекиил сестре. — Сейчас же уходи. Слышишь?
Он спрятался в тени сарая и проследил, как Арделяну пошел в примэрию, а Митру и Глигор в другую сторону. Эзекиил подождал, пока директор запер ворота и скрылся за углом школы. Тогда он перепрыгнул через ограду и пустился догонять Митру и Глигора. Те шли, тихо и спокойно переговариваясь, как два усталых человека.
— Добрый вечер,— запыхавшись, проговорил Эзекиил, когда поравнялся с ними. — Не сердись на меня, Митру. Не сердись. По гроб жизни буду тебе верным другом... -— умоляющим тоном продолжал он.
— Да пойми же ты, божий человек, что нельзя. Неужто так крепко поругался со стариком?
— Убью его,— заскрипел зубами Эзекиил. — Зарежу.
Глигор ломал голову в поисках выхода. Ему не хотелось ссориться с братом Марии. Кто знает, быть может, через него удастся сблизиться с ней.
— Слышь, Митру, а может быть, все-таки можно? — спросил он.
— Ничего не выйдет.
— А ты дай договорить. Слова сказать не даешь, А что, ежели Эзекиил принесет бумагу, в которой напишет, что после смерти отца он вернет нам землю.
— Ишь какой умник! — засмеялся Митру. — Смотри, кабы голова не лопнула от такого ума. Да что мы, в игрушки играем?
Эзекиил обнял Митру за плечи (сжать бы разок и переломать все кости) и криво улыбнулся:
— Ну и злой же ты стал! Ведь не твоя земля-то?
— Бедняцкая... пересиль себя, Эзекиил, и попроси прощения у отца.
— А сам ты, когда с Клоамбешом разговаривал, тоже себя пересиливал? -—тихо спросил Эзекиил, Митру смущенно молчал. Горести Эзекиила ничуть его те трогали. Тоже люди, своего добра девать некуда, а зарятся па чужую землю. Ненасытные.
— Ты, я вижу, не дурак,— уже мягче сказал он. — Но пойми, что нельзя.
— Никак? А Глигор говорит...
— Глигор сам не знает, что говорит...
Они поравнялись с корчмой. Оттуда доносились громкие голоса, крики. В последнее время люди словно боялись одиночества, их тянуло собраться, поговорить.
Эзекиил вдруг схватил спутников за руки.
— Сделайте одолжение, зайдем на минутку. Я плачу. Вина выпьем, пива или цуйки, что душа попросит.
— Пошли,— согласился Глигор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
— Я был ранен вот сюда,— с мучительным напряжением проговорил Эзекиил,— показывая беловатый, шириной в два пальца, шрам, спускавшийся от плеча к пояснице. — И сюда, — продолжал он, засучив грязную штанину и тыча огромным пальцем в изрезанную глубокими шрамами голень. — Дайте и мне земли.
— Да... но запись будет производиться завтра,— возразил Арделяну.
— Это сын Гэврилэ Урсу,— разъяснил Джеордже.
— Тебе своей земли мало? Решил урвать у нас, бедняков, подыхающих с голоду? — напустился на Эзе-киила Митру.
— А вы дайте то, что мне положено... Я был ранен... Сами видели,— глухо пробормотал Эзекиил.
— Слышал, что я сказал? — взбеленился Митру. — Стыда у вас нет. Совсем обнаглели...
Эзекиил с трудом подавил вспышку ярости.
— Бедняк... не знает стыда,— медленно и приниженно, как утром отцу, сказал он и продолжал, обращаясь к Джеордже: — У меня ничего нет. Отец выгнал из дому, когда я попросил свою долю... Сказал, что, пока жив, ничего не даст. Что мне остается делать? — закричал он вдруг тонким, срывающимся голосом. — Убить его? Голову топором раскроить?
— Это отец тебя подослал цирк здесь устраивать? — с издевкой спросил Митру. — Еще кусочек земли урвать захотел?
— Довольно, товарищ Моц,— остановил его Арделяну и, спустившись с кафедры, подошел к Эзекиилу.
— Дело вот в чем. Сам подумай... Ведь ты сын самого богатого хозяина в Лунке...
— Марку Сими богаче,— буркнул Эзекиил. — А что мне проку в отцовском богатстве?
— Может быть, и так, — согласился Арделяну, — однако земли мы тебе дать не можем. Я не спорю, ты прав и говоришь правду. Но если мы тебе дадим землю, на другой же день все сыновья богатеев поссорятся со своими отцами. Реформа — для бедняков.
— Но бедней меня нет никого,— всхлипнул Эзекиил и утих, надеясь, что ему что-нибудь скажут, но все молчали. Тогда губы Эзекиила скривились, руки вздрогнули, словно он хотел броситься на Арделяну. Глигор медленно поднялся и расправил могучие плечи, но Эзекиил уже справился с собой. Он глубоко засунул руки в карманы и пристально, не мигая, смотрел в глаза Арделяну. Но тот все молчал, и Эзекиил направился к выходу.
— Может быть... еще передумаете... может,— бросил он, задержавшись в раскрытых дверях.
