А потом удивляется и не верит.
Суслэнеску быстро оделся, чувствуя удивительную лег-< кость и свежесть во всем теле, только глаза горели и слезились.
Вскоре вернулся Туркулец и сообщил, что в Лунку как раз отправляется телега, которая сможет захватить и Суслэнеску. Тот не успел даже возразить, как оказался на обитом кожей сиденье с ногами, укутанными вонючей овчиной. «В конце концов так даже лучше, — решил он.— Нет смысла дезертировать. Барон просто старая развалина, но не может быть, чтобы остальные не поняли его. Особенно такой здравомыслящий человек, как Урсу. Земля и гордость Паппа не играют в данный момент решающей роли. В конечном счете, говорил себе Суслэнеску, люди достаточно меня уважают, чтобы выслушать мои объяснения. Косность руководителей исторических партий принесла слишком много зла, чтобы позволить им продолжать эту близорукую политику, от которой выигрывают только коммунисты.
Жена Кордиша сообщила Суслэнеску, что муж на каком-то политическом совещании у Клоамбеша, и объяснила, как туда пройти. Суслэнеску без долгих раздумий отправился к Клоамбешу и долго стучался, пока ему не открыла какая-то толстуха.
— Вы из поместья? — спросила она и повела его в дом, прежде чем он успел объясниться.
В большой комнате, куда Суслэнеску вошел, окна были забиты одеялами, и в сумраке плавали облака табачного дыма. Вокруг стола, на котором горела закопченная керосиновая лампа, Суслэнеску увидел Кордиша, Пику, Клоамбеша и еще двух незнакомых ему людей. Все молча уставились на него, а один из незнакомцев — высокий, небритый, со светлой копной волос — поднялся из-за стола.
А этому что здесь понадобилось? — грубо прозвучал в тишине его голос.
— Преподаватель Суслэнеску, — представился учитель и, прежде чем кто-нибудь успел открыть рот, заговорил: — Я пришел объясниться... Вчера произошло недоразумение, мне не дали изложить мою точку зрения... — Суслэнеску запнулся, не зная, как обратиться к присутствующим. «Братцы» прозвучало бы унизительно, как извинение. Господа, — начал он, — мы должны отнестись к положению со всей серьезностью... Господин барон не разбирается в обстановке. Мы обязаны объяснить ему, если нам действительно дорого наше дело. Упрямство здесь не поможет.
— Послушай, Кордшн, что надо этой глисте? — раздувая от возмущения ноздри, спросил Баничиу. — Кто его сюда привел? Кто?
— Да, наверно, моя дуреха жена, — краснея, признался Клоамбеш.— Это тот самый тип, которого выставил вчера за дверь его сиятельство барон.
Баничиу аккуратно отодвинул стул, подошел к Суслэнеску вплотную и взял его за подбородок.
. — Не меня ли ты решил провести, дружище? — презрительно спросил он.
— Послушайте, господин, — попытался протестовать Суслэнеску, по Баничиу с такой силой сжал ему подбородок, что па глазах у пего выступили слезы.
— Так это тот самый коммунистический агент, который водил вас за нос! А вы уши развесили. Умники! Как же мне с ним поступить? — хитро подмигнул Баничиу, расправил плечи, потянулся и вдруг коротко приказал: — А ну, раздевайся.
Суслэнеску не понял и круглыми от изумления глазами уставился на Баничиу.
— Что вы сказали? — с растерянной улыбкой спросил он.
— Раздевайся, — гаркнул Баничиу. — Прогуляешься по улице голышом — может, ума наберешься.
Суслэнеску почувствовал, что ему становится дурно. С умоляющим видом обернулся к Кордишу, словно ища у него поддержки, но тот весело улыбался и потирал руки в ожидании дальнейшего развития событий. Пику спокойно ковырял в носу, а Клоамбеш смотрел на все с отсутствующим видом.
— Не заставляй меня повторять, — с притворной мягн костью торопил Баничиу.
— А еще говорил, что из бояр, — фыркнул Кордиш. — Нашел с кем спорить — с бароном... Я-то его приютил, кормил, поил, а он хотел позабавиться с моей же женой.
— Раздевайся, — угрожающе процедил Баничиу. Добром говорю, — повторил он, но, увидев, что Суслэнеску стоит неподвижно, отвесил ему звонкую пощечину.
В ушах Суслэнеску загудело. Его еще никогда не били, и теперь он с удивлением почувствовал, как больно горит лицо от удара.
— Господин, помилуйте, на улице такой холод,— бессознательно залепетал он.
Глядя на него, Кордиш потешался на славу, он весь корчился, подталкивая других.
— Если так, я сам тебя раздену, да еще и оскоплю, — заявил Баничиу и еще раз изо всех сил ударил Сусланеску по лицу, отбросив его к самой стене.
Как сквозь красный туман, увидел Суслэнеску приближавшегося к нему с занесенным кулаком Баничиу., Внутри у него что-то оборвалось, и, отскочив в сторону, он дрожащими пальцами начал расстегивать пуговицы.. Сняв пиджак, он в нерешительности застыл с ним в руках, потом сделал жест, будто вешает его на спинку стула, и уронил на пол. Раздевался он старательно, но спеша, и, когда остался голым, взглянул Баничиу прямо в глаза. Сидевшие за столом давились от смеха. Особенно Пику, лицо его побагровело.
— Что вам еще угодно? — с усилием спросил Суслэнеску.
— Одевайся. Вот так штука. А я мог поклясться, что...
Никто больше не обращал внимания на Суслэнеску, пока он не взялся за ручку двери.
— Можешь сказать тем, кто тебя подослал, что нас не проведешь! — крикнул ему вслед Баничиу.
— Никто не посылал меня... Я сам...:
— Убирайся! — заревел Баничиу.
Сознание случившегося пришло к Суслэнеску позднее, когда он шел по какой-то улице, машинально передвигая ноги по начавшей твердеть грязи. Ему хотелось упасть на землю, колотить по ней руками и ногами и кричать, кричать, как ребенок.
Эмилия все говорила и говорила, и ее торопливая взволнованная речь казалась Суслэнеску достойной сочувствия, но найти с ней общий язык он теперь никак не мог.
— Вы не можете так сурово судить людей, познавшие последнюю степень унижения... — перебил он ее.
— Но кто же его унижал? Я всеми силами старалась сделать так, чтобы он чувствовал себя хорошо и не страдал из-за увечья. Почему вы улыбаетесь?
Суслэнеску потянулся через стол, взял руку Эмилии и прижался сухими губами к ее длинным, неожиданно мягким и гибким пальцам.
— Если бы я не был знаком с Джеордже, то, наверно, покончил бы сегодня счеты с жизнью. И хотя бы то, что он, сам того не желая, спас человеческую жизнь...
Суслэнеску умолк, не докончив мысль, но, заметив, что Эмилия смотрит на него со снисхождением и, как ему показалось, с долей иронии, он собрался с силами и снова заговорил:
— Госпожа, наступает эпоха, когда понятия добра и зла переворачиваются вверх дном, а вещи, которые казались нормальными в течение веков, становятся позорными. Или мы поймем это, или будем раздавлены и когда больше не сможем встать на ноги. Я понимаю, что это тяжело и гораздо легче говорить об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159
Суслэнеску быстро оделся, чувствуя удивительную лег-< кость и свежесть во всем теле, только глаза горели и слезились.
Вскоре вернулся Туркулец и сообщил, что в Лунку как раз отправляется телега, которая сможет захватить и Суслэнеску. Тот не успел даже возразить, как оказался на обитом кожей сиденье с ногами, укутанными вонючей овчиной. «В конце концов так даже лучше, — решил он.— Нет смысла дезертировать. Барон просто старая развалина, но не может быть, чтобы остальные не поняли его. Особенно такой здравомыслящий человек, как Урсу. Земля и гордость Паппа не играют в данный момент решающей роли. В конечном счете, говорил себе Суслэнеску, люди достаточно меня уважают, чтобы выслушать мои объяснения. Косность руководителей исторических партий принесла слишком много зла, чтобы позволить им продолжать эту близорукую политику, от которой выигрывают только коммунисты.
Жена Кордиша сообщила Суслэнеску, что муж на каком-то политическом совещании у Клоамбеша, и объяснила, как туда пройти. Суслэнеску без долгих раздумий отправился к Клоамбешу и долго стучался, пока ему не открыла какая-то толстуха.
— Вы из поместья? — спросила она и повела его в дом, прежде чем он успел объясниться.
В большой комнате, куда Суслэнеску вошел, окна были забиты одеялами, и в сумраке плавали облака табачного дыма. Вокруг стола, на котором горела закопченная керосиновая лампа, Суслэнеску увидел Кордиша, Пику, Клоамбеша и еще двух незнакомых ему людей. Все молча уставились на него, а один из незнакомцев — высокий, небритый, со светлой копной волос — поднялся из-за стола.
А этому что здесь понадобилось? — грубо прозвучал в тишине его голос.
— Преподаватель Суслэнеску, — представился учитель и, прежде чем кто-нибудь успел открыть рот, заговорил: — Я пришел объясниться... Вчера произошло недоразумение, мне не дали изложить мою точку зрения... — Суслэнеску запнулся, не зная, как обратиться к присутствующим. «Братцы» прозвучало бы унизительно, как извинение. Господа, — начал он, — мы должны отнестись к положению со всей серьезностью... Господин барон не разбирается в обстановке. Мы обязаны объяснить ему, если нам действительно дорого наше дело. Упрямство здесь не поможет.
— Послушай, Кордшн, что надо этой глисте? — раздувая от возмущения ноздри, спросил Баничиу. — Кто его сюда привел? Кто?