Во дворе Эзекиил прислонился к дощатой стенке сарая и долго стоял, качая головой, словно от боли. Он чувствовал себя опустошенным и больным. Еще ни разу в жизни ему не приходилось никого просить — он всегда требовал, а если не давали, брал силой. Теперь он никак не мог собраться с мыслями, а все только молился. — Господи, пе допусти... господи, помоги сдержаться... господи, не дай... — бессмысленно твердил он, сам не зная, зачем стоит здесь.
Через некоторое время из-за угла вдруг появилась Мария. В нерешительности она остановилась среди двора, пошла было обратно, потом снова вернулась и остановилась перед входом в школу.
— А ты зачем сюда?— тихо окликнул сестру Эзе-киил.
Мария вздрогнула, хотела убежать, но Эзекиил уже подошел и схватил ее за руку.
— Зачем пришла? — спросил он.
— За тобой,— тихо прошептала девушка. — За тобой, Эзекиил.
— На что я вам понадобился? — обозлился Эзекиил, задохнувшись от волнения при мысли, что Марию мог прислать отец.
—- Эзекиил,— с усилием проговорила Мария. — Иди домой... Батюшки нет, и...
— А где он?
— Уехал. Кажется, в Арад.
— Зачем?
— Не знаю. Пойдем домой...
— Не пойду, дело есть.
— И у меня,— прошептала Мария.
— К кому?
— К директорше.
— Хорошо. Твое дело.
И вдруг вся ярость, накопившаяся за этот день, вспыхнула в Эзекииле.
— Я убью его,— процедил он сквозь зубы. — Приду как-нибудь ночью с топором и изрублю на куски. Строит из себя святошу... а мы как рабы. Дураки братья, что позволяют водить себя за нос... Меня он не заездит. Зарежу... Можешь сказать ему это. Так и передай: «Эзекиил, мол, сказал, чтобы ты не попадался ему на пути, в землю вгонит». Так и скажи... Не бойся, а коли побьет, приди и скажи мне.
— Батюшка никогда меня не бил...
— А теперь может и побить, ежели скажешь. Ну, гели поднимет на тебя руку, не сдобровать ему, Мария! — иг мылил он, заметив, что девушка смотрит в сторону и не слушает его. — Даже не слушаешь, что я говорю. Ты чью сторону держишь, мою или его?
— Ничью, Эзекиил. И никто, никто не любит меня. ~~ Дура ты— Худо вам будет, коли я уйду из дому.
Меня он еще побаивался.
Дверь класса отворилась, Джеордже попрощался с остальными и проводил их до ворот.
— Уходи отсюда,— зашептал Эзекиил сестре. — Сейчас же уходи. Слышишь?
Он спрятался в тени сарая и проследил, как Арделяну пошел в примэрию, а Митру и Глигор в другую сторону. Эзекиил подождал, пока директор запер ворота и скрылся за углом школы. Тогда он перепрыгнул через ограду и пустился догонять Митру и Глигора. Те шли, тихо и спокойно переговариваясь, как два усталых человека.
— Добрый вечер,— запыхавшись, проговорил Эзекиил, когда поравнялся с ними. — Не сердись на меня, Митру. Не сердись. По гроб жизни буду тебе верным другом... -— умоляющим тоном продолжал он.
— Да пойми же ты, божий человек, что нельзя. Неужто так крепко поругался со стариком?
— Убью его,— заскрипел зубами Эзекиил. — Зарежу.
Глигор ломал голову в поисках выхода. Ему не хотелось ссориться с братом Марии. Кто знает, быть может, через него удастся сблизиться с ней.
— Слышь, Митру, а может быть, все-таки можно? — спросил он.
— Ничего не выйдет.
— А ты дай договорить. Слова сказать не даешь, А что, ежели Эзекиил принесет бумагу, в которой напишет, что после смерти отца он вернет нам землю.
— Ишь какой умник! — засмеялся Митру. — Смотри, кабы голова не лопнула от такого ума. Да что мы, в игрушки играем?
Эзекиил обнял Митру за плечи (сжать бы разок и переломать все кости) и криво улыбнулся:
— Ну и злой же ты стал! Ведь не твоя земля-то?
— Бедняцкая... пересиль себя, Эзекиил, и попроси прощения у отца.
— А сам ты, когда с Клоамбешом разговаривал, тоже себя пересиливал? -—тихо спросил Эзекиил, Митру смущенно молчал. Горести Эзекиила ничуть его те трогали. Тоже люди, своего добра девать некуда, а зарятся па чужую землю. Ненасытные.
— Ты, я вижу, не дурак,— уже мягче сказал он. — Но пойми, что нельзя.
— Никак? А Глигор говорит...
— Глигор сам не знает, что говорит...
Они поравнялись с корчмой. Оттуда доносились громкие голоса, крики. В последнее время люди словно боялись одиночества, их тянуло собраться, поговорить.
Эзекиил вдруг схватил спутников за руки.
— Сделайте одолжение, зайдем на минутку. Я плачу. Вина выпьем, пива или цуйки, что душа попросит.
— Пошли,— согласился Глигор.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159