— Да, наверно, моя дуреха жена, — краснея, признался Клоамбеш.— Это тот самый тип, которого выставил вчера за дверь его сиятельство барон.
Баничиу аккуратно отодвинул стул, подошел к Суслэнеску вплотную и взял его за подбородок.
. — Не меня ли ты решил провести, дружище? — презрительно спросил он.
— Послушайте, господин, — попытался протестовать Суслэнеску, по Баничиу с такой силой сжал ему подбородок, что па глазах у пего выступили слезы.
— Так это тот самый коммунистический агент, который водил вас за нос! А вы уши развесили. Умники! Как же мне с ним поступить? — хитро подмигнул Баничиу, расправил плечи, потянулся и вдруг коротко приказал: — А ну, раздевайся.
Суслэнеску не понял и круглыми от изумления глазами уставился на Баничиу.
— Что вы сказали? — с растерянной улыбкой спросил он.
— Раздевайся, — гаркнул Баничиу. — Прогуляешься по улице голышом — может, ума наберешься.
Суслэнеску почувствовал, что ему становится дурно. С умоляющим видом обернулся к Кордишу, словно ища у него поддержки, но тот весело улыбался и потирал руки в ожидании дальнейшего развития событий. Пику спокойно ковырял в носу, а Клоамбеш смотрел на все с отсутствующим видом.
— Не заставляй меня повторять, — с притворной мягн костью торопил Баничиу.
— А еще говорил, что из бояр, — фыркнул Кордиш. — Нашел с кем спорить — с бароном... Я-то его приютил, кормил, поил, а он хотел позабавиться с моей же женой.
— Раздевайся, — угрожающе процедил Баничиу. Добром говорю, — повторил он, но, увидев, что Суслэнеску стоит неподвижно, отвесил ему звонкую пощечину.
В ушах Суслэнеску загудело. Его еще никогда не били, и теперь он с удивлением почувствовал, как больно горит лицо от удара.
— Господин, помилуйте, на улице такой холод,— бессознательно залепетал он.
Глядя на него, Кордиш потешался на славу, он весь корчился, подталкивая других.
— Если так, я сам тебя раздену, да еще и оскоплю, — заявил Баничиу и еще раз изо всех сил ударил Сусланеску по лицу, отбросив его к самой стене.
Как сквозь красный туман, увидел Суслэнеску приближавшегося к нему с занесенным кулаком Баничиу., Внутри у него что-то оборвалось, и, отскочив в сторону, он дрожащими пальцами начал расстегивать пуговицы.. Сняв пиджак, он в нерешительности застыл с ним в руках, потом сделал жест, будто вешает его на спинку стула, и уронил на пол. Раздевался он старательно, но спеша, и, когда остался голым, взглянул Баничиу прямо в глаза. Сидевшие за столом давились от смеха. Особенно Пику, лицо его побагровело.
— Что вам еще угодно? — с усилием спросил Суслэнеску.
— Одевайся. Вот так штука. А я мог поклясться, что...
Никто больше не обращал внимания на Суслэнеску, пока он не взялся за ручку двери.
— Можешь сказать тем, кто тебя подослал, что нас не проведешь! — крикнул ему вслед Баничиу.
— Никто не посылал меня... Я сам...:
— Убирайся! — заревел Баничиу.
Сознание случившегося пришло к Суслэнеску позднее, когда он шел по какой-то улице, машинально передвигая ноги по начавшей твердеть грязи. Ему хотелось упасть на землю, колотить по ней руками и ногами и кричать, кричать, как ребенок.
Эмилия все говорила и говорила, и ее торопливая взволнованная речь казалась Суслэнеску достойной сочувствия, но найти с ней общий язык он теперь никак не мог.
— Вы не можете так сурово судить людей, познавшие последнюю степень унижения... — перебил он ее.
— Но кто же его унижал? Я всеми силами старалась сделать так, чтобы он чувствовал себя хорошо и не страдал из-за увечья. Почему вы улыбаетесь?
Суслэнеску потянулся через стол, взял руку Эмилии и прижался сухими губами к ее длинным, неожиданно мягким и гибким пальцам.
— Если бы я не был знаком с Джеордже, то, наверно, покончил бы сегодня счеты с жизнью. И хотя бы то, что он, сам того не желая, спас человеческую жизнь...
Суслэнеску умолк, не докончив мысль, но, заметив, что Эмилия смотрит на него со снисхождением и, как ему показалось, с долей иронии, он собрался с силами и снова заговорил:
— Госпожа, наступает эпоха, когда понятия добра и зла переворачиваются вверх дном, а вещи, которые казались нормальными в течение веков, становятся позорными. Или мы поймем это, или будем раздавлены и когда больше не сможем встать на ноги. Я понимаю, что это тяжело и гораздо легче говорить об этом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